Урал грозный

За счастье и за мир родного края

и мне пора бы с братьями в строю,

оружие в руках своих сжимая,

с врагом заклятым встретиться в бою.

...Но далеко колышутся знамена,

друзья мои идут в смертельный бой...

И в чутких снах долины Оймякона

отгул боев я слышу над собой.

И в нетерпенье, радостей не зная,

все жду я, сокол, скованный кольцом,—

когда же мне

страна моя родная

прикажет встать и назовет бойцом.

В неистовых болях, в несносной тоске,

и днем мне и ночью не спится,

дышу я, как рыба на жарком песке,

на койке полярной больницы.

И вижу вдали — в полумгле

голубой —

над родиной тучи, на родине бой.

В огне золотые мои города,

поля мои дымом повиты,

от тихого Дона до невского льда

в громах не кончаются битвы.

И снова в атаку, штыками грозя,

червонные звезды проносят друзья.

Родные, с кем рос я, работал и жил,

заводы и станции строя,

с кем русых, веселых девчонок любил,

смеясь и страдая порою.

И мнится, что я за бойцами иду,

повязки, как цепи, срывая в бреду.

Кричу я, за строем бросаясь скорей:

— Я с вами, я с вами, ребята!

Я долго бежал от полярных морей...

Я друг ваш, а стану за брата...

Святое молчанье пред битвой храня,

бойцы, улыбаясь, встречают меня.

На каске звезда горяча, горяча...

От тяжести голову кружит,

железною ношей на тонких плечах

мое огневое оружие.

От боли шатаясь, с бойцами иду,

повязки, как цепи, срывая в бреду.

Боюсь я, что поздно свобода придет...

Растает на реках расколотый лед,

раскроют ворота и скажут: — Иди!

И счастье и слава твои впереди...

Приду я в Россию. Утихла гроза.

Навстречу мне женка, прищурит глаза:

— Здорово, соколик! Здорово, мой свет!

А где ты, соколик, шатался сто лет?

Друзья твои прямо прошли сквозь войну

и кровью своей отстояли страну.

Им вечная слава, почет без конца,

а ты, как бродяга, стоишь у крыльца...

Обижусь на женку, как сыч, загрущу,

по старым квартирам друзей поищу.

— Ни за что, ни про что попал я в беду,

откройте, ребята, я еле бреду.

В груди пересохло, и в горле печет...

Но вижу в друзьях я большой недочет.

Растут незабудки на бровках могил.

А я вас, ребята, как братьев любил.

До синих цветов припаду головой.

а мертвые спросят:

— Зачем ты живой?

Ты, видно, в боях не стоял до конца,

что сердце свое уберег от свинца?

Стучит твое сердце набатом в груди,

оставь нас, товарищ... Прощай и иди!..

Повсюду, повсюду бушует молва,

как немцев грозою разила Москва,

горел Севастополь и Киев страдал.

Шумят, вспоминая бои, города...

Гудят города день и ночь напролет,

В ожогах и ранах пирует народ.

Отставив винтовки, надев ордена,

бойцы отдыхают за чаркой вина.

Мне скажут: — Куда ты идешь, нелюдим?

Садись-ка за стол, посидим — подымим.

Ты выпей вина да похвастай, где был,

незваных гостей по-хозяйски ли бил?

Иль с неба, иль с тылу, иль запросто в лоб

заморскую сволочь вгонял ты во гроб?..

...Мне пир как похмелье, минута что год,

и хлеб словно камень, и хмель не берет...

И думать нельзя, и не думать нельзя...

Прости меня, женка, простите, друзья!

У дальнего моря я долю кляну,

что в горькой разлуке живу я в войну,

что в первой цепи не шагаю в бою

и люди не знают про доблесть мою.

1942