Путешествие по арабским странам

У подножия пирамид

Самолет с гулом летел сквозь южную ночь. Звезды — здесь они гораздо крупнее, чем в Европе, — метали снопы света. Внизу лежала непроницаемая тьма, и что было под ней: море или уже суша — пассажиры еще не знали.

Внезапно мрак раскололо яркое сияние. Казалось, что в спящей пустыне мощные прожекторы озарили усеянное алмазами огромное поле, а среди него — сказочный дворец со множеством светящихся окон.

— Александрия, — невозмутимо произнес спокойный голос, вернув к действительности тех пассажиров, которым начало казаться, будто перед ними сцена из «Тысячи и одной ночи».

— Какое сияние, — изумился кто-то рядом, — совершенно неправдоподобное!

— Это из-за особенностей здешнего воздуха, — ответил человек, говоривший невозмутимым голосом, и закрыл глаза.

Петер Борхард посмотрел на него неодобрительно и снова отвернулся к окну. Сосед уже спал с недовольным выражением лица.

Они снова летели над темнотой, но теперь у нее было название: Египет.

Там, внизу, лежала страна фараонов, протекал легендарный Нил, возвышались пирамиды, дремал загадочный сфинкс. Там жили еще потомки людей, принадлежавших к первым создателям человеческой культуры.

В Каире Петера Борхарда встретил египтянин. Еще не рассвело, они ехали в машине по пустынным улицам. По широким мостовым они мчались мимо высоких домов со спящими окнами, мимо реки, мимо пальм, освещенных фонарями… Наконец машина завернула в парк и остановилась перед лестницей.

— Первую ночь ты проведешь у подножия пирамид.

— До завтра…

— Вернее, до сегодня. Уже пятый час.

Петер вышел на балкон своей комнаты. Первым звуком, который донесся до его слуха со стороны древних могил, было пение петуха: «Проснитесь, живые, а мертвые пусть спят». Громко стрекотали цикады.

Было по-прежнему темно. Как раскаленные шары, светились звезды Ориона. Вдоль улицы, уходившей вверх, полумесяцем вытянулись фонари. За ними, на фоне звездного неба, вырисовывалась огромная конусообразная тень. Вначале это были лишь общие очертания, затем они приняли более четкую форму. Но вот звезды померкли, погасли фонари, ночь отступила, теснимая утром, и через несколько, минут поднявшееся над пустыней солнце залило пирамиду Хеопса красным светом.

Несмотря на то что Петер ночь провел в пути, он не чувствовал усталости. Странное возбуждение гнало от него сон. Он спустился в парк. Воздух сохранял еще свежесть сентябрьской ночи, но там, куда падали лучи солнца, уже было тепло. На одной из дорожек, окаймленных густыми обвитыми плющом кустами, эвкалиптами и пальмами, стоял египтянин в широкой длинной, до пят, белой рубахе — галабии. Красный матерчатый пояс охватывал его бедра, красная же феска была сдвинута набок. Вид его был настолько живописен, что казалось, будто он нарядился так только для того, чтобы привлекать внимание иностранцев. На самом деле чувство красоты было ему не чуждо. Откинув голову, он прислушивался к ликующему пению птицы, скрытой в листве дерева.

— Как называется эта птица? — спросил Петер.

— Ямама, — ответил египтянин.

— А что это означает?

— «Благодарю тебя, Аллах». Каждое утро она поет свою благодарственную молитву.

Там, где раньше, когда было темно, полумесяцем поднимались уличные фонари, теперь бежало в гору асфальтированное, в этот час еще пустое шоссе с тротуаром, огражденное белой каменной стеной. Петер зашагал вверх по направлению к пирамиде. Тропический парк скоро остался позади, вокруг уже расстилалась пустыня.

Из впадины, похожей на ущелье, появились две босые женщины в черных платьях, в черных платках и в черных покрывалах, оставлявших открытым лишь небольшой овал лица. На голове они несли широкие плоские корзины из тростника, которые словно парили в воздухе. Женщин окружали детишки в длинных светлых рубахах. Казалось, будто по озеру пустыни плывут черные лебеди с белыми лебедятами. Вдали показался всадник на верблюде и направился к дороге. Больше у края пустыни никого не было.

Наверху, где шоссе переходило в песчаную дорогу, кое-где покрытую камнями, из домика, похожего на постовую будку, вышел человек в черном одеянии[1] с серебристым вышитым поясом и в белом головном уборе.

— Good morning, Sir[2].

Петер Борхард ответил на приветствие и хотел было пройти мимо, но человек обратился к нему по-немецки:

— К вашим услугам, господин граф, — и продолжал по-английски. — Я гид и сопровождаю тех, кто пожелает осмотреть пирамиды.

Тон был совершенно безапелляционный.

— Разве здесь нельзя ходить одному? — осмелился спросить Петер.

— Одному?

Слово прозвучало так, будто он хотел сказать:

«Мне очень жаль, сэр, но я вынужден заметить, что не приличествует джентльмену одному болтаться около пирамид».

Тем не менее Петер нашел в себе мужество отказаться от благосклонно предложенного ему общества гида. Но тот продолжал идти рядом, не теряя надежды соблазнить иностранца.

— Дом короля Фарука, солнечные ладьи, сфинкс… — демонстрировал он свои познания.

— Весьма признателен, но мне действительно хотелось бы побыть одному…

— Это будет стоить очень недорого, — настаивал гид, — быть может, десять пиастров.

Атакуемый, смеясь, покачал головой и продолжал путь.

— Или пять пиастров. Все еще много?

— Вовсе нет, но…

Гид, считавший себя не вправе ронять славу восточного мастерства торговли, не дал Петеру докончить.

— Вы дадите, сколько захотите.

Но когда даже и этот ловкий маневр не возымел действия, он решил обратиться к чувствам бессердечного иностранца.

— Вы сегодня мой первый клиент, — сказал он, — если вы разрешите сопровождать вас, день у меня выдастся хороший, если нет — неудача будет преследовать меня до вечера.

Петеру оставалось только капитулировать перед такой откровенной хитростью и открыть кусочек правды, чтобы утаить главное: при этой первой встрече со следами тысячелетий он хочет быть совершенно один…

— Я приехал лишь несколько часов тому назад, у меня еще нет египетских денег.

Гид испуганно остановился. Но его замешательство продолжалось лишь один миг. Затем он великодушно произнес:

— Я принимаю и другие деньги.

Тут Петер, понимая всю тяжесть собственной вины, сокрушенно признался, что у него вообще нет при себе денег.

— Я должен еще пойти в банк, — сказал он.

Гид выслушал это признание, испытующе взирая на Петера. Он явно размышлял, сможет ли оправдаться перед самим собой, если отпустит этого иностранца подобру-поздорову, и не придется ли ему сгорать со стыда, когда позже он вспомнит еще какой-либо способ воздействия, который сейчас не пришел ему в голову. Нет, он сделал Дее, что мог.

— Хорошо, — промолвил он, как бы прощая иностранца, — до следующего раза.

Положить руку на одну из каменных глыб, из которых сложена пирамида Хеопса, — это, конечно, не так уж много. Но ведь при этом можно представить себе, что прикасаешься к глыбе, над которой почти пять тысяч лет назад трудилось множество неутомимых египтян: каменотесов, вырубавших эти бесформенные громады; грузчиков, которые переносили их из каменоломен к берегам Нила; сплавщиков, гнавших плоты со своим тяжелым грузом в Каир; строителей, которые десять лет прокладывали специальную дорогу длиной более двенадцати километров, чтобы по ней доставлять камень к началу пустыни, где в честь фараона надлежало возвести пирамиду.

Так возникло это чудо архитектуры, которое вызывает восторженное удивление людей. Сотни тысяч безымянных египтян — зодчих и строителей — воздвигли величественный памятник скорее себе, чем фараону. Те, кто отдал ему свой труд и свои последние силы, оставили после себя в истории человечества едва ли меньший след, чем сам Хеопс. Рассчитанные ими грани пирамиды, возвышающиеся между желтым песком и голубым небом, на протяжении тысячелетий выдерживают напор ветров и бурь пустыни. Тонкий песок, вгрызаясь в кладку, уже начал разъедать глыбы. Вершина раскрошилась. Пирамида, имевшая высоту 146,7 метра, уменьшилась почти на десять метров.

«Если предположить, — подумал Петер, — что пирамида Хеопса и впредь будет разрушаться с такой же скоростью, то через семьдесят пять тысяч лет она исчезнет с лица земли». Петер сам рассмеялся над своими подсчетами. Впрочем, какое значение имеет несколько тысчонок лет, когда речь идет о пирамидах.

Около пирамиды, там, где плато пустыни спускается к Каиру, последний король Египта, Фарук, приказал поставить охотничий домик.

— Он пожелал находиться рядом с пирамидой, — объяснил Петеру его друг египтянин, когда они ехали ночью по Каиру. — Увеселительное заведение короля XX века рядом с надгробием, построенным в 2690 году до нашей эры! Смешная заносчивость и кощунственное осквернение великого прошлого Египта.

Домишко можно было бы снести, — предположил Петер.

— Возможно…

— Быть может, его сохраняют в память о Фаруке?

— Ни в коем случае, — ответил египтянин, — Фарука ненавидит весь народ. Распутный мот, он под конец совершенно опустился. Я как-то наблюдал за ним в кабаре «Auberge des Pyramldes»[3]. Он сидел недалеко от меня, и я видел, как он пригласил к своему столу танцовщицу, предложил ей сесть рядом, а затем погасил сигарету о ее голое плечо.

Петер отправился дальше и подошел к месту возле пирамиды, о котором упоминал гид. Да, это была площадка солнечных ладей, найденная лишь несколько лет тому назад. Выстроенная тогда же невысокая кирпичная ограда в форме лодки окружала открытый недавно темный каменный прямоугольник. Он напоминал катакомбы без крыши.

Пока Петер стоял перед этим сооружением, подъехал автомобиль и из него вышли двое мужчин лет сорока-пятидесяти. Один, в очках, был в европейской одежде, другой — в длинной светлой рубахе и в головном уборе, какой носят египтяне. Петер сразу понял, что перед ним гид, сопровождающий в этот ранний час туриста.

— Вы знаете, у меня мало времени, — заметил европеец по-английски, когда гид начал говорить о культе Солнца. Судя по акценту, это был голландец или немец из Северной Германии.

— Конечно, сэр, я не задержу вас, — ответил гид и в нескольких словах рассказал, как египетский инженер-дорожник откопал стену длиной шестьдесят девять метров, сложенную из известняковых глыб. Под стеной нашли две барки длиной сорок, шириной шесть метров.

— Thank you[4], — турист торопливо направился к машине.

— Это были солнечные ладьи, — успел добавить гид, пока они садились в машину. Дверца захлопнулась, и автомобиль умчался, вздымая вихри желтого песка.

Черные каменные стены, казалось, всем своим видом выражали презрение. Ведь они ограждали ладьи, на которых мертвец мог подняться ввысь и, разрезая воздух, следовать за Солнцем. Через двенадцать ворот Смерти он должен был проехать в ладье Ночи и через двенадцать ворот Жизни — в ладье Дня. Лишь затем при свете Солнца он вправе был насладиться бессмертием. Почти два миллиона дней и ночей лежали ладьи, защищенные камнем и песком от посторонних взглядов и прикосновений, в ожидании рулевого, но он так и не явился. Наконец через тысячи лет вокруг стен началось движение. Но не мертвые, а живые сняли тяжелые каменные глыбы. И их глазам открылись ладьи в полной сохранности, никем никогда не использованные и опровергающие этим культ Солнца и мертвых, но свидетельствующие о великой жизнеутверждающей вере в то, что источником всего живого являются Солнце, тепло, свет.

Петер медленно побрел дальше, подымая ногами желтую пыль. Он думал о тайнах, так долго скрывавшихся в песках пустыни и обнаруженных лишь благодаря случаю. Вот рядом с самой знаменитой пирамидой лежат барки, и никто о них не знал, так же как не знали о захоронениях фараонов, пока полстолетия назад их не открыл немец Бругш. Что еще погребено в песках? Сейчас насчитывается около восьмидесяти различных пирамид — и с плоскими гранями, и ступенчатых, и представляющих собой небольшие нагромождения квадратных камней, словно случайно сложенных в форме пирамиды. Были здесь и простые подземные склепы, обнаженные ветром, — могилы, могилы, могилы, грандиозный, широко раскинувшийся, все еще полностью не открытый город мертвых рядом с пустыней.

Когда Петер проходил мимо пирамиды Хеопса, он снова увидел машину, а рядом гида и иностранца. Турист в очках стоял на крутой возвышенности. Защищая глаза от солнца ладонью, он смотрел в долину и по-английски кричал гиду, стоявшему немного ниже:

— Я не вижу сфинкса.

На этот раз гид вежливо, но холодно ответил:

— Может быть, вы пожертвуете еще пятью минутами, сэр? Мы можем к нему подъехать.

— Тогда поехали! — воскликнул турист.

Пока он спускался, гид, не теряя времени, попытался расширить свою клиентуру.

— Идите сюда, сэр, — крикнул он Петеру, — вы можете поехать с нами!

Петер отказался. Автомобиль снова проехал мимо него по направлению к бесформенным грудам камней, которые лишь вблизи принимали определенные очертания. В долине турист в последний раз проворно и ловко нацелился фотообъективом на сфинкса, быстро юркнул в машину и исчез окончательно.

Так вот он какой, знаменитый загадочный сфинкс, известный по многим изображениям. В отличие от пирамид он поднимается не над песком, а над уложенными вокруг него каменными глыбами, стенами, узкими каменными переходами… С трех сторон он окружен как бы высоким поясом стен и песчаных насыпей. Вытянутые передние лапы покоящегося льва очень длинны и похожи на балки с когтями. Туловище кажется огромным, не трудно поверить, что оно вытянулось на семьдесят три с половиной метра, как читал Петер. Над могучим телом животного возвышается человеческое лицо. Верно ли, что в сфинксе символически воплощены сила зверя и дух человека?

Петер постоял перед сфинксом, обошел вокруг, оглядел его со всех сторон. Он, конечно, вырублен из одной скалы. Арабы называют сфинкса «отцом ужаса», но Петеру он не казался страшным. Фигура выглядела удивительно живой. Тело напряженное, словно пружинящее, даже в покое. От каждого мускула исходит огромная, — спокойная сила. Черты лица сфинкса будто меняются в зависимости от того, с какой стороны его рассматривает наблюдатель.

Когда час назад Петеру повстречались две египтянки, ему показалось, что одна из них похожа на сфинкса. Как и у него, ее обрамленное черным лицо было широким и строгим, сдержанным и гордым, непроницаемым и загадочным. «Шагающий сфинкс с корзиной на голове», — подумал он тогда и улыбнулся.

Он стоял перед произведением искусства, которое привлекало и еще будет привлекать к себе взоры многих поколений, и впечатление сходства не покидало его. Но вот он подошел ближе и внимательнее вгляделся в сфинкса. Женское лицо вдруг преобразилось. Щеки округлились, черты лица помолодели, глаза стали смелыми, и внезапно обнаружилось, что перед ним лицо молодого красивого мужчины.

«Возможно, — подумал Петер, — что впечатление загадочности, производимое скульптурой, создается этой мнимой изменчивостью лица. Возможно также, что этого впечатления как раз и добивался скульптор. Отсутствие носа — ранее его длина равнялась среднему росту человека, теперь же от него сохранилось лишь основание — несомненно смягчило первоначальную резкость черт лица. Несомненно также, что при первом взгляде на фигуру впечатление женского лица создавалось головным убором. Несомненно, наконец, что первоначально сфинкс был мужского рода, а не женского[5]. Вполне правдоподобно поэтому предположить, что скульптор сам служил себе моделью при создании сфинкса и наградил бога Солнца Ра, которому посвятил свое творение, собственными чертами».

«Страж могил» — его лицо обращено к восходящему солнцу — сейчас был озарен светом. В нем не было ничего страшного, решительно ничего. Но если египтяне сами называли его «отцом ужаса», то, вероятно, в сфинксе они видели не соединение силы с духом, а какой-то иной символ. Возможно, он казался им человеком или фараоном, способным проявлять жестокость хищного зверя.

Когда Петер поднимался вверх по холму, стало уже совсем жарко. Со стороны пустыни навстречу ему к пирамиде Хеопса степенной походкой шел высокий и стройный человек с горделивой осанкой, одетый в галабию из золотистой парчи. На пересечении тропинок они встретились. Лицо египтянина, которому могло быть около шестидесяти лет, соответствовало его благородной осанке. Строгие черты лица, очки в тонкой золотой оправе, короткая с проседью щетина, умные глаза — все это придавало ему вид ученого, который, не побрившись, от правился на утреннюю прогулку.

Он любезно поздоровался, осведомился о намерениях иностранца, предложил свою помощь.

— Я — шеф гидов, — сказал он с достоинством по меньшей мере известного археолога.