Путешествие по арабским странам

Англичане стреляют в женщин

На одной из главных улиц Каира стояло прямоугольное здание, отделенное от тротуара низкой каменной оградой с высокой железной решеткой. Широкие ворота в середине ограды охранялись военными и штатскими. Это было одно из немногих зданий столицы, куда нельзя было войти без специального пропуска. В чьем распоряжении находится все здание, Петер так и не узнал. Однажды он спросил у ворот, где помещается бюро цензуры, и какой-то пожилой человек в темной галабии поднял его на лифте на четвертый этаж и долго водил там по коридорам и переходам. Человек, перебиравший нитку деревянных бус, похожих на четки, — эта привычка очень распространена среди египтян, — был очень любезен и услужлив, он улыбался и кивал иностранцу, но исподтишка не переставал наблюдать за ним. В конце концов он привел Петера в коридор, где через открытые двери были видны комнаты со множеством пишущих машинок и большой зал с огромным клапанным коммутатором телефонной станции. Некоторые из сидевших там египтянок хорошо говорили по-немецки.

Теперь Петер назвал водителю такси улицу, где находилось это здание. Водитель остановил машину не у ворот, как просил Петер, а у начала ограды и заявил, что дальше ехать нельзя.

Выйдя из машины, Петер понял, что его, иностранца, водитель подвез непосредственно к караулу. К Петеру немедленно приблизился часовой и потребовал документы.

— Инглезе? — спросил он.

— Нет, — ответил Петер, — аллемани, аллемани шарки[55].

Часовой разглядывал паспорт. Подошел второй, третий, мгновенно вокруг собралось человек тридцать прохожих, все они подозрительно осматривали иностранца.

Часовой пробормотал что-то по-арабски. Он явно не мог прочесть ни слова. Из толпы спросили по-английски:

— Куда вы идете?

— Туда, к воротам.

— Что вам нужно там?

— Я хочу попасть в здание.

— Зачем?

— В цензуру.

— Почему?

Толпа увеличилась, подошли полицейские. То, что Петер европеец, — это видел каждый, и он околачивался возле таинственного здания; здесь его задержал военный пост. А война еще идет! Что ему здесь надо? Что он высматривает? Так, красноречивее всяких слов, говорили глаза присутствующих, пока солдаты решали, отвести ли иностранца к начальнику караула или пропустить к часовому у ворот. Не отдавая паспорта, часовой махнул рукой, и Петер, с двух сторон конвоируемый солдатами, в сопровождении толпы любопытных направился вдоль ограды к воротам. Теперь и на противоположном тротуаре останавливались прохожие; у ворот несколько человек ждали приближения триумфального шествия.

Среди них Петер заметил любезного старика с деревянными бусами и махнул ему рукой. Старик узнал его, быстро пошел навстречу, приветливо улыбнулся и подал Петеру руку.

Часовые и ротозеи на мгновение остановились в замешательстве. Затем они разошлись. Какая глупость! Шпион оказался вовсе не шпионом.

В тот день информационное ведомство пригласило журналистов посетить вечером зону канала. Сбор был назначен в широком дворе высокого здания на улице Сулеймана-паши. Там Петер увидел Ивонну. Она приехала накануне вечером. Вместе с другими иностранными корреспондентами они отправились в путь в одном из маленьких автобусов.

Ивонна заявила, что ей не повезло. Хотя она своевременно получила от своей газеты предписание вылететь в Каир, по особым причинам — Ивонна не стала назваться в подробности — она все же не успела полупить билет на самолет до прекращения авиационной связи с Каиром. Пришлось ехать поездом из Хартума через пустыню в Вади-Хальфа, оттуда, от второго порога Нила, — пароходом в Асуан и снова поездом — в Каир. Поездка отняла много времени, тем более, что «одно неприятное происшествие» заставило ее задержаться в пути.

Теперь они ехали в город Эль-Мансура, расположенный примерно в ста километрах к северу от Каира. Война здесь не чувствовалась. Не было видно воинских машин с солдатами. Один раз автобус с корреспондентами остановился у развилки дорог, рядом с киоском, где продавались сигареты, лимонад, финики. Вокруг иностранцев столпилось несколько человек, к ним подошли еще любопытные. В мирное время все было бы так же.

С наступлением темноты они достигли Эль-Мансура.

— Вы знаете, что здесь когда-то бывали крестоносцы?

— Когда? — спросила Ивонна.

— В тринадцатом веке французский король Людовик Девятый дошел со своими войсками до Эль-Мансура.

— А что он здесь делал?

Петер ухмыльнулся:

— Его заточили в крепость. Поэтому впоследствии он был объявлен святым.

— Поэтому?

— Ну не только поэтому. Может быть, нынешние руководители Франции и Англии когда-нибудь тоже будут причислены к лику святых.

— Ватиканом?

— Вашим правительством. За то, что они так облегчили ему дела на Востоке.

— Мы не причисляем к лику святых тех, кто терпит поражение, оказывая нам услуги, — отпарировала Ивонна. — Мы лишь заверяем их в своих дружеских чувствах.

Из шестидесяти тысяч беженцев Порт-Саида около десяти тысяч разместились в Эль-Мансура и его при городах. Человек шесть иностранцев, в их числе Петер и Ивонна, после ужина решили пройтись по слабо освещенным улицам города. Прохожих почти не было. Некоторые магазины еще были открыты, хотя шел одиннадцатый час. Корреспонденты разных национальностей беззаботно и громко разговаривали по-английски о намеченной на завтра поездке по морю.

— Сидеть несколько часов подряд без движения в открытой лодке теперь, в середине ноября, будет, наверно, довольно прохладно, — сказал кто-то и предложил раздобыть коньяку.

Они даже спросили встречного подростка, где его можно купить, и тот весьма охотно проводил их в магазин. Внезапно появились два египтянина, сопровождавшие корреспондентов. Они были крайне встревожены тем, что иностранцы разговаривают по-английски и без провожатых расхаживают по городу, полному жертв английских бомбардировщиков.

— Ведь с вами могло что-нибудь случиться, — сказал один из египтян.

Корреспондентам показалось, что египтяне недооценивают скорость, с которой распространяется информация среди населения. Она передавалась с такой же быстротой, с какой в джунглях сообщают новости при помощи тамтама, и жителям города, наверно, давно уже было известно, кто такие эти иностранцы.

Перед тем как ехать дальше, корреспондентам дали возможность соснуть на нарах в школе — во французской, кстати. Ивонна решила остаться в Эль-Мансура, чтобы расспросить у беженцев о том, что им пришлось пережить. Несколько других корреспондентов тоже предпочли остаться.

За ужином Ивонна полушутя, полусерьезно спросили одного из египтян, не грозит ли корреспондентам опасность.

— Кто может гарантировать, что англичане не начнут стрелять?

— Вы поедете днем, — сказал египтянин, — на пассажирском катере, у англичан есть бинокли, вы не египтяне— зачем бы они стали стрелять?

— Мне кажется, вам просто хочется отделаться от всей нашей братии, поэтому вы и затеяли эту поездку.

— Ну что вы! — серьезно и искренне возразил египтянин. — Мы бы тогда пригласили трех или четырех человек, которые нам досаждают.

Тех, кто согласился поехать, разбудили через два часа. Когда Петер очнулся от тяжелого сна, его внезапно охватила такая страшная тоска, будто его вели на казнь.

По извилистому шоссе через молчаливые деревни автобусы помчались на восток. Время от времени свет фар выхватывал из полумрака прикорнувшего у хижины феллаха. В предрассветных сумерках по обочине дороги ехал на осле человек. Неторопливо, покачиваясь, один за другим прошли несколько верблюдов. Следом за ними показалась чета феллахов: муж, в галабии, лениво шагал вразвалку налегке, жена сзади несла на голове корзину. Больше никого в этот ранний час они не встретили.

В рыбацкий поселок Эль-Матария на берегу большого озера Эль-Манзала они приехали еще затемно, тем не менее там уже покупали и продавали, разговаривали или спорили. Такое скопление людей на деревенской улице тотчас напомнило о том, что сюда, в самый восточный населенный пункт Дельты, по-видимому, направилось большинство беженцев из Порт-Саида. Набережная была совершенно черной от людей. Иностранцев немедленно окружили взволнованно жестикулирующие люди, и один из них с горечью и возмущением воскликнул:

— Взгляните-ка туда, посмотрите, что творят англичане! Порт-Саид все еще пылает!

Петер вспомнил, как во время поездки по Суэцкому каналу он за полтора часа до прибытия в порт увидел огни Порт-Саида.

— А это не фонари? — недоверчиво спросил он.

— Горит! — вскричал египтянин.

Петеру казалось, что тот рассказывает басни, и он ответил:

— Конечно, фонари тоже горят.

Другой был еще более взволнован:

— Прошлой ночью они опять убили женщину!

— Кто?

— Как — кто?! Англичане!

— Где?

— В лодке.

— Где эта лодка?

— Пойдемте.

Они протиснулись сквозь толпу. У набережной стояла лодка. При свете наступающего утра ее мачта показалась Петеру похожей на угрожающе поднятую руку. Египтянин прыгнул в лодку, Петер последовал за ним. Лодка покачивалась. Египтянин спустился ниже и приподнял край черного платка.

Под ним лежало тело женщины. Ей было, наверно, лет тридцать пять, не больше; лицо у нее было бледное, красивое, спокойное, будто она спала.

Египтянин снова накрыл тело черным платком и вместе с Петером поднялся на набережную.

— Отчего она умерла?

— Ее застрелили.

— Где?

— В лодке.

— Где была лодка?

— На озере.

— А где были англичане?

— Они стреляли.

Узнать точнее, что и как здесь произошло, оказалось невозможным.

Мертвое тело красноречиво свидетельствовало об убийстве, но доказательств никаких не было. Несмотря на очевидные факты, казалось малоправдоподобным, чтобы англичане без всякого повода стали стрелять по женщинам в рыбацких лодках.

Поэтому Петер решил не отказываться от поездки через озеро, хотя теперь уже только половина его коллег хотела ехать. В катер, который в мирное время служил для переправы пассажиров на противоположный берег, сели три лодочника-египтянина и восемнадцать иностранцев: две женщины, канадская и швейцарская корреспондентки, остальные — журналисты из Москвы, Рима, Берлина, Белграда, Токио, Цюриха, Мюнхена, Вены и других городов.

Из голубоватой воды, подобно круглому огненному облачку, поднималось солнце. Спокойно и мирно плескались воды озера. Дул свежий бриз, солнечные лучи постепенно пробивались сквозь утреннюю дымку. Огромное озеро было испещрено серыми и белыми парусами рыбацких лодок. Если египетские рыбаки могли так спокойно ловить рыбу, то, быть может, смерть женщины действительно была несчастным случаем. Ведь заключено перемирие!

Они плыли три часа, иногда по мелководью, где пинт мотора вздымал со дна озера песок, придававший поде желтоватый оттенок. Наконец, они приблизились к рыболовецкому порту Порт-Саида. Он, очевидно, находился далеко от Суэцкого канала: высокие белые дома городского района, начинавшегося на берегу канала, маячили далеко на востоке Парусники теперь виднелись только на северо-западе У входа в порт, зажатый между высокими молами, стояло несколько рыбацких лодок со спущенными парусами. В них сидели египтяне — мужчины, женщины, дети. Во время боев они, по-видимому, лишились крова и здесь нашли себе временное пристанище. Вокруг царили мир и спокойствие. На одном из молов возвышалось напоминавшее баррикаду нагромождение домашнего скарба — издали можно было различить опрокинутые тачки и столы. Рядом стоял большой танк, а около него виднелись силуэты солдат.

Катер прошел мимо египетских парусников и, казалось, уже достиг своей цели. До мола было рукой подать. Вдруг раздался выстрел. Никто не понял, кому он предназначался. Грянул второй, за ним третий. Рядом с лодкой взмыл фонтан брызг — сюда ударил снаряд.

— Они стреляют в нас! — закричал кто-то.

Трудно было понять, что думали и чего хотели англичане. Вряд ли небольшой пассажирский катер угрожал Британской империи или хотя бы одному английскому солдату. Это не могли не понимать люди на молу, один из которых смотрел в бинокль. Если они не хотели, чтобы катер вошел в порт, они могли воспрепятствовать этому другими средствами. А если он внушал им такой! уж страх, то танк мог бы спуститься по откосу и под прикрытием стальной брони какой-нибудь храбрый солдат мог бы отважиться крикнуть безоружным людям: «Убирайтесь отсюда! Мы боимся двадцати штатских!».

Однако солдаты ее величества не размышляли. Они стреляли.

— Поворачивай! — крикнул кто-то в лодке.

— Назад! — подхватили другие, и все бросились плашмя на дно.

Лодочники попытались повернуть свое суденышко, но при этом катер сошел с фарватера и сел на мель Теперь он представлял собой неподвижную мишень. Над головами людей гремели и свистели выстрелы. Двое египтян сидели на корточках рядом с рулевым, который стоял во весь рост. Он спокойно снял катер с мели и вывел его из порта. Выстрелы прекратились. Солдаты, видно, хотели всего-навсего отогнать катер. Ну хорошо, он уйдет. Но стрелять в безоружных людей или в лучшем случае над их головами, только лишь чтобы прогнать, — что за жестокая забава!

Катер успел отойти примерно на восемьдесят метров от входа в порт, когда стрельба возобновилась. «Восемьдесят метров — лучшая дистанция для снайперов», — произнес кто-то. Теперь и вовсе невозможно рыло понять, чего хотят англичане. Войти в порт катеру не разрешалось, уйти — тоже. Лодочники привязали катер к торчавшему из воды железному шесту. Может быть, англичане решили все же проверить у пассажиров документы? Но не тут-то было… Там, где кончался мол, на ровном берегу, примерно в восьмидесяти метрах от лодки, стоял английский часовой. Он был отчетливо виден. Внезапно он поднял винтовку, прицелился в привязанный катер и выстрелил. Около самого борта вновь поднялся каскад брызг. Часовой опустил винтовку, посмотрел на катер, поднял ее и выстрелил еще раз. Пуля ударилась возле ног рулевого. Тот, кто лежал рядом, отполз в сторону. Корреспонденты стали кричать часовому, называли себя, но он продолжал стрелять.

— Мне страшно, — сказала канадская журналистка, но выпрямилась во весь рост и крикнула: — Не стреляйте! Я — гражданка Канады!

Англичанин снова поднял винтовку, но женщина, бледная, продолжала стоять. Все закричали: «Не стреляйте!». Тогда солдат опустил ружье и ушел.

Египтяне решили, что теперь наконец можно ехать. Они запустили мотор, но немедленно грянул залп. Мотор снова заглох. Лодка спокойно качалась под лучами солнца. Становилось жарко. Швейцарская журналистка сняла свой белый свитер, и кому-то пришла мысль поднять его на багре, как белый флаг. Это могло показаться смешным, но людям в лодке было не до смеха. Не смеялся и молодой фоторепортер южногерманской иллюстрированной газеты. Он устроился за спиной коренастого советского журналиста, обретя, таким образом, коммунистическое прикрытие. В перерывах между выстрелами он высовывался, выпрямлялся на миг, с гримасой страха щелкал фотоаппаратом, запечатлевая своих спутников, сидевших на корточках или лежавших, а затем снова быстро прятался за спину коммуниста.

Не смеялся и его коллега. Подчеркнуто важным тоном он произнес:

— Пора бы им прекратить! Они нам достаточно надоели в Западной Германии!

Рядом неподвижно, с окаменевшим лицом сидел японец. Когда стрельба прекращалась, он закрывал глаза, будто спал. Турецкий фоторепортер тоже не смеялся. Он был не менее пуглив, чем толст, и усердно прятался за спинами других. А швейцарец работал: он записывал на пленку своего маленького магнитофона стрельбу и крики, разговоры своих спутников и собственный комментарий.

Катер стоял неподвижно. Корреспонденты просили позвать офицера, но он все не появлялся. Наконец со стороны озера показалась лодка. В ней стояли два египтянина. После первых выстрелов в их сторону они широко улыбались, показывая белые зубы, но, поняв, что дело принимает серьезный оборот, укрылись на дне лодки и стали медленно поворачивать. Теперь корреспонденты стали свидетелями того, как солдаты упражнялись в стрельбе по цели. Разрывы поднимали всплески воды, сначала на расстоянии тридцати метров от лодки, затем — двадцати, десяти, и, наконец, пули стали попадать точно в лодку. Теперь один выстрел следовал за другим, и все точно в цель. Никто из зрителей не мог бы сказать, живы ли еще люди в медленно удалявшейся лодке.

Все взоры еще были прикованы к ней, когда кто-то закричал:

— Вот еще одна идет к нам!

На этот раз из гавани вышел маленький парусник, нагруженный домашним скарбом, и направился прямо к обстреливаемой лодке, вернее, его сносило к ней. Парусник шел осыпаемый градом пуль. Когда он приблизился к лодке на расстояние пяти метров, среди треска выстрелов раздались истошные женские крики.

Время приближалось к полудню. Стрельба продолжалась уже два часа. Когда женщина закричала, некоторые корреспонденты решили, что у нее сдали нервы или что она в страхе кричит солдатам, чтобы те перестали стрелять. Но они ошиблись.

Маленький парусник остановился почти рядом с катером. Теперь от причала отошла моторка с двумя мужчинами в форме. Может быть, англичане послали наконец офицера? Они могли и должны были сделать это еще два часа назад. Но когда приблизилась моторка, стало видно, что на ней развевается флаг Красного Креста и что у третьего ее пассажира, в белом костюме, на руке повязка Красного Креста. Когда моторка выруливала на фарватер, маневрируя между причаленными у берега парусниками, с одного из них она взяла на борт египтянина, который, умоляюще протягивая руки, что-то говорил.

Стрельба прекратилась. Наступившую было тишину вновь рассекли душераздирающие женские вопли. У Петера по телу прошла холодная дрожь. Он заглянул в рыбацкую лодку. Там лежала египтянка лет тридцати; ее черноволосая голова плавала в огромной луже крови. По дну лодки полз седой старик, у которого с соломенной шляпы и с руки лилась кровь. И тут Петер понял, как была убита женщина, лежавшая в лодке из Эль-Матарии.

Человек в белом вскочил на борт лодки и взглянул на женщину. Он даже не стал ее осматривать и тут же вернулся назад в моторку. Женщина была мертва. На старика, который еще в состоянии был ползти, он не обратил никакого внимания.

Египтянин, которого моторка взяла на борт у въезда в гавань, спрыгнул в лодку, где лежала убитая. Ему было лет сорок. Безумно рыдая, он склонился над мертвой, потом выпрямился и поднял глаза к небу, снова склонился и опять выпрямился. В безысходной тоске он рвал на себе галабию.

Наверно, это был муж убитой.

Когда иностранные журналисты взошли на мол рыболовецкого порта Порт-Саид, перед их глазами еще стояла убитая, в ушах звучали крики отчаяния ее родных. Журналисты были до глубины души потрясены злодеянием англичан.

Петер смотрел на солдат, не понимая, как эти люди, только что упражнявшиеся в стрельбе по живым мишеням, могли так услужливо помогать корреспондентам выбраться из катера на берег. У них были мускулистые, хорошо тренированные тела и суровые, спокойные лица солдат, привыкших бездумно подчиняться любому приказу и без приказа не делать ничего. Один из них убил женщину — это знали все, но кто именно — было известно только ему самому. Но все солдаты стреляли в людей — это тоже все знали.

Петер прошелся по песчаному молу. Тут и там валялись гильзы от винтовочных патронов. В одном месте он их пересчитал. Только отсюда пятьдесят восемь раз стреляли в рыбаков с женами и детьми или по группе журналистов, среди которых тоже были две женщины. Солдаты и офицеры знали, в кого они стреляют; один из них и теперь еще смотрел в бинокль. Обе журналистки, несмотря на свистящие вокруг пули, вставали во весь рост, кричали и махали руками: «Не стреляйте!».

Но кто-то из офицеров вновь командовал: «Огонь!», и солдаты стреляли. Теперь человек десять этих храбрецов стояли вокруг. Поразительно, но они выглядели, как люди.

— Сегодня в меня впервые в моей жизни стреляли, — сказала канадская журналистка, обращаясь к английскому офицеру, старшему лейтенанту, — и впервые я увидела убитого человека.

Офицер ухмыльнулся:

— Нам только хотелось немного попугать вас, — сказал он беззаботно.

— Ту, которую убили, тоже? — спросил кто-то.

Ответа не последовало.

На молу вообще мало разговаривали. Там стоял джип с радиоустановкой для связи со штабом, который находился где-то среди белеющих вдали зданий города. Петер услышал, как штаб запрашивал, действительно ли прибывшие являются журналистами. Радист ответил утвердительно. Затем опять наступила гнетущая тишина.

Порт застыл в мертвом молчании. Никакого движения вокруг. Египтяне, обычно такие жизнерадостные, молча стояли в парусниках у входа в порт и сурово смотрели на мол. В своих длинных галабиях они напоминали грозный хор эриний — греческих богинь мщения. Тишину нарушало только жалобное мяуканье брошенного котенка. В песке валялись крошечные коричневые сандалии ребенка лет четырех и чуть побольше — белые. Из скарба беженцев — столов, шкафов, тележек — английские солдаты сложили у края мола баррикаду, ту самую, что была видна с озера. В досках столов солдаты проделали прямоугольные отверстия — бойницы. Из них, наверно, было особенно удобно стрелять по безоружным и беззащитным.

Снова заговорило радио. Подойдя, словно ненароком, ближе, Петер услышал приказ: «После сегодняшнего инцидента не стрелять по судам». Значит, стрельба велась по воле и с ведома штаба. Виновники убийства сидели в мягких креслах.

Подошло два джипа. Иностранцы сели в машины. У них проверили документы. Одни показали паспорта, другие — выданные египетскими властями удостоверения. Долго ехали они по песчаной насыпи вдоль озера, пока не добрались до рыбацкого поселка на берегу моря, в нескольких километрах от города. Поселок будто вымер. Окна и двери были заколочены, в домах, видимо, никто не жил. Хлынувший сюда поток беженцев увлек за собой, очевидно, и местных жителей. Многие, возможно, погибли.

Наконец, пересекши по временной колее пустыню, джипы достигли окраины города. Небольшие дома по обеим сторонам широкой улицы были заперты — на многих дверях висели замки. И здесь ни души. Мертвые дома, мертвая улица, и так на протяжении километра. Затем на обочине дороги начали появляться люди; они вопросительно глядели на джипы. Чем дальше, тем больше становилось людей, но все же их было мало по сравнению с обычной в египетских городах сутолокой. По улице прошел патруль — девять английских солдат. В каждом джипе у задней стенки сидел английский солдат с пальцем на взведенном курке автомата, зорко оглядывая мертвые дома и немногочисленных прохожих.

Джипы ехали в обход сильно разрушенных жилых домов. В европейской части города кое-где встречались развалины и вырванные с корнем пальмы; воронки от артиллерийских снарядов свидетельствовали о том, что здесь происходили жаркие бои, но серьезных разрушений не было. Тем не менее эта часть города тоже была безлюдна. По улицам разъезжали английские воинские машины. Из местных жителей корреспондентам повстречались только молодой мужчина и два мальчика лет по восемь.

Корреспондентов привезли к современному зданию, занятому военными, и запихнули в маленькую комнатку. В открытых дверях встал часовой с автоматом в руках. Прошло немало времени, а в штабе все не могли решить, как дальше поступить с журналистами. Был третий час. Из Эль-Мансура журналисты выехали двенадцать часов назад, причем несколько часов они провели под жарким солнцем. Всех мучила жажда. Воды не было, даже в туалете.

Из соседней комнаты появился молодой солдат.

— Хотите чаю? — спросил он.

— Конечно.

Часовой пригрозил ему:

— Держись отсюда подальше!

— Но ведь глоток чая им можно дать!

— Приказ есть приказ, — заявил часовой.

Чая не дали.

Итак, случай свел в этой маленькой комнатке восемнадцать журналистов из разных стран, пишущих для самых разных слоев населения, говорящих на разных языках, придерживающихся диаметрально противоположных мировоззрений. Они пережили одно и то же в рыболовецком порту и теперь задавали себе один и тот же вопрос: что собираются делать англичане?

Один заявил:

— Я против того, чтобы всех стригли под одну гребенку. Я, например, большинство присутствующих увидел впервые только на катере. Англичане должны проверить у всех документы, а потом решать. Не могу же я отвечать за людей, которых не знаю.

Реплика была встречена молчанием, она явно не понравилась.

— Кто требует, чтобы вы за кого-нибудь отвечали? По-моему, никто, даже если ваше правительство в близких отношениях с английским или с французским. Наша сила в том, чтобы держаться вместе, — произнес наконец кто-то.

После долгого ожидания явились наконец два английских полковника, один из них, с лихо закрученными усами, — пресс-офицер. Вид у него был самодовольный, разговаривал он громко, бесцеремонно, с нарочитой небрежностью.

— Кто здесь говорит по-английски? — спросил он высокомерно. — Но так, чтобы я мог понять.

— Надеюсь, я, — откликнулась стройная женщина в темных спортивных брюках. — Я канадка.

— Так вот, мадам, эти люди влипли в пренеприятную историю: вчера вечером между Порт-Саидом и Исмаилией египтяне расстреляли двух иностранных корреспондентов.

— Вам известны их имена? — спросил фоторепортер из Южной Германии.

Офицер назвал их.

— Оба были моими друзьями, — растерянно сказал фоторепортер.

— Может быть, египтяне собираются поступить таким же образом с некоторыми из вас, — торжествующе продолжал офицер, — а потом будут кричать: «Проклятые англичане!»

Возмущенный столь беспардонным извращением фактов, один из присутствующих спросил:

— А как вы собирались сегодня поступить с нами, сэр?

Офицер засмеялся:

— Сами виноваты. Целиком и полностью сами. Вы без разрешения вступили в военную зону.

Канадская журналистка ответила просто:

— По вашим собственным словам, нет никакой военной зоны, ибо нет войны, а проводятся только меры но наведению порядка.

По лицу самодовольного офицера промелькнула тень неуверенности, но он тут же спохватился и хвастливым тоном принялся рассказывать, как прекрасно он сработался с корреспондентами в Порт-Саиде. Нынешнее дело, однако, выходило, по его словам, за рамки обычного. и его надо было решать в высшей инстанции.

Затем он исчез вместе с другим офицером, который за все время едва ли произнес хоть слово.

Через час пресс-офицер вернулся и объявил решение: всех на самолете отправить на Кипр.

— А потом куда?

— Это ваше дело, — сказал он.

Корреспонденты, однако, отказались подчиниться и заявили, что хотят вернуться туда, откуда приехали, на том же катере. Он ждет в гавани.

Офицер снова ушел. Солдат принес тарелку с бутербродами, но жидкого — ничего. У фоторепортера из Южной Германии, сына некогда известного профессора философии Кельнского университета, с тех пор, как он услышал о смерти двух знакомых журналистов, был запуганный и растерянный вид. Он вдруг высчитал, что вполне успеет к следующему выпуску своей газеты, если согласится отправиться на Кипр и оттуда полетит дальше. Он отделился от группы. День уже клонился к вечеру, когда офицер — на этот раз он напоминал воздушный шар, из которого выпустили воздух, — пришел наконец в третий раз и сказал:

— Все в порядке. Можете возвращаться, но только сегодня же вечером. Где ваша лодка?

— В порту.

Их отвезли на грузовике на берег озера, уже погрузившегося во тьму. Катер исчез. Тяжелый танк осветил берег, прошел даже от одного мола до другого, освещая все вокруг, — ничего! Лодочники-египтяне, утром пережившие обстрел и видевшие убитую женщину, до наступления темноты ожидали своих пассажиров, но, не зная, что случилось с ними, под покровом ночи ушли, чтобы спастись, и, вернувшись в Эль-Матарию, рассказать об ужасах этого дня.

Корреспонденты снова стояли на молу, на этот раз в полной темноте.

— Мне все это не нравится, — сказала канадская журналистка.

— Если они снова обстреляют лодку и убьют нас, они скажут, как сказали сегодня нам, что в нас стреляли египтяне.

— Пока что нам не на чем плыть, — резонно возразил другой.

К Петеру подошел английский часовой, спросил, кто он и что он думает обо всей этой «story»[56] в Египте.

— Война не выход из положения, — ответил Петер.

— Я был студентом, — сказал юноша. — Здесь я уже неделю и уехал бы завтра, если бы мог. По мне, пусть Суэцкий канал остается у египтян. Какое мне до этого дело?

Арабский журналист раздобыл маленькую лодку. Рыбак согласился перевезти семнадцать человек и сам рассадил их по местам. Большинство сидели, прикорнув, у бортов. Светила луна. За лодкой тянулся серебристый след.