Путешествие по арабским странам

Богачи и батраки

— Слово «бер» на протяжении тысячелетий означает склад», — сказал агроном-египтянин, — а «нашт» — пшеница». Следовательно, «бернашт» — это склад пшеницы. Здесь еще во времена фараонов находилась житница, это подтверждается тем, что недавно в песке обнаружили древний склад.

— Где? — спросил Петер.

— Недалеко отсюда. На краю пустыни.

— Замечательная находка! — воскликнул Петер. — Можно пойти туда?

— Конечно, — засмеялся египтянин, — и кто знает, может быть, это один из складов библейского Иосифа?

Петер находился в шестидесяти километрах к югу от Каира, где раскинулось целое объединение из семи деревень с населением до пятнадцати тысяч человек.

Врач из Социального центра[31] отправился вместе с Петером в деревню, носившую легендарное название Бернашт. Серые каменные стены домов под плоскими крышами издали казались скалистой крепостью, над которой кое-где возвышались пальмы. Дорога, ведшая от центральной улицы в деревню, тоже была каменистой и к тому же ухабистой. Никто им не встретился. В самой деревне они шли между высокими серыми оградами с широкими запертыми воротами. Врач постучал в одни из таких ворот, они чуть приоткрылись. Петер и врач вошли внутрь и оказались в большом дворе, с трех сторон обнесенном каменной стеной, а с четвертой— замыкавшемся широким одноэтажным зданием с плоской крышей, сложенным, как и ограда, из крупных камней.

Гостей, видимо, ждали. Во дворе, похожем на неровный, бугристый темный ток, стояли скамья и крепкие деревянные стулья. Находившиеся здесь несколько мужчин при виде врача приветливо заулыбались. Но сейчас же все повернулись к дому, в дверях которого появился старик с седой бородой, одетый в черную галабию и белую шапочку. Слегка опираясь на палку, он дошел до середины двора, с ласковой улыбкой пожал руку врачу, а затем так же сердечно поздоровался с иностранцем.

— Салям!

— Это шейх Хассим Сайат, — сказал врач.

— Салям, — произнес Петер и добавил слово «шейх» в арабском произношении: «тшех».

Шейх сел, оперся руками на палку и добродушно и выжидательно посмотрел на посетителей.

Лишь после этого остальные стали здороваться с гостями и рассаживаться вокруг шейха. Те, кому не хватило места, продолжали стоять.

— Вы пьете кофе? — радушно спросил шейх.

— Только масбут, — ответил Петер, и все весело смеялись, оценив вежливость иностранца, который перевел слово на их языке. Один из молодых людей пошел в дом и вскоре вернулся с подносом в руках. Из миленького медного кофейника он в маленькую чашечку палил сваренный по-турецки кофе — его подавали имеете с осадком — и предложил ее иностранцу. Врач тоже взял чашечку кофе, и, когда началась беседа, оба они держали в руках блюдца. Врач сообщил, что Петер хочет узнать, как живет деревня и как ей помогает Социальный центр.

Шейх кивнул и посмотрел на Петера. Тот спросил:

— Могу я задавать вопросы?

— Любые.

У всех был теперь серьезный вид. Петера не интересовали статистические данные — их он мог с таким же успехом получить в центре. Ему хотелось по душам побеседовать с феллахами. Поэтому он начал разговор издалека — с высоких финиковых пальм, росших вокруг, и лица крестьян расплылись в улыбке.

— Сколько пальм в вашей деревне? — спросил он. Феллахи переглянулись, прикинули и решили, что не меньше десяти тысяч.

— А может, и все двенадцать, — подсказал кто-то.

— А кому они принадлежат?

Шейх сделал широкое движение рукой:

— Жителям деревни.

— У каждого есть пальмы?

На это полный человек лет сорока ответил, что у одного много пальм, у другого — мало, а у некоторых нет совсем, и они вынуждены арендовать деревья.

— Это сын шейха, — шепнул Петеру врач.

— Сколько же платят за аренду? — поинтересовался Петер.

— Пятьдесят пиастров в год.

Остальные кивнули.

— А сколько можно заработать на одной пальме?

— Египетский фунт.

«То есть сто пиастров. Иными словами, арендаторы получают сто процентов дохода», — подумал Петер. Ему показалось, что они находятся в очень выгодных условиях.

— Один фунт при самом высоком урожае? — спросил он.

— Да.

Это звучало уже более убедительно.

— А почему владелец сдает деревья в аренду? Он ведь мог бы нанять рабочих, снять урожай и заработать таким образом больше.

— Ну нет.

— Почему же?

— За деревьями нужно ухаживать, а это надо уметь.

Положение постепенно прояснялось, но Петер не успокоился:

— А как специалист ухаживает за пальмами?

— Он производит искусственное опыление.

Петер уже знал, что в этом районе по желанию владельцев производится искусственное осеменение коров, но об искусственном опылении деревьев слышал впервые.

— А как это делается? — спросил он.

Теперь с увлечением заговорили все сразу, и Петер никак не мог уяснить себе, что же именно происходит с деревьями Но он понял, что один из присутствующих, стройный худощавый человек лет тридцати пяти, сам владелец финиковых пальм, и у него постепенно выудил нужные сведения.

Оказалось, что есть деревья мужские и женские, примерно тысяча мужских на десять-одиннадцать тысяч женских, причем одно мужское дерево может оплодотворить не меньше тридцати женских. Опыление можно предоставить случаю, а можно осуществлять искусственным путем.

— Да, но как?

— Хозяин пальм ждет, пока распустятся мужские цветы. Тогда он снимает их, забирается на женское дерево и подвязывает мужские цветы к женским.

— И цветок остается там?

— Двадцать дней.

«Какая трудная кропотливая работа!» — подумал Петер. Теперь ему стали понятны и отношения между владельцем пальмы и арендатором. Не вкладывая никакого труда, владелец получал за аренду столько же, сколько мог заработать арендатор, проделав тяжелую и. ложную работу, да и то лишь в том случае, если ему удавалось получить максимальный урожай.

Петер от души поблагодарил египтян за объяснение и, прежде чем перейти к социальной структуре деревни, задал еще несколько вопросов:

— Так как рядом со мной сидит врач, — шутливо сказал он, — мне бы хотелось знать, довольны ли крестьяне медицинским обслуживанием?

— Меня в центре вылечили, — крикнул один. Это был феллах Салама Сакари.

— А чем вы болели?

— Шистозоматозом.

— Заразились от нильской воды?

— Да, — сказал врач.

Феллах рассказал, что у него при мочеиспускании выделялась кровь, что он страдал от болей в мочевом пузыре и постоянно чувствовал слабость. Врач сделал ему за месяц двенадцать уколов. Это его вылечило.

— С тех пор я чувствую себя на двадцать лет моложе и снова могу работать, как прежде, — заключил он.

— Больница у нас хорошая, — добавил его сосед, мучившийся прежде от почечных колик, и с благодарностью посмотрел на врача. Шестнадцатилетний парень, по имени Саки, энергично закивал головой. У него была паховая грыжа, он не мог поднимать тяжести. В больнице его оперировали, теперь он крепок, как дуб.

— Где вы работаете? — спросил Петер.

— Ну, на земле.

— А у отца есть земля?

— Нет.

— Вы работаете у крестьянина?

— Да.

— А у меня два феддана земли, — гордо заявил Салама, тот самый, который вылечился от шистозоматоза.

— А у вас сколько? — обратился Петер к сыну шейха.

— Да федданов двенадцать будет, — сказал тот, но все, за исключением шейха, посмотрели на него и улыбнулись. Петер понял, в чем дело.

— Немного больше, наверное, — сказал он.

— Может быть, пятнадцать, — согласился тот.

— Двадцать, — надбавил Петер.

Теперь смеялись уже все, даже сам сын шейха.

— Ну, может, и двадцать, — протянул он.

— А может, и тридцать! — воскликнул Петер, и все расхохотались.

— Нет, двадцать, — сказал сын шейха со смехом, но, казалось, все же немного смущенно.

— Двадцать восемь?

Снова раздался смех.

Сошлись на двадцати.

— Из живности, — сообщил сын шейха, — у меня шесть коров, два буйвола, шесть лошадей, два осла и пять кур.

— Пятьдесят кур?

— Нет, пять, — повторил он под общий смех. — И, — он повысил голос, — у меня есть трактор. Вот он стоит.

Молодой рабочий подошел к трактору, взобрался на него, и, громко тарахтя, машина поехала по двору. Шейх с сыном, феллахи и врач провожали ее гордым взглядом. Чтобы еще больше удивить зрителей, сын шейха что-то крикнул водителю, тот нажал рычаг, ле-мехи опустились, и плуг начал распахивать двор, будто это было поле.

Все присутствующие так восхищались чудо-машиной, что им казалось недостаточным показать ее действие всего лишь на нескольких метрах. Трактор ездил взад и вперед до тех пор, пока не вспахал почти половину двора.

— Вы, наверно, не в состоянии своими силами обработать землю? — спросил Петер, когда трактор смолк.

— Нет.

— У вас есть работники?

— Да.

— Сколько они получают?

— Пятнадцать пиастров в день, — выпалил сын шейха, но в глазах его было выражение некоторой неуверенности, и Петер вспомнил разговор о двенадцати, пятнадцати и двадцати федданах земли.

— Может быть, десять? — спросил он.

— От десяти до пятнадцати, — уточнил сын шейха.

Петер узнал, что в деревне Бернашт две тысячи федданов пахотной земли, которые принадлежат ста землевладельцам. Остальное взрослое население — всего в деревне жили три тысячи человек вынуждено батрачить. Выращивают здесь хлопок, пшеницу и овощи — их продают главным образом в Каире, куда доставляют на грузовиках. У ста землевладельцев было пятьсот коров, тысяча буйволов, полторы тысячи ослов, двадцать верблюдов и пятьдесят лошадей.

Социальный центр давал крестьянам рекомендации, что сеять и как ухаживать за пашней. Один из собеседников Петера с удовлетворением заметил, что благодаря новым методам урожай на его полях возрос в полтора раза — с пяти до семи с половиной кантаров[32]. Другой засмеялся и заявил, что, хотя тамошний бык, спору нет, скотина что надо, ему лично искусственное оплодотворение больше нравится. Раньше он этот способ ни во что не ставил, но, раз-другой испробовав, убедился, что приплод получается здоровее и крепче. Но, конечно, не без того, многие еще предпочитают водить коров к быку…

Это был веселый разговор. Почтенный шейх говорил мало, но направлял беседу кивком, улыбкой, утвердительными или отрицательными жестами, взглядом своих умных и живых глаз.

— Он старший в деревне, поэтому его называют шейхом, — шепнул врач.

Почтительность односельчан шейх принимал как должное, дружелюбно и с чувством собственного достоинства. Сын его также был приветлив, по ему не хватало отцовской спокойной уверенности в себе. Видимо, ему труднее было добиться авторитета. Феллахи вели себя весело и непринужденно, ибо чувствовали свою силу. Они и прежде-то боялись одного — болезни, которая может лишить их сил. Ведь лечение требовало денег, а денег не было. Теперь же они знали, что если заболеют, то есть кому прийти им на помощь.

Центр деревенского объединения размещался в нескольких новых зданиях, построенных правительством недалеко от большой дороги, вблизи деревни Бернашт. Подчинялся он Министерству просвещения.

— Пойдемте сначала в детский сад, — предложил врач. — Его посещают дети от трех до шести лет.

К своей радости, Петер увидел навес для защиты от солнца: ему казалось, что здесь, в деревне, еще жарче, чем в безоблачный день в Каире. В тени навеса находилась яма с песком и небольшая площадка для игр, на которой возились малыши. При виде гостей дети прекратили игру и уставились на незнакомцев своими большими темными глазами.

Рядом с навесом расположился одноэтажный дом, состоявший из двух комнат. Чернокудрой воспитательнице в пестрой ситцевой юбке и белой полотняной блузке было не больше двадцати двух лет, но она уже успела получить специальное педагогическое образование. Воспитательница явно гордилась своими питомцами. Она отвела четырех девочек в дом, где они переоделись в длинные белые рубахи, после чего спели и станцевали гостям.

Напротив детского сада помещалось здание с еще большим навесом, покрывавшим просторное помещение, с трех сторон обнесенное стенами. Оно служило классной комнатой. Около тридцати мальчиков корпели здесь над своими тетрадями. На детях были белые или светло-серые штанишки до колен, белые рубашки с отложными воротниками и длинными рукавами и тапочки. Каждый ученик сидел за отдельным столиком. В соответствии с новейшими рекомендациями медицины сиденья стульев были спереди закруглены во избежание застоя крови в ногах, легко вызываемого острыми краями сиденья. Пухленькая учительница в простом синем платье из льняного полотна, с пышной копной волос над блестящими глазами, выдававшими твердый характер, держала класс в руках. Но стоило ей объявить перемену, как тридцать мальчишек словно с цепи сорвались.

— В этом помещении, открытом с одной стороны, — сказал врач, — регулярно демонстрируются кинокартины. Доступ бесплатный. В прежние времена деревня, конечно, понятия не имела о кино.

— А фильмы какие? — спросил Петер.

— В основном американские, — ответил врач. — Арабских еще мало.

— И гангстерские тоже?

— К сожалению, да.

— Тогда уж лучше вымышленные верблюды, — рассучил Петер.

— Что вы имеете в виду?

Петер рассказал смешной эпизод, о котором несколько дней назад слышал от своего друга Ахмеда, клятвенно уверявшего, что это чистая правда.

Американская кинокомпания снимала в Египте картину «В стране фараонов». Сценарий предусматривал множество эпизодов с верблюдами. Консультант-египтянин сказал режиссеру:

— Этого нельзя делать. Историки доказали, что во промена фараонов в Египте еще не было верблюдов.

— Но нельзя же в фильме о Египте обойтись без верблюдов! — возмутился режиссер. — Они так хороню получаются на пленке.

— Так, — закончил Петер, — в стране фараонов появились американские верблюды.

Врач со своим гостем уже направился к другому крылу одноэтажного здания. На скамье под открытым небом сидели люди, в основном юноши, даже несколько мальчиков в штанишках и рубашках или в галабиях и одна девочка не старше пятнадцати лет, но уже в черном платье и черном платке.

— Пациенты, — сказал врач.

Бросалось в глаза, что все они прибыли из отдаленных деревень и не связаны с центром. Одеты они были нс так легко, как местные жители. Завидев незнакомца, они с тупым недоумением уставились на него. А как отличались приезжие дети от тех мальчишек, которые во время перемены с удивительной непринужденностью толпились вокруг гостей! Разделяло же их только несколько лет современного воспитания…

Врач повел Петера в больницу. В ней было четырнадцать коек, но главным образом здесь производился амбулаторный прием населения. Больные платили четыре пиастра за лекарства, а медицинское обслуживание ничего не стоило.

В одной из палат лежал мужчина с ногой в лубке; в двух других помещались женщины. Лица больных выражали мрачную покорность судьбе, глаза смотрели вопрошающе. Одна из женщин держала на руках спящего младенца, сморщенное, трогательно крохотное существо.

— Большинство женщин, конечно, еще рожают дома, — сказал врач, — многие даже, сидя на деревянных стульях, как рожали столетия назад.

Они пошли дальше. В кухне стояли большие современные котлы из белой жести. В комнате рядом молодые женщины занимались упаковкой фиников.

— Мы учим их фасовать плоды для экспорта, — заметил врач.

Когда Петер вошел в другую палату, у него перехватило дыхание. Из трех находившихся там людей двое — мальчик и женщина — были слепы, глаза их хранили следы страшного разрушения. Двадцатилетняя девушка учила их азбуке для слепых. Она показала Петеру историю болезни слепой, в которой скупыми словами рассказывалась вся ее небогатая событиями жизнь.

Ей было тридцать пять лет, до замужества она работала в сельском хозяйстве. В двадцать лет она родила первого ребенка. Пять детей остались в живых. Старшему минуло пятнадцать лет, остальным — десять, восемь, шесть и четыре. Все дети и муж здоровы. Мужу теперь шестьдесят лет. Он феллах. Никто из них не умеет ни читать, ни писать. Семья живет в хижине из двух комнат, расположенных одна над другой. Муж зарабатывает два фунта в неделю, отдавая напрокат своего осла, и еще фунт — своим трудом.

Женщина сидела за столом. Руки ее ощупывали лежащий перед ней алфавит. Выглядела она старухой. Напротив нее за столом сидел десятилетний мальчик, потерявший зрение в раннем детстве.

— Трахома? — спросил Петер.

Врач кивнул.

Зараза занесена мухами. Болезнь не лечили, а потом уже было поздно.

Рядом с беспомощными инвалидами стояла юная девушка, очень хорошенькая, с добрыми, сияющими, доверчивыми глазами. На вопрос Петера, что она здесь делает, девушка ответила:

— Стараюсь помочь им найти свое место в жизни. Она получила специальное образование. В жизни ее семьи не было обстоятельств, которые могли побудить ее выбрать такую трудную профессию. Для этих людей она была лучом света среди окружавшей их тьмы.

— Почему вы выбрали такую специальность? — поинтересовался Петер.

— Я хотела быть полезной слепым, — сказала она скромно. — Прежде никто о них не заботился.

Когда они отправились дальше, врач заметил:

— Правильно она сказала: «Прежде никто о них не заботился». Возьмите, к примеру, семью этой слепой. Ее болезнью никто не интересовался. Разве могла опа платить врачу, существуя с пятью детьми на три фунта в неделю?

— Нет, конечно, — согласился Петер и рассказал, что несколько дней тому назад он за одну-единственную прививку против инфекции от укуса песчаной мухи заплатил целый фунт.

— Не получая медицинской помощи, — продолжал врач, — женщина ослепла на один глаз, но у нее оставался второй. Однако и он становился день ото дня все хуже. Врача все не было, и она ослепла. Да, вот так и жили эти люди, никто из них не учился ни читать, пи писать, ни считать, никому до них не было дела. Теперь республика начинает заботиться о них. Поэтому опа и создала такие центры, как наш. Двести пятьдесят уже действуют, шестьсот еще предстоит создать. Они имеют решающее значение для нашей страны, где почти две трети населения заняты в сельском хозяйстве.

К Петеру и врачу присоединился агроном, и они осмотрели выставочный павильон, опытные поля, пчелиные улья, курятник, где производили опыты по скрещиванию птиц.

— Наши египетские куры, — пояснил агроном, — отлично несутся, но уж очень невелики. Мы теперь пытаемся вывести породу таких же яйценосных, но крупных кур.

Бык, которому искусственное осеменение составило могучую конкуренцию, стоял в своем хлеву. Передние ноги его были связаны. Он повернул голову навстречу гостям и взглянул на них злобно и угрожающе. А может быть, он смотрел мимо них и взор его выражал вовсе не угрозу, а безумную страсть, ибо как раз в это время один из феллахов привел к нему телку.

Завершив осмотр, Петер и его спутники зашли в дом рядом с детским садом, две комнаты которого были отведены под клуб. Здесь они пили освежающий лимонад и курили английские сигареты, к которым, видимо, пристрастилось целое поколение египтян.

— Скажите, пожалуйста, как вы представляете себе задачи Социального центра? — спросил Петер.

Агроном, человек темпераментный, говорил, как страстный агитатор. Типичным для земледельца телосложением он походил на сына шейха, и даже в чертах лица у них было что-то общее, но выражение их так же разнилось, как слова «брать» и «давать». Богач любил брать, агроном — отдавать, делиться своими знаниями на благо односельчан.

— Знаете ли вы, — начал агроном, — что деревня Бернашт — одна из семи деревень, относящихся к Социальному центру?

— Да.

— Им руководят врач, как работник социального обеспечения, старший учитель в качестве воспитателя и я, агроном.

— А как вы трое сработались? — прервал его Петер.

— Хорошо, — немедленно ответил агроном и взглянул на врача.

— Взаимопонимание не падает с неба, — сказал врач. — Иногда между нами возникают разногласия. Это естественно. Мы еще только привыкаем решать все дела коллективно. Воспитывая других, мы и сами воспитываемся.

— А в чем заключается работа? — спросил Петер.

— Учитель отвечает за воспитание и культурную работу, врач — за охрану здоровья и гигиену в деревнях, а я, агроном, — за развитие сельского хозяйства.

— Мы, — дополнил врач, — являемся, так сказать, теоретическим центром, который влияет на жизнь деревень. А деревни, в свою очередь, оказывают влияние на теорию своими практическими делами. Происходит постоянное взаимодействие между теорией и практикой.

Они пригласили Петера пообедать, причем с таким радушием и гостеприимством, что отказаться было невозможно. Обед был разнообразный и обильный, кушанья подавал смуглый человек лет тридцати, одетый в темно-серые брюки и белую майку без воротника. Из беседы за столом стала ясна задача комплексного объединения. Оно было призвано укреплять здоровье населения и просвещать его, улучшать земледелие и скотоводство путем применения новых методов ведения хозяйства, развивать чувство коллективизма и сознание трудового и национального единства народа. Это было хорошее начало.