Когда я смотрю на эту немолодую тонколицую женщину с печальными, но такими теплыми и лучистыми глазами, то думаю о том, что нет на свете ничего сильнее и выносливее человеческого сердца.
Пережитого Софьей Марковной хватило бы не на одну шекспировскую трагедию: все ее родные — до единого! — уничтожены фашистами в лагерях смерти или погибли на фронтах великой войны.
У нее не осталось ничего — ни родных могил, ни фотографий близких, ни писем,— словно и не было у нее ни матери, ни мужа, ни дочери, ни братьев, ни племянников.
Да и сама она уцелела чудом: добрые люди извлекли ее, полуживую, из рва смерти и выходили, рискуя собственной жизнью.
Софья Марковна знала, что каждый день, который ей предстоит прожить на земле, оплачен их мужеством и страданием и, возможно, поэтому нашла в себе силы превозмочь безмерное свое горе.
Это было труднее, чем умереть. Но у нее нашлись помощники. Дети. Воспитанники детского дома, который она взялась организовать, как только кончилась страшная пора фашистской оккупации.
Софье Марковне говорили:
— Есть работа по специальности. Вы — научный работник.
Но она настояла на своем, так как была убеждена, что нет сейчас для нее дела, более важного и насущного, чем помогать и заботиться о тех, кто больше всего нуждается в помощи и поддержке — о детях, обездоленных войной.
В каждом из них она научилась видеть своего собственного ребенка — кровного, неотрывного, единственного.
Когда они болели, а дети в то время болели часто и трудно, она просиживала над ними все ночи напролет, а утром, с глазами, воспаленными от бессонницы, она бралась за тысячи неотложнейших дел.
Товарищи по работе удивлялись ее неутомимой энергии и самообладанию.
Дети не удивлялись: они ее просто любили. Многие из них, особенно малыши, называли ее мамой Соней или мамой.
Софья Марковна отдавала детям все, что только могла. Большего на ее месте не могла бы отдать детям и родная мать. Они же вернули ей невозвратимое, то, что казалось утраченным навсегда,— душевный покой и чувство родной семьи.
1969