Путешествие по арабским странам

Иордан, Мертвое море, Иерусалим

На расстоянии нескольких километров от Басры на холме раскинулся упоминавшийся еще тысячелетия назад город Дерьа, весь состоящий из серого тяжелого камня и глины.

Где бы Петер ни был, он неизменно старался заглянуть внутрь домов, не из праздного любопытства, разумеется, а чтобы попять людей и их образ жизни. В память ему врезалась одна из сирийских деревень между Дамаском и Дерьа. Деревня лежала в оголенной, бел единого деревца, местности и напоминала каменную глыбу, прорезанную узкими щелями. В деревне не было ни кустика, ни травки, ни капли иной зелени. Над серы ми глиняными хибарками возвышался тонкий, изящный силуэт мечети и тут же рядом — часть ворот разрушившегося римского храма. Прохаживаясь по улицам этой угнетающей своей мрачной бесцветностью деревни, Петер остановился у ворот, за которыми виднелся двор. В глубине двора стоял дом, дверь в комнату была распахнута настежь, и Петер замер, очарованный открывшимся перед ним зрелищем. На фоне глинисто-серых улиц, двора, дома комната казалась оазисом, где цвели краски. Роспись стен в египетском стиле, состоявшая из треугольников зеленых, красных, синих и других ярких тонов, свидетельствовала о том, как жаждал человек сочных и разнообразных красок в этой однотонной местности.

«Живой человек любит краски, нуждается в них, — подумал Петер, — Они играют в его жизни куда более важную роль, чем думают бесцветные люди».

Офицер на иорданской пограничной заставе выглядел так, будто сошел с картинки, рекламирующей Арабский легион. Он был в меру высок, строен, но отнюдь не худощав, красив, но мужественной красотой. На нем была синяя форма и белый головной убор. Привлекали внимание его орлиный нос и бархатистые глаза. Прогрессивное правительство Иордании недавно признало Советский Союз и Народный Китай, и красивый офицер произнес деловито, будто цитируя специальный воинский устав, регламентирующий образ мыслей личного состава:

— We аге friends now[61].

Теперь!

Это звучало так, будто он хотел сказать: «Вчера мы были друзьями англичан, создавших Арабский легион. Сегодня мы друзья русских и китайцев, которые помогают нам противостоять англичанам. Завтра мы можем стать друзьями американцев. Все зависит от решения его величества короля».

Если бы офицера спросили, чем руководствуется король, принимая то- или иное решение, вряд ли бы он осмелился подумать, а тем более сказать: «Вчера англичане платили ему за военные базы двенадцать миллионов фунтов в год, сегодня столько же платят ему как союзнику Египет, Сирия и Саудовская Аравия, а завтра американцы могут предложить двадцать».

В разговоре с красивым офицером Арабского легиона не следовало, конечно, касаться таких щекотливых вопросов, иначе пришлось бы напомнить ему, что англичане уже почти добились присоединения королевства Иордании к Багдадскому пакту. Когда народ Иордании узнал об этом, он вышел на улицу, протестуя против приезда в столицу английского генерала для переговоров о пакте. Англичане стреляли в демонстрантов и убили девочку, но своей цели не достигли. И если король захочет завтра выступить при поддержке США против народа, чтобы обогатиться и спасти свою феодальную власть, народ этого не допустит.

Красивый офицер хотя и сказал: «We are friends now», но тут же добавил:

— Без разрешения из Аммана я не могу выдать вам визу.

Только вчера я разговаривал в Дамаске с одним иорданцем, — объяснил Петер. — Он сказал: «Визу вы без труда получите прямо на границе. Если же встретятся затруднения, попросите связаться по телефону с премьер-министром в Аммане и сошлитесь на меня».

— Как звали иорданца?

Петер назвал фамилию.

— Я не могу звонить премьер-министру.

— Вот номер его телефона, — настаивал Петер. — Передайте его в свой штаб в Аммане.

Красивый офицер не спешил. Наконец он позвонил («Мы теперь друзья»), но с премьер-министром связаться не удалось. Он был на аэродроме, провожал короля.

— Придется подождать.

Автобус, в котором приехал Петер и где сидели еще пятеро других пассажиров, уже отходил.

— Поедете на другом, — сказал офицер.

Премьер-министр распорядился выдать визу. Красивый офицер улыбнулся напоследок и непринужденно попрощался.

Петер заметил, что у некоторых солдат легиона на головах были введенные еще англичанами остроконечные каски с кожаными воротниками для защиты затылка и шеи от песка пустыни, придававшие им сходство с пожарниками времен последнего немецкого кайзера.

Дорога в Амман, который две тысячи лет назад назывался Филадельфией, в честь того Птолемея, который основал библиотеку и музей в Александрии, проходила по убогой местности. Единственная ее достопримечательность— вырубленное в скале широкое и высокое полукружие амфитеатра греко-римской эпохи, довольно хорошо сохранившееся.

Если бы амманцы не были одеты по-восточному, столицу Иордании можно было бы принять за европейский город средней величины. Многие мужчины носили, как в Сирии, штаны и куртку. Они казались крепкими, коренастыми, энергичными. Вечером дешевые кафе наполнялись посетителями, по утрам торговцы продавали на улицах из блестящих сосудов горячий кофе с молоком.

— В Аммане делать нечего, — сказал Петеру в Дамаске один иорданец. — Иерусалим — вот это город!

От сирийской границы до Аммана было два часа езды на автомобиле, от Аммана до Иерусалима — еще два часа.

Дорога вилась между гигантскими лишенными растительности горами. Сначала они потрясали, затем наводили грусть. Нельзя было не вспомнить, что, согласно древним документам, фараон Рамзес охотился здесь на слонов. Значит, когда-то склоны гор были покрыты, по-видимому, богатейшими лесами, которые были сведены самым хищническим образом. Впоследствии дожди смыли слой плодородной земли. И горы оголились.

В обрывистом каменистом ущелье на краю шоссе внезапно вырос белый щит, укрепленный на двух врытых в землю железных столбах.

Надпись на нем оказалась еще более неожиданной: «Sea level»[62].

В шестиместном автобусе это сообщение вызвало веселое оживление. Казалось странным, что, находясь в ущелье среди гигантских гор, люди в действительности очутились ниже, чем пассажиры парохода, плывущего по Средиземному морю. Один из арабов уже был знаком с этой дорогой и показал снимок, который он сделал вовремя предыдущей поездки.

— Ныряем под воду, — сказал он, смеясь.

Затем автобус нырнул на глубину почти четырехсот метров, то есть спустился в долину Мертвого моря, к самому низкому месту на земном шаре. «Под водой» дышалось легко. Пассажиры даже наслаждались — и это зимой! — летним воздухом. Час назад они видели, как амманцы, покупая на улице стакан кофе, зябко потирают руки. Теперь машина въехала в город пальм, кипарисов и апельсиновых деревьев, который на фоне обнаженных гор еще издали казался райским уголком.

Машина остановилась, пассажиры вышли, в машине остались только Петер и водитель.

— Иерихон, — сказал шофер.

Петер прислушался, но не услышал эха библейских, труб и воинственных криков, которое, если верить легенде, было когда-то настолько громким, что заставило обрушиться стены города. Внезапно Петер вспомнил одну свою детскую шалость и улыбнулся. Он и его товарищи услышали в школе о Иерихоне, и рассказ произвел на них сильное впечатление. Мальчики вырезали дудочки из вербы и стали дуть в них перед высокой стеной фруктового сада, который им уже давно хотелось завоевать ничуть не меньше, чем сынам Израиля — Иерихон. Потом они подняли страшный крик. Теперь, по их расчетам, стена должна была обрушиться. Вместо этого над ней показалась голова хозяина. В наступившей тишине он воскликнул:

«Что это вы, сорванцы, здесь разыгрались?!»

«Мы играем в трубы Иерихона», — ответил кто-то.

Но стена повела себя совсем не так, как учили в школе.

Осаждающим не удалось войти с победой в сад, а пришлось обратиться в позорное бегство.

Так вот он, настоящий Иерихон вблизи Мертвого моря, в которое впадает Иордан! Чудом казались апельсины, сейчас, зимой, свисавшие золотыми шарами с ветвей деревьев или выглядывавшие из ящиков, нагроможденных перед магазинами, на обочинах тротуаров; чудом казалось обилие других свежих фруктов и овощей, которые Иерихон круглый год поставляет в Амман, Иерусалим и другие города. Зато здесь сразу становилось понятным, чем Иерихон, если верить Библии, прельщал детей Израиля. Ими руководило то же, что позднее толкало на завоевание долины Иерихона ассирийцев и вавилонян, египтян и сирийцев, персов и греков, римлян, крестоносцев и арабов: далеко вокруг не было другого такого плодородного края.

Теперь в Иерихоне был как будто мир. Так по край ней мере казалось с первого взгляда. Но почти у самого города пальм, на обширном песчаном поле у подножия горной цепи, усеянном маленькими хижинами, Петер заметил перед бараком длинную очередь: мужчин в белых или в светлых галабиях, женщин в черном с младенцами на руках или с маленькими детишками на плечах.

— Беженцы, — пояснил водитель.

— Откуда?

— Из Палестины, конечно. Бежали от империалистов. — Голос его дрожал от возмущения. — В таких хижинах они живут годами, а их землю и дома захватили в Палестине сионисты. Ни работы, ни денег, существуют они на крошечное пособие от Организации Объединенных Наций[63].

Он замолчал. Вдалеке светилась полоса Мертвого моря.

— И так везде: у нас в Иордании, в Сирии, в Ливане В одном лишь районе Газы, вдоль границы с Египтом, — двести тысяч беженцев из Палестины. У нас — пятьсот тысяч беженцев при населении в полтора миллиона. Вы понимаете, что это значит?

Петер знал, что водитель говорит об одной из самых острых проблем Ближнего Востока. Путешествуя по странам восточного побережья Средиземного моря, Петер заметил, что, о чем бы ни говорили люди, они неизбежно обращались к этой теме. Уже в первые дни пребывания в Бейруте он прочитал в газете сообщение, предостерегавшее «беженцев из Палестины» от недозволенного пребывания в столице и грозившее им насильственной отправкой «в лагерь». В Дамаске около городских ворот — с них, согласно легенде, был спущен в корзине апостол Павел — он видел лагерь беженцев, где они ютились в. ужасающей нищете. Подобные лагеря он видел во многих других местах.

— Почему им не дают возможности поселиться в сельской местности? — спрашивал он неоднократно.

И всегда ему отвечали:

— Мы требуем, чтобы им разрешили вернуться к себе на родину.

— Они бы могли жить, например, на северо-востоке Сирин, — настаивал Петер.

— Империалистам только того и надо, — отвечали ему. — А виноваты-то во всем они!

— Но империалисты — Соединенные Штаты, Англия, Франция — защищают Израиль.

— Мы знаем… А Западная Германия дарит сионистам миллион за миллионом, и на эти деньги они покупают оружие для борьбы против арабов. Все это нам известно.

— А выход где? — часто спрашивал Петер.

И в ответ всегда слышал:

— Господство империалистов близится к концу. И одновременно придет конец искусственно созданному государству.

— Вы хотите изгнать евреев?

— Если они захотят жить с нами в дружбе — милости просим. Как империалисты они нам не нужны.

Дорога казалась врезанной в цементные горы. Машина то карабкалась наверх, то сползала вниз, справа возвышались красноватые гиганты, слева простирались базальтовые скалы. Бедные бедуины, у которых не было верблюда или осла, одетые по случаю пятницы в свои лучшие белые одежды, останавливали машину и забирались в нее со своими женами. Молодая красивая бедуинка держала на коленях темный узел. Только присмотревшись, Петер понял, что это младенец. Наконец вдали показались зеленые точки деревьев и серые пятна домов. Водитель сказал:

— Это Иерусалим.

Машина въехала в легендарную столицу трех религий и двух государств.

— Пройдите вон в те ворота, — сказал араб. — За ними начинается Старый город.

Это были Дамасские ворота.

Древняя стена имела в высоту около тридцати метров. Цвет квадратных и прямоугольных камней варьировал от светло-серого до темного и почти черного. Среди камней были вмазаны обломки римских колонн, как и в других укреплениях арабов и крестоносцев.

Затянутое тяжелыми тучами небо, излучавшее слабый свет, влажный и холодный воздух, рыночная площадь в лужах — всё это создавало ощущение неустроенности. К тому же начался дождь. Около ворот Петер с трудом отделался от трех молодых людей, которые навязывались ему в качестве провожатых. За воротами, в узком переулке, Петер зашел к меняле, и тот охотно вызвал по телефону официального гида. Гид не заставил себя ждать, а вместе с ним явился полицейский в остроконечной каске, чтобы приветствовать иностранца, так сказать, по долгу службы. Он сообщил, что разрешается фотографировать только здания.

— Люди у нас не любят сниматься, — сказал он. — Так уж повелось.

Выйдя из дома, Петер сказал своему проводнику-арабу:

— Я знаю, что женщины обычно не желают, чтобы их фотографировали. Им кажется, что это может принести несчастье. Связано это, по-видимому, с общественным положением женщины, с ее изоляцией.

Он подождал ответа, но араб молчал.

— Быть может, — продолжал Петер, — это связано также с Кораном.

— Что вы имеете в виду? — встрепенулся гид.

— Во избежание идолопоклонства Коран запрещает всякого рода изображения людей.

Гид в ответ только кивнул.

Дождь не прекращался, поэтому они свернули с мощеной улицы в один из крытых переулков, составлявших сук — базар. Все арабские базары — в Дамаске, Халебе, Иерусалиме — походили один на другой. Их ряды под навесами напоминали тоннели, — только сук Бейрута располагался под открытым небом, а на каирском базаре кроме торговых были ряды ремесленников.

— Я слышал, что в Старом городе есть арабский и христианский кварталы, — сказал Петер. — Мне бы хотелось побывать и в христианском квартале.

— Христиане тоже арабы, — отрезал гид неприязненно, и они некоторое время шли молча.

— Так говорят в Бейруте, — примирительно заметил Петер.

— Людей в Ливане, которые предали свою веру, постигнет кара, — сказал гид, и это прозвучало, как проклятие пророка.

По узким переулкам они шли то вверх, то вниз по холму, на склоне которого расположилась старая часть Иерусалима, мимо высоких серых стен. Булыжная мостовая кое-где прерывалась ступеньками. Иногда дорога убегала в темные проходы или скакала по лестницам, над которыми нависали каменные арки. Камень, камень, кругом камень… Трудно было не задать себе вопроса, как выглядел древний Иерусалим; по данным археологии, он находился примерно на восемь метров ниже современного. Тем не менее в одном монастыре еще показывали каменные плиты, по которым якобы ступал Христос, а в храме Гроба Господня можно было просунуть руку в круглое отверстие перед алтарем, богато украшенным золотом и драгоценными камнями, и дотронуться до скалы, где якобы находилась Голгофа. Так утверждали раньше.

— Теперь, — сказал проводник, — я покажу вам сад Гроба Господня, которым многие посетители восхищаются. Прелаты англиканской церкви считают, что сад важнее, чем храм Гроба Господня. Они утверждают, что Голгофа была на месте сада. При этом они ссылаются на Библию и, кроме того, на сообщение святого Виллибальда, относящееся к восьмому веку: «Голгофа прежде находилась за пределами Иерусалима, но когда (царица] Елена нашла крест, она устроила это место так, что оно оказалось в пределах города».

Они вышли за городскую стену, и Петер сказал, что он не хочет, да и не может судить, кто из теологов прав, но что легенда о Христе, где бы ни находилась Голгофа, волнует его как поэтическое произведение.

— Вы неверующий? — спросил араб.

— Я верю, — ответил Петер, — что человека могли забросать камнями и убить за то, что он защищал бедных и что поэты из бедняков воспевали его и изображали святым.

— Вот сад Гроба Господня, — заметил араб.

— В Коране, — добавил Петер, — о Моисее, Христе и Мухаммеде говорится как о великих пророках.

Араб молчал. Трудно было сказать, что он думает по этому поводу, хотя было ясно, что он прекрасно знает историю христианства.

Из всего, что Петер увидел в Иерусалиме, сад производил наибольшее впечатление.

— Почти так же он выглядел, очевидно, при жизни нашего господа, — сказала по-английски приветливая управительница.

В саду росли пинии, кипарисы, маслины, кактусы, широкие дорожки были окаймлены кустами самшита. Когда наступит весна, здесь пламенными красками Востока зацветут цветы.

В конце сада в яме, выложенной каменными плитками, сохранился большой пресс для выжимания олив. Он напоминал пресс, который Петер видел в древнем Библосе: так же был вырублен из одного камня, имел желоб для стока масла и маслоприемник, но был значительно больше. Сквозь каменные плитки проросли корни кустов. Это создавало впечатление глубокой древности.

— А это Голгофа, — сказала женщина, подводя Петера к скале на краю сада. — По арамейски это означает «череп». Вглядитесь в скалу, и вы поймете, почему она так называется. Углубления, похожие на глазницы, и выступы, напоминающие носовую и челюстную кости, придают скале сходство с черепом.

Ну что ж, против — этого трудно было спорить.

— Голгофа находилась за пределами города. Вот здесь.

Тоже возможно, хотя доказать это было так же трудно, как то, что Голгофа находилась на традиционном месте.

Женщина повела посетителя через сад к другой скале, частично окруженной стеной. В ней было отверстие в форме двери. Они вошли внутрь. В полумраке Петер разглядел вырубленное в скале некое подобие лежанки.

— Его смертное ложе, — сказала женщина. — С Голгофы Иосиф принес его тело сюда.

Женщина отвела Петера немного в сторону, к месту, где в земле находилось отверстие величиной с окно.

— Здесь большая подземная молельня времен первых христиан. В ней нашли маленький крест, украшенный драгоценными камнями.

Петер наклонился к отверстию и хлопнул над ним в ладоши. Ему ответило эхо, как в соборе.

«Если бы не было храма Гроба Господня, — подумал Петер, — где каждое из пяти вероисповеданий христианской церкви имеет собственную часовню, то сад вполне мог бы стать местом паломничества христиан. Древнее еврейское погребение, подземная молельня, скала-череп — все это создает неограниченные возможности для воздействия на воображение. Да, вот так и создаются легенды, которые полны очарования для одних, а другими используются в корыстных целях».

Они вернулись в Старый город и спустились к древней «Стене плача» иудеев, сложенной из больших квадратных плит. Петер спросил проводника, приходят ли евреи к своей стене теперь, когда она находится в арабской части города.

— Нет, — отрезал гид. — Некоторые, — добавил он, чуть помолчав, — взбираются на холм, откуда видна стена. Там они плачут.

— Вдалеке?

— Да.

Они осмотрели храм на скале, считавшийся одним из лучших архитектурных сооружений мусульман, и гид оказал:

— Собор стоит на скале Мориа. — На этой скале Авраам приготовился принести в жертву своего сына Исаака. Ислам считает Авраама первым мусульманином.

На этой горе три тысячи лет назад находился храм Соломона, после него остались груды развалин, позже здесь воздвигли храм царя Ирода, тоже превратившийся в развалины, — потом римский храм Юпитера, затем на протяжении веков здесь не было ничего, кроме груды щебня, пока в VII веке арабы не построили сначала каменную мечеть, а впоследствии — храм на скале.

— Сейчас, тринадцать веков спустя, — сказал араб, — евреи хотят его снести и вновь построить храм Соломона.

— Ерунда, — сказал Петер.

— Нет, это так, — настаивал араб. — Они не раз пытались силой вытеснить арабов из Старого города.

— А теперь?

— Теперь они там.

— Где?

— Там. — Он ткнул пальцем по направлению к стене.

— Граница существует?

— Да.

Гид сделал какой-то неопределенный жест. Он, видимо, сгорал от стыда за то, что часть его родного города и часть Палестины вырваны из рук арабов. Но Петер настаивал, и араб показал рядом с Дамасскими воротами стену из красного кирпича.

— Это граница?

Он кивнул.

— А части города как-нибудь сообщаются между собой?

— Если вы настаиваете… — сказал гид и повел Петера немного дальше.

Там в стену были врезаны ворота, их охраняли часовые. Ворота находились вблизи сада Гроба Господня, где Петер уже проходил, но тогда гид ничего о них не сказал.

— Отольются им наши слезы! — сказал гид на обратном пути.

Дождь хлестал как из ведра. Араб раскрыл зонтик, но он мало его защищал, с легкого пальто Петера струилась вода, тем не менее они продолжали стоять.

— Я не антисемит, — заметил араб.

— Иначе и быть не может.

— Именно, — сказал тот. — Мы, арабы, ведь сами семиты. Мы делаем различие между евреями и сионистами. Мы ненавидим англичан не за то, что они англичане. Мы ненавидим их за то, что они империалисты, а сионистов — за то, что они стали опорой империалистов в пику нам, арабам. Они напали на Египет, раскололи Иерусалим…

Дождь лил потоками, но Петер не мог прервать гневную обвинительную речь араба.

— В расколе виноваты американцы. — вставил Петер.

— Вы знаете, как это произошло?

— Точно не помню.

— А я помню. В начале декабря сорок девятого года Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций объявила Иерусалим городом с особым международным режимом. За это решение голосовали Египет, Сирия, Ливан, Советский Союз. Иордания в то время была английским протекторатом. Против интернационализации выступил Израиль; его при голосовании поддержали США, Англия и некоторые их сателлиты.

— А потом?

— Четыре дня спустя премьер-министр Израиля объявил Иерусалим столицей государства. Он бы, конечно, никогда не решился бросить такой вызов Организации Объединенных Наций, если бы не знал, что его поддерживают англичане и, главное, американцы. Это они виноваты в том, что Святой город расколот на две части.