Через две недели, днём, Шварц ворвался к Блюме в мастерскую. Он был страшен: без шапки, бледный, с горящими глазами.
Блюма сидела в дальнем углу мастерской. Шварц, ни на кого не глядя, пробрался прямо к ней:
- Идём. Мне надо тебе что-то сказать…
- Что ты? Что с тобой? - Блюма как бы нехотя поднялась, пожала плечами. - Я сейчас вернусь, - и медленно пошла вслед за Шварцем.
Они вышли на улицу.
- Что с тобой? Ты погубишь и себя и меня. Что ты ворвался в мастерскую?
- Теперь всё равно, мне не до того… Случилось ужасное. Соломона Рогута больше нет… Его нашли повешенным…
Блюма прислонилась к забору. Долго молчала, потом едва слышно прошептала:
- Как же это? Как?
- Никто не знает точно, как он умер. Кто говорит, что он не мог вынести мучений, порвал своё бельё, сделал верёвку и повесился. А другие говорят: «они» его убили.
Блюма, точно про себя, тихо сказала: - Соломон Рогут молчал, молчал… никого не назвал. И Соломон Рогут замолчал навсегда. Шварц поднял голову:
- Блюма, я хотел тебе сказать… Я много думал… Вот, клянусь, вся моя жизнь будет принадлежать только революции! Для себя мне ничего не нужно. Весь смысл моей жизни, всё, что я буду делать, - всё для революции!
Он подал руку Блюме. Его глаза, скорбные, полные гнева, говорили сильнее всяких слов: «Всё для революции!»