Урал грозный

СТАЛЬНЫЕ ПУШКИ[41]

Шел 1855 год.

По зимнему завьюженному пути, в лютый январский мороз, на заиндевелой тройке в Златоуст примчал старый полковник. Начальник оружейного завода инженер Павел Матвеевич Обухов принял гостя радушно. Полковник был невысокий, плечистый, с немного изуродованным, но приятным русским лицом. У гостя отсутствовало левое ухо, на щеке алел тонкий шрам.

Офицер приехал издалека, из-под Севастополя. Там обильно лилась кровь русских солдат, и он сам был участником жарких и кровавых схваток с врагом.

Полковник за тысячи верст примчал на Урал на приемку оружия: он пересек всю Россию и сейчас в теплой и тихой горнице Обухова сдержанно рассказывал о пережитом.

Инженер не мог оторвать глаз от редкого гостя. Полковник сурово говорил о героизме севастопольских защитников. В глазах его светилась печаль. Он крепко сжал руку Обухова и проникновенно признался:

— Страшно! Только сейчас все обнаружили, сколь мы не подготовлены к обороне.

Глаза полковника сверкнули негодованием. Он продолжал откровенно и безбоязненно:

— Я принимал присягу на защиту отчизны. Я — солдат и умру за нее. Но я не присягал скрывать правду. Интенданты разворовали государственное имущество, оставили солдат босыми и голодными. В армии живет дух героизма, но...

Гость замолчал, полез в карман и достал какой-то предмет.

— Смотрите!

Полковник разжал ладонь. На ней лежало что-то похожее на тонкий наперсток. Обухов наклонился и внимательно оглядел предмет.

— Пуля! — узнал он.— Но особая пуля!

— Совершенно верно,— вздохнул гость.— Мы их из гладкоствольных ружей, а они в нас палят из аглицких штуцеров. Эта штучка,— повертел он на ладони штуцерную пулю,— летит дальше и бьет крепче.

Он замолчал и протянул пулю.

— Возьмите на память о Севастополе...

Часы в темном футляре пробили полночь; за беседой гость и хозяин не заметили, как быстро пролетело время. Пора было на покой. Обухов встал. Был он высокий, дородный, с военной выправкой, и полковник невольно залюбовался им.

Они разошлись в разные горницы, но всю ночь Обухов не мог уснуть. Лежа в постели и прислушиваясь к завыванию метели за окном, он долго ощупывал в ладони подарок гостя...

2

Полковник-приемщик оружия давно уехал, но Обухов не забыл этой встречи. Он несколько месяцев сидел над книгами, затем как-то вызвал к себе старого Златоустовского литейщика и долго беседовал с ним.

В этот день оба волновались — они задумали неслыханное дело.

Началось с простого — с изготовления тиглей. Тигель — горшок. Он высок, с прямыми стенками и двумя днами; в верхнем — небольшое отверстие. Тигли делали из огнеупорных смесей графита и глины. В них плавили металл, и они должны были выдержать температуру в три тысячи градусов.

В Златоусте впервые увидели изготовление тиглей. Всем это было в диковинку. Однако изобретателей преследовали неудачи, тигли лопались на небольших температурах и металл растекался.

Старый литейщик жаловался:

— Немыслимое дело мы затеяли, Павел Матвеевич. Наши-то смеются, горшечниками зовут.

Обухов хмурил брови.

— Горшечники — это почетно. А ты потерпи еще немного!

Ему и самому было тяжело. Он не раз уже ловил насмешливые взгляды; много ночей прошло без сна, но инженер не сдавался.

«Нам тяжело,— думал он,— но солдату под огнем еще тяжелее. Нет, надо работать!»

Они упрямо продолжали работу. Все стали замечать, горшки лопаются реже и выдерживают высокую температуру.

Настал день, когда тигель выдержал самую высокую температуру. Однако ни старый литейщик, ни инженер не радовались. Впереди предстояло самое трудное.

Они закрылись в сарайчике и составляли смесь. Под руками были чугун, сырцовая сталь, железо, руда магнитного железняка, черный шлих, мышьяк, селитра и глина. Теперь они бились над сплавом.

Лицо Обухова обрезалось, пожелтело. Он нервничал,— из Санкт-Петербурга шли требования, отписки, никто там по-настоящему не интересовался заводом.

Инженер часто уходил в горы. Стояли прохладные вечера. Из-за Косотура поднимался ущербленный месяц и под его зеленоватым светом поблескивал заводской пруд. На душе Обухова было тяжело.

«Нет, ничего не выйдет... из миллионов только один разгадывает загадку!»— он крепко сжимал ладонями голову.

В один вечер он поднялся и с тяжелым настроением пошел в лабораторию. Стояла тишина. Затаенно потрескивали остывающие тигли. Он в отчаянии схватил лом и стал крушить горшки.

— К черту все это! Пусть не искушают мозг!

Он разбил тигли в мелкие куски, он разбросал и растоптал заготовленную смесь.

Инженер не слышал в азарте, как сзади скрипнула дверь.

— Ты что ж это, Павел Матвеевич?

Голос старого литейщика был тих, но страшен.

— Ничего, ничего не выйдет у нас!— кричал инженер.

Старик прошел вперед, присел. Он уставился на начальника.

— Это почему же, Павел Матвеевич? У англичан выходит, а у нас нет. Аль мы хуже?

Литейщик не суетился, не ждал ответа, сам отвечал на заданные вопросы.

— Ну нет, Павел Матвеевич. Назад нет ходу! Два года ушло, а при моих летах — это не шутка. Не выспались вы, Павел Матвеевич, это верно. Идемте!

Он бережно обнял начальника и отвел на квартиру. Там он уложил его, как ребенка, в постель и сказал ласково:

— Утро вечера мудренее. Отдохнуть надо от дум. Оно придет!

Старик оказался прав. Оно пришло после долгой и упорной работы.

Ровно два года исполнилось, как в Златоусте побывал севастопольский полковник, и неутомимому Обухову удалось напасть на такой сплав, который давал чудесную булатную сталь. Она оказалась лучше английской и крупповской.

Из литой булатной стали на заводе смастерили кирасы, которые, как рубашки, надевались на тело, а при стрельбе на полсотню шагов пули не пробивали их. В глухих горах Обухов испытал кирасу на себе. Он обрядился в нее и заставил старика-литейщика стрелять. Литейщик долго колебался, но, принуждаемый инженером, перекрестился и бабахнул по кирасе. Она выдержала испытание. Обухов обнял и расцеловал взволнованного старика. Ободренный успехом, он повез свое изобретение в Санкт-Петербург.

3

К тому времени окончилась неудачная для России Крымская война. Николай I окончил жизнь самоубийством. Шел 1857 год. Над Невой стояли призрачные белые ночи, когда в Северную Пальмиру приехал инженер Обухов. Казалось, все предвещало успех.

Павел Матвеевич остановился в отеле француза Лербье на Невском, неподалеку от Знаменья. Француз в первый день подвел к нему юркого маклера. Человек этот был мал ростом, обезьяноподобен, с необыкновенно подвижными пальцами, унизанными кольцами.

— Меня зовут Розенберг,— поклонился маклер.— Как истинный патриот, я очень рад пожать вашу руку.

Мсье Лербье успел шепнуть на ухо Обухову:

— Это самый богатый человек здесь. Очень интересуется вашим изобретением.

Инженер поморщился и брезгливо подумал: «шпион».

Розенберг несколько дней неотступно преследовал инженера Обухова, издалека заводил разговоры.

— У вас в руках жизнь одного знатного человека,— сказал он однажды ему.— О, если бы вы знали, как вас отблагодарят, если...

Маклер огляделся и, понизив голос, пообещал:

— Гвардейский поручик, князь, будет стреляться на дуэли, и если господину Обухову угодно спасти ему жизнь, то мы согласны...

Обухов сразу все понял. Маклер был противен, как скользкая жаба, но инженер сдержался и спокойно спросил:

— Сколько?

— Это мне нравится,— поклонился маклер,— он может дать за секрет десять тысяч рублей.

Обухов посмотрел на собеседника и сказал:

— Вы хотите убить двух зайцев сразу: облагодетельствовать гвардейца и одну иностранную державу. Послушайте, у вас нет средств и сил, чтобы заставить меня изменить родине. Вы — шпион!

Он схватил назойливого гостя за шиворот и вытолкал из номера.

«Сей знак хорош,— обрадованно подумал Обухов.— Кирасы будут и нам потребны, коли иностранная разведка сим заинтересована».

В военном министерстве препоручили опытным людям испытать кирасы Обухова и только после этого доложили об изобретении господину министру.

Военный министр, оглядев кирасу, строго сказал начальнику Златоустовского завода:

— Нам пушки нужны, сударь, а не кирасы.

Тратить на сие дело добротную сталь и защищать солдат от вражьих пуль невыгодно, сударь. В России, хвала богу, мужиков много и солдат дешев!

Пушки действительно нужны были. После Крымской войны стало ясно, что России нужна хорошая артиллерия. Пушки покупали у Круп-па. Крупповская литая сталь славилась на весь мир, но обходилась военному ведомству в пятьдесят четыре рубля за пуд — деньги немалые. Шведские орудийные заводы Финспонга и Ставше продавали пушки дешевле, они и качеством были хуже. Военный министр предложил Обухову:

— Подумайте, сударь, над пушками. Сталь вы научились варить отменную. Чую — будут и пушки добрые.

Обухов сдал кирасы в артиллерийский арсенал и, огорченный, уехал из Санкт-Петербурга. Мсье Лербье, пожимая руку инженеру, укоризненно качал головой:

— Сами видите, сколь не ценят здесь ваших хлопот, а между тем господин Розенберг...

— Прощайте,— энергично прервал его Обухов,— и запомните, мсье Лербье: русские люди не продажны.

4

Осенью Обухов снова появился на Златоустовском заводе. Снова вдвоем со стариком они наедине беседовали. Вскоре стало известно: Обухов надумал отлить из добротной булатной стали пушку.

Дело подвигалось медленно. Опять преследовали неудачи и в составе стали и в литье, но все преодолели, и в марте 1860 года три пушки были обточены и высверлены.

На обширном заводском пруду, еще покрытом толстым льдом, избрали полигон. Пушку привезли на санях и установили на массивном зеленом лафете у подножия Косотура.

Стоял тихий морозный день. Ярко лучилось солнце.

На Косотур сбежались все златоустовцы. Они рассыпались по склону горы и на плотине и зорко наблюдали за тем, что происходило на полигоне.

Прогремел первый холостой выстрел. По горам прокатилось звонкое эхо.

Обухов просиял, переглянулся со стариком Шевцовым. В эту минуту он вспомнил все трудности, разочарования, горечь. И вот теперь подошло долгожданное. Он махнул рукой и крикнул:

— Ядром!

Солдаты взяли из ящика ядро и торжественно вкатили в дуло. Старший фейерверкер скомандовал:

— Пли!

По горам громом прогремело эхо. Поднимая колючую снежную пыль, ядро с визгом перелетело пруд и ударило в далекие сосны. Было видно, как заклубился иней, как подрезанное дерево перевернулось и темной кроной упало в сугроб.

— Знатно!— похвалил фейерверкер и похлопал пушку: — Матушка-голубушка, громи и рази супостатов!

На Косотуре раскатилось громкое «ура»...

Пушки тут же на полигоне бережно уложили в сани и отправили гужом в далекий Санкт-Петербург. Их давно ждали в артиллерийском арсенале. Там их нарезали и подготовили к испытанию. В августе 1860 года их доставили на полигон. Обухов сильно волновался.

На полигон неожиданно прибыл царь. Он милостиво подозвал к себе приехавшего инженера и спросил:

— Уверен ли ты, что твоя пушка выдержит?

— Вполне уверен, ваше величество!

Государь пристально посмотрел на Обухова.

— А чем ты это докажешь?

— Тем, что если вы позволите, то я сяду на нее верхом, и пусть стреляют, сколько хотят.

Царь снисходительно улыбнулся.

— Пожалуйста, не вздумай этого сделать!

Он взмахнул белоснежным платочком, и испытания начались.

Первая стальная пушка выстрелила четыре тысячи раз и ни одной царапины не появилось в дуле. Тут уже и министр не утерпел.

— Вот видишь, сударь, отлил-таки получше Круппа! — похвалил он инженера и доложил об успехе государю.

Царь пожаловал Обухову десять тысяч рублей и приказал построить в Златоусте пушечный завод. Завод построили и назвали Князе-Михайловским, в честь великого князя Михаила Николаевича.

Пушки в Златоусте отливали для всей русской армии. Были они значительно лучше крупповских, а обходились всего-навсего шестнадцать рублей пятьдесят копеек пуд.

Чтобы сталь была лучше, Обухов примешивал к ней магнитный железняк — металл получался необыкновенно крепкий и твердый. Сколько прибавлялось магнитного железняка, как и когда,— знали только двое: Обухов и старик-литейщик Шевцов.

Так повелось: старые мастера не открывали секретов.

Обуховские пушки прогремели на весь мир, но Златоустовские литейщики, редкие мастера по литью булатных сталей, жили по-прежнему плохо: работали по четырнадцать часов в сутки и получали за огневую работу гроши.

Прошли годы. Не стало ни Обухова, ни старика-литейщика Шевцова, но память о них жива и до сих пор. Умирая, старый литейщик передал секрет сыну. Он и был последним мастером, знавшим тайну литья булатов.

Среди старых мастеров сохранялся вековой обычай: тайну мастерства передавать по прямой родственной линии — из поколения в поколение. Дед передавал секрет отцу, отец — сыну. Старик умирал одиноким: все его родственники давно порастерялись,— и никому он не пожелал открыть секрет литья булатов. Сколько его ни уговаривали, сколько ни просили, мастер оставался непреклонным.

Почуяв приближение смерти, этот высокий сухой кержак с иконописным лицом сходил в баню, вымылся, надел чистую рубаху и хрустящие липовые лапти: «В посконной рубахе да в липовых лапоточках скорее дойду до престола господа!»

Старик пособоровался, лег на скамью под иконы и замолчал.

В тесную избу приходили техники, мастера, уговаривали умирающего поведать тайну литья булатов. Кержак нелюдимо отвернулся лицом к стенке и не откликался.

Так и умер он, унеся секрет в могилу...

Прошло много лет.

После долгих усилий Златоустовские рабочие вновь открыли секрет нержавеющей стали булатов.

1943