Пятница

ПРЕРВАННОЕ ЗАСЕДАНИЕ

В Одессе, в январе 1906 года, выдался очень тёплый день. Сильно пригревало солнце. Снег ещё держался, но был уже рыхлый, ноздреватый. Ещё немного солнечных дней - снег расползётся и выглянет сухая южная улица.

Яков подходил к подъезду дома. Сегодня, в шесть часов, заседание городского партийного комитета. Он оглянулся по сторонам: всё спокойно, слежки нет. Яков тихо поднялся на второй этаж. Ему открыл дверь хозяин квартиры, молодой рабочий:

- Вот сюда, направо.

Все в сборе. Десять человек придвинулись близко друг к другу за небольшим столом.

- Начинаем, - сказал председатель - Яков. Он был очень точен и не любил терять ни минуты времени.

Не успели начать, как дверь снова открылась. В этом не было ничего удивительного: это могли быть свои люди - хозяин квартиры или его жена. Но Яков, из осторожности, по привычке опытного подпольщика, поднял голову и… быстро встал.

- Ни с места! - В дверях стоял жандармский офицер, бритый, долговязый, точно у него под серой шинелью были спрятаны ходули.

Яков с шумом отодвинул свой стул. За ним все поднялись и отошли от стола.

Комната быстро заполнилась жандармами, солдатами. Среди них шныряли шпики. В комнате было тихо, слышался лишь звон шпор.

Жандармский офицер, не произнося ни слова, обошёл комнату и расставил своих людей. Потом отозвал помощника и шёпотом передал ему приказ. Тот козырнул: ему всё понятно. Он вывел жандармов в соседнюю комнату.

С комитетчиками остались одни солдаты. Они стояли неподвижной стеной, по виду тупые, безучастные. Яков быстро достал из кармана бумаги, записки и, не глядя на солдат, энергично рвал их в крупные клочья. Бумажки грудой лежали перед ним на столе; он стал рвать их на более мелкие клочки.

Одна записка выпала из кармана Якова на пол, он нагнулся, поднял её и поступил с ней так же, как и с остальными. В комнате была полнейшая тишина. Солдаты по-прежнему стояли неподвижно.

«Тупость это или сочувствие?» - невольно подумали комитетчики. Во всяком случае, появилась уверенность, что и другие товарищи могут поступить точно так же.

Первая взялась за свои карманы Анна Стриженная. За ней остальные. Но куда деть обрывки бумаги? Анна Стриженная усердно, без остатка сжевала все свои бумажки. Их было у неё не так много.

Другие торопливо рвали бумаги; у многих клочки падали прямо на пол, возвышались грудой на столе. Каждый думал лишь об одном: не дать каких-либо сведений жандармам в руки, не подвести других товарищей, всю организацию.

Дверь открылась. Жандармский офицер остановился на пороге. Лицо его побагровело, ноздри раздулись. Он сделал шаг вперёд и, отшвырнув обрывки носками сапог, крикнул:

- Что это значит? Кто разрешил рвать бумаги? - Жандарм повернулся к солдатам: - А вы чего смотрели?

Он двинулся к крайнему солдату, рослому парню. Тот сжался, стал сразу как будто меньше ростом. Глаза у солдата покраснели, он ждал: вот-вот жандарм размахнётся, ударит его по лицу…

- Отвечайте! - Жандармский офицер подступал всё ближе.

Тогда стоявший рядом невысокий солдат, со смелым, открытым лицом, тихо, но твёрдо сказал:

- Не было никаких распоряжений…

- Понимать надо! - взвизгнул жандарм. Он ходил по комнате, расшвыривая клочки бумаг.

По приказу жандармского офицера солдаты бросились подбирать бумажки, складывать их на столе. Бумажная гора росла.

Десять человек внимательно следили за тем, что происходило в комнате. Яков едва заметно успокаивающе кивнул головой, светлые глаза, чуть прищурившись, подмигнули товарищам: ничего, мол, у жандармов не получится, будьте спокойны. А те в ответ с благодарностью взглянули на Якова: «Понятно!»

Наконец и жандарму надоела вся эта возня с клочками бумажонок. Он сдвинул их в сторону и злобно зашипел:

- Собрать все!

За окнами давно спустились сумерки. Вечер перешёл в ночь. И ночь прошла, Уже близился рассвет, А десять человек всё ещё стояли и ждали решения своей судьбы.

Они были спокойны, только воспалённые глаза говорили о бессонной ночи. И в больших глазах Анны Стриженной, единственной женщины из всех десяти комитетчиков, отразилась тревога. Может быть, она думала о матери, которая поутру узнает об аресте своей дочери…

Хозяин квартиры, гладильщик, который всю жизнь работал в сыром подвале, больной, отчаянно кашлял. Он не в силах был усидеть на стуле и, ежеминутно хватаясь за грудь, припадал к столу, ронял голову на руки. «Аи, какая беда! - думал больной человек. - Провал нелегальной квартиры. Выследили, окаянные!»

Жандармы заспешили: скоро рассвет. Надо увести арестованных.

По тихим сонным улицам раздались гулкие шаги. При бледном свете утра лица казались серыми. Люди шли усталой походкой. Последним плёлся хозяин квартиры. Он кашлял и едва держался на ногах.

Над городом взошёл светлый и ясный январский день. Дорога поднималась в гору. Весь партийный комитет под большим конвоем вошёл в ворота тюрьмы.