Пятница

ЗАБАСТОВКА

Необыкновенный выдался день в большой дамской мастерской. Все двадцать человек сидели совершенно тихо, никто не разговаривал, не двигался с места. Все как бы замерли в тяжёлом напряжении. Так бывает перед грозой.

Даже ножная машина умолкла, закусив своим единственным зубом - острой иглой - полосатую кофточку. И кофточка повисла на машине, беспомощно раскинув рукава: «Ну что ж теперь делать? Такие времена!»

Толстая Даша, с ровным пробором в русых волосах, сидела в конце стола, положив ногу на ногу и обняв руками колени. Она задумчиво смотрела в окно.

Подруги Ванда и Стелла придвинулись близко друг к другу.

Даже чёрная Берута, которая никогда не разгибала спины, положила напёрсток на стол и отодвинула работу.

- Ну, - сказал хозяин Фишль Канн, и глаза его, немного навыкате, стали ещё более выпученными. - Ну, - повторил он. - Что, собственно, случилось?

В это время открылась дверь. На пороге стояли Блюма, Иося и Аким - Красная Борода.

- Что случилось, я спрашиваю? - подскочил к ним Фишль Канн.

Иося огляделся, и первая, кого он заметил, была Роза с голубой ленточкой в волосах. Рядом с ней сидела Альдона, обняв её за плечи.

Блюма не трогалась с места. Она обвела всех взглядом и, как бы не замечая хозяина, громко сказала:

- Союз дамских портных выдвинул требование: работать не больше двенадцати часов в день. До удовлетворения этого требования объявлена забастовка. Присоединяйтесь к забастовке и немедленно оставьте мастерскую.

Фишль Канн знал Блюму. Она когда-то у него работала. Но он подошёл к ней поближе, как будто видел её в первый раз, даже глаза протёр. И взвизгнул, точно его укусила собака:

- Что вы от меня хотите? Что вам, наконец, надо? Блюма, по-прежнему строгая и спокойная, сказала, глядя ему прямо в глаза:

- Вы слышали, что я сказала? Больше двенадцати часов никто работать не будет. Все сейчас же бросают работу.

Голос Блюмы чуть-чуть понизился при последних словах. Издалека, в конце мастерской, раздался вздох Беруты.

Но его тут же покрыли голоса Ванды и Стеллы:

- Не будем работать! Никто не будет!

Все сразу задвигались в мастерской. Только старик Чеслав, с длинной белой бородой, в маленькой чёрной шапочке на таких же белых волосах, сидел спокойно на столе. Можно было подумать, что он не слышал ни единого слова.

Маленькая Зося вскочила на скамейку и, в упор глядя на старика Чеслава, заговорила по-польски:

- Чего вы молчите? Кричите, что не будете работать больше двенадцати часов!

И откуда только у Фишля Канна взялся такой громкий голос!

- Что значит - никто не будет? А если взяты заказы? Если спешка? Если надо сделать? Да! Надо! Надо! Надо!

И Фишль Канн обвёл всех красными, налитыми кровью глазами.

Но тут Аким - Красная Борода, словно он здесь хозяин, громко крикнул:

- Будет! Бросайте работу!

За ним Иося, тихий подросток Иося, вдруг сказал громко, подняв свою чёрную голову:

- Как вы не понимаете собственной пользы? Раз объявлена забастовка, все должны к ней присоединиться! Нельзя идти против всех…

К Иосе подбежал хозяин, Фишль Канн. Он стал против него, сложил руки на животе, не говоря ни слова, посмотрел на него в упор.

Иося покраснел и отвернулся от хозяина.

А кругом кричали.

Маленькая Зося тащила всех за руки:

- Конец! Уходите! Чеслав, ты чего ждёшь?

Но старый Чеслав сидел всё так же спокойно на столе, поджав под себя ноги. Он и не думал бросать работу:

- Молодые пусть идут, пусть воюют. А старикам надо хоть как-нибудь дожить.

К нему подбежали девушки. Скамейка с грохотом повалилась на пол. Чеслава с двух сторон пытались осторожно снять со стола.

Иося бросился к ним на помощь.

- Что же ты, один останешься? Пойдёшь против всех? - обратился Иося к старику.

Старый Чеслав обозлился:

- Скажите пожалуйста! Умник какой нашёлся! От земли не видать…

Иося покраснел. Ах, эти старики! Для них человек помоложе навсегда останется мальчишкой. И Чеслав вовсе не понимает того, что он, Иосиф, пришёл от имени Союза дамских портных, и пришёл с такими уважаемыми товарищами, как Блюма и Аким - Красная Борода.

Рабочие столпились у выхода. Аким - Красная Борода стоял первый у двери, Блюма - позади всех. Стол опустел, и только в самом углу, склонившись над работой, застыла Берута. Она стояла бледная и дрожащими руками старалась сколоть работу булавкой. Но руки её не слушались, булавка не лезла в материю.

- Ты что? - крикнула через всю комнату Блюма. Берута подняла руку с булавкой, со слабой улыбкой посмотрела на Блюму:

- Иду! Иду! Как все… Что вы? Вот только не успела. Не такая быстрая…

Блюма поспешила к ней, на ходу поправляя волосы: тяжёлый узел разметался по спине.

- Ты не волнуйся! - И Блюма дружески взяла Бе-руту под руку. - Стачечный комитет про твоих детишек не забудет. Твои дети - наши дети.

А Фишль Канн стоял у двери, разводя руками:

- Такого ещё никогда не видел! Сколько лет живу на свете, не видел, честное слово…

- Что ж? Вот наконец и дожили, - говорит Блюма. - Требования стачечного комитета вы знаете. Я приду к вам за ответом через двадцать четыре часа…

Глаза Фишля Канна снова наливаются кровью, он машет руками:

- И разговаривать не буду! Других наймём…

- Ну, это мы посмотрим! - Блюма гордо тряхнула головой.

- Куда народ так бежит? Некогда, что ли? - вздыхает Берута. Она плетётся позади всех. - Ой, башмак совсем развалился… Ей-богу, идти не могу!

А Блюма шагает впереди, высокая, прямая, с уложенными на затылке чёрными косами. С ней рядом - Аким - Красная Борода. За ними Иося, Альдона под руку с Розой и маленькая Зося. Иося оглядывается: «Ой, как нас много! Всю улицу заняли».

Старые ворота мастерских дрожат; Ветхие калитки взвизгивают. Гуськом тянутся забастовщики. Они спешат, точно кто-то может их задержать.

И толпе и песне уже тесно на узенькой уличке. Толпа растекается по площади, переливается на большую широкую улицу. А с нею песня: