Выживает сильнейший

Глава 47

Ладонь Зины дважды резко сжалась, а затем рука как ни в чем ни бывало поправила разметавшиеся по лицу волосы. Высунув голову и глядя в зеркало заднего вида, она подновила помаду на губах.

Где сейчас может быть Майло?

Она снова взялась за приемник. На всякий случай я приготовился к новым неожиданностям. Но нет, Зина откинулась на спинку, сложила руки на коленях и, довольная собой, повернулась ко мне.

— Ха, вот это и называется схватить гусака за шею.

— Многообещающее начало.

— Но-но, не обольщайтесь, Э. Десмонд. Я имею право глазеть на витрины, не делая покупок.

— Не сомневаюсь. Поглазеете и вернетесь домой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы очень разборчивая женщина. Во всяком случае, таково мое мнение.

— На чем же оно основано?

— Ни на чем. Догадка.

Она покрутила носком туфли.

— Это становится интересным. Поверните направо.

Остаток пути мы проделали молча. Зина смотрела в окно, иногда высовываясь, чтобы подставить голову ветру. Я поправил зеркало и, воспользовавшись случаем, бросил взгляд на машины позади нас.

Их были десятки — никакой возможности узнать, в которой может сидеть за рулем Майло.

— Вон туда, — скомандовала Зина и, потянувшись, выгнула спину так, что под нейлоновой блузкой рельефно проступили острые соски ее грудей.

В магазине такого не было. Она что, сняла лифчик?

Становилось понятным, как она смогла увести Малькольма Понсико от Салли Брэнч.

— Стоп. Прибыли.

Ресторан, стилизованный под приличных размеров загородный дом, расположенный на просторном участке земли, никак не соответствовал своему названию[12]. Еще один уголок старого Лос-Анджелеса. Стоянка почти пуста, зато автомобили на ней были самых дорогих марок. У входа переминались с ноги на ногу двое одетых в красные ливреи швейцаров. Один из них подбежал к нам, чтобы открыть Зине дверцу. На «карманн-гиа» он смотрел при этом так, будто боялся подхватить от машины заразу — желтуху, например.

Полутемный зал был освещен лишь двумя потоками света, падавшего из застекленных проемов в потолке. Столики и балки перекрытий из старого дуба, небольшие уютные кабинки, обитые кожей, картины импрессионистов, тележки с десертом, на которых возвышались настоящие скульптурные группы из пирожных и фруктов. Внезапно я вспомнил, что уже бывал здесь однажды — пятнадцать лет назад меня пригласил сюда главный врач клиники. Его кругленький счет в банке лучше всяких слов объяснял, почему хирургия — профессия героическая, а психология является всего лишь забавой. Спорить со своим начальником мне не хотелось, поскольку наши прекрасные спутницы никак не горели желанием послушать о скальпелях и особенностях сокращения мышц.

В центре зала стояли трое затянутых во фраки и встревоженных нашим появлением французов. Взгляды, которые они бросали на Зину, говорили о том, что ее здесь знают. Обойдя меня на шаг, она холодно бросила:

— Два.

Самый старый и лысый из троицы напряженно склонил голову.

— Мадемуазель.

Подхватив пару кожаных альбомов, оказавшихся на поверку меню, он поспешно устремился за Зиной, направившейся к кабинке в углу.

Обычное место свиданий?

С тем же окаменевшим лицом мэтр наблюдал, как Зина разворачивала салфетку. Его испуганный, настороженный взгляд я почувствовал и на себе.

— Приятного аппетита.

— Седло барашка сегодня есть?

— Нет, мадемуазель, к сожа…

— А вообще что-нибудь приличное?

В глазах официанта мелькнула такая боль, что впору было предложить ему таблетку анестетика.

— Что вы заказывали в последний раз, мадемуазель?

— Палтуса, но он походил на кашу.

— Кашу?

— Кашу. Рыхлый, вялый и безвкусный. Ему не хватало пары минут на сковороде. Мне пришлось самой проследить за этим.

Мэтр потянул в стороны концы галстука-бабочки — ни дать ни взять попытка покончить с собой от отчаяния.

— Хорошо. Я предупрежу шефа.

Зина улыбнулась.

— Две воды со льдом и лимоном, пока мы определимся, а еще принесите бутылку приличного белого вина.

— Приличного… — пробормотал француз.

— Калифорнийского, — уточнила Зина. — Шардонне, и чтобы год тоже был приличным.

— Французы такие надутые индюки, — заметила она, когда мэтр отошел от нашего столика. — Я могу мириться с чванливыми рожами, но ведь они давно стали интеллектуальными банкротами, вот что делает их патетику такой невыносимой. Вечно носятся со своей издыхающей культурой и насморочным языком, отказываясь с патологическим упрямством признать, что на нем уже никто не говорит, что он стал лингвистическим пережитком.

— Что вы хотите этим сказать?

Она хмыкнула.

— Пережитком, потому что в нем слишком мало слов?

— Ну, для того чтобы заказать утку под маринадом, слов вполне хватит, однако для более серьезных вещей их просто нет. Возьмите современную науку — когда в последний раз программное обеспечение было создано на французском?

— И все же это прекрасный язык.

Зина рассмеялась. Мальчик-мексиканец принес нам воду.

— Шеф, — с пренебрежением сказала она. — Какой-нибудь коротышка даже без зеленой карты[13].

Сидя напротив в кабинке, я ощущал аромат ее духов, легких и старомодных. Французских, наверное. Лизнув указательный палец, Зина провела на запотевшем стекле высокого стакана вертикальную линию. Затем другую. Перечеркнула их двумя горизонталями, превратив в поле для игры в крестики-нолики, и стерла ладонью.

— Вот видите, у меня тоже бывают дни, когда я становлюсь то Свифтом, то Папой.

— Естественно, как и каждый из нас.

— Нет, только если вам повезет.

Я улыбнулся.

— Что такое?

— Вы достаточно уверены в себе.

— Это плохо? — Она вновь, как и в машине, выгнула спину.

Не дожидаясь моего ответа, Зина положила руку на мое запястье. Тонкие хрупкие пальцы с неожиданно мягкими подушечками. Горячие — как у охваченного жаром или приливом энергии ребенка.

— Было бы лучше, если бы уверенности мне недоставало, Эндрю?

— Отчего же. Я бы сказал, что вы, очевидно, наделены многими достоинствами.

Хватка усилилась, в кожу впились ее ногти.

— Я?

— Интеллектуальными и физическими в равной мере.

Кисть расслабилась, палец ее легкими круговыми движениями начал поглаживать ложбинку на моей ладони. Не очень приятное ощущение, однако я не сопротивлялся.

Внезапно Зина убрала руку.

— Видимо, это больше по вашей части. Я имею в виду чувство собственного достоинства. На протяжении всего детства родители уверяли меня в моей одаренности.

— Добрая родительская поддержка.

— Я ни слова не сказала о их доброте. Но на похвалы не скупились. — В голосе ее прозвучала металлическая нота. Радужная оболочка глаз в полумраке казалась серой. — Родителями, собственно говоря, они были отличными. Умные, образованные люди, которые научили меня здраво мыслить. А ваши?

— Хотелось бы мне сказать то же самое. — Я покачал головой.

— Изнуряли своей любовью и опекой?

— Вовсе нет, но я не смог бы назвать их отличными.

— Бедняжка. Ваша мамочка вас не баловала — поэтому-то вы и избрали психологию?

— Может быть.

— Всего лишь? То есть вы и сами не знаете?

— Я не слишком силен в самоанализе.

— А мне казалось, в этом ваша суть.

— Суть в том, — пояснил Эндрю, — чтобы понять свихнувшийся мир, в котором мы живем. Это дает возможность делать в нем то, что желаешь. Не хочу заниматься самокопанием, предпочитаю лезть в чужие головы, не вступая в собственное дерьмо. Скажете — непоследовательно? Пусть так.

— Грубо, грубо, cher Э. Складывается впечатление, что вы ищете конфликтов. Если что-то дается вам без труда, вы теряете интерес, не правда ли?

Я промолчал.

— Правда? — Зина чувствительно подтолкнула меня локтем.

— Как уже было замечено, самоанализ раздражает, Зет. Что вы посоветуете заказать? — Я взял в руки меню.

Похоже, ей надоело играть — на мгновение лицо стало злым. Но Зина тут же овладела собой и улыбнулась.

— Ну, — весело проговорила она, — я бы предпочла палтуса.

— А он не окажется похожим на кашу?

— В таком случае я размажу ее по их рожам.

Рыба была приготовлена великолепно.

С кислой улыбкой мэтр поставил перед нами тарелки и опасливо наблюдал за тем, как попробовал я, как за мной положила в рот кусочек и Зина. Я удовлетворенно кивнул, она продолжала есть. Официант с облегчением повернулся спиной к столику.

Зина аккуратно разделала рыбу, убедилась в полном отсутствии костей и принялась методично, без единой паузы, уничтожать ее. Когда с этим было покончено, она переключилась на гарнир, и к тому времени, как я почувствовал, что уже сыт, на ее тарелке не осталось даже веточки петрушки.

— Еще одно достоинство, — заметил я.

— Вы принадлежите к числу мужчин, считающих, что женщина вообще не должна есть?

— Боже упаси.

— Тем лучше. Я люблю есть. — Зина откинулась на спинку кресла и вытерла губы. — Здесь, — она похлопала себя по плоскому животу, — не откладывается ни грамма. — Я сжигаю калории. Избыток энергии.

— Вы могли бы прекрасно заводить аудиторию.

Зубы ее сверкнули в улыбке.

— Я была замечательным заводилой.

Зина принялась раскачиваться в стороны, ритмично, в такт воображаемому барабану, потрясая сжатыми в кулаки и выброшенными над головой руками. Сидя в кабинке, она не привлекала внимания других посетителей.

— Тра-ра-ра! Бум-бум-бум! Эй, вы там! Вас сварили, что ли? Тогда вон отсюда! А ты — на сцене? Думаешь, ты гении? Думаешь, звезда? Так мы докажем тебе, что нет!

Она медленно опустила воздетые к потолку руки.

— Браво, — сказал я. — Вспомнили родной колледж?

— А что же еще? Хорошая школа жестокости. Вокруг в основном бледные посредственности, зато в мое время можно уже было без опаски дать под зад какому-нибудь недоумку.

— Не думал, что все так упростится.

— Упростилось, упростилось. Все стандарты летят к чертям. Вот вам и наклонная плоскость. Мы возвращаемся в средневековье, Эндрю, и единственным преимуществом этого является лишь вновь зарождающаяся аристократия.

— Что за аристократия?

— Интеллектуальная.

Я принял задумчивый вид.

Подозвав щелчком пальцев мальчика, с напитками, Зина заказала коктейль и принялась медленно поглощать его через соломинку.

— Вечно неизменным остается одно: большинство обречены на то, чтобы быть слугами. Слуги, Эндрю, всегда считают, что им не хватает свободы, но распорядиться ею они не в состоянии. Слугам требуется жесткая структура и готовые решения, им нужен хозяин, который научит их вытирать задницу.

— Насколько велико это большинство?

— К нему принадлежат по крайней мере девяносто девять процентов.

— А один оставшийся ими управляет.

— Вы не согласны?

— Это зависит от того, к какой группе отношусь я сам.

— У вас есть сомнения в собственных возможностях? — Зина рассмеялась.

Эндрю опять погрузился в раздумье.

— Нет. Пожалуй, я соглашусь с вашей оценкой. В целом. Общество деградирует на глазах. Я просто не пытался углубиться в подсчеты.

— Мне казалось, что вы, психологи, только ими и занимаетесь.

— Не забывайте про ВКД — все, кроме догматизма.

Она легонько коснулась моей руки, затем поправила черный локон.

— Один процент — дань великодушию. На самом же деле способностью к выбору и принятию решений обладает всего полпроцента.

Подошедший мэтр осведомился, не хотим ли мы заказать что-нибудь еще.

Отмахнувшись от него, как от мухи, Зина продолжала:

— Может быть, даже треть. Но и среди них тоже окажутся не совсем готовые к своей миссии. Потому что им недостает убежденности. Мне известны люди, которых принято считать гениями и которые в жизни представляют из себя бесхребетных моллюсков.

— Неужели подобное бывает?

— Еще как. Одно серое вещество. Без позвоночника.

Губы ее сжались в ниточку; я понял, что она говорила про Малькольма Понсико.

— Идеологическая слабость? — голос мой остался невозмутимо ровным.

— Идеологическая каша. Cher Эндрю, мозг без поддерживающего стержня составляет всего лишь половину нервной системы. — Вновь ее пальцы легли на мой рукав. — Но оставим все это, мы пришли сюда не для того, чтобы разрешить проблемы нашего общества.

— Да. Иначе нам придется здесь еще и поужинать.

Слабая улыбка. Коктейль был уже почти допит; Зина через соломинку шумно собирала со дна стакана последние капли. Неожиданно она перегнулась через разделявший нас стол, коснулась холодным кончиком языка моей щеки и провела им до мочки уха.

— Так зачем же мы здесь, Эндрю? — услышал я ее шепот.

— А как по-вашему?

Еще одно ледяное прикосновение, после которого она куснула меня за ухо. Я почувствовал боль. Зина придвинулась ближе, ее отдававшее легким запахом спиртного дыхание сделалось частым и прерывистым. Положив ладонь мне на щеку, она впилась зубами в мою нижнюю губу, чуть отстранилась, провела рукой от колена к бедру. Высокомерная и заносчивая, раздраженная и, очевидно, недобрая — но подобное ее поведение не могло, черт побери, оставить меня безучастным, поэтому когда рука Зины скользнула под стол, то обнаружила там именно то, на что все это и было рассчитано. Розовые губы моей собеседницы искривились в торжествующей улыбке.

Довольная, Зина выпрямилась в кресле, достала из сумочки помаду с компакт-пудрой и игриво посмотрела в зеркальце.

— А ты голодный, мальчик. Ты ставишь меня перед дилеммой морального порядка.

— О?

Зина улыбнулась своему отражению.

— Вопрос стоит так: либо я затрахаю тебя до полусмерти сегодня, рискуя превратиться в твоих глазах в пустышку, либо заставлю помучиться до тех пор, пока у тебя яйца не сведет, и только потом, если будешь себя хорошо вести, затрахаю до полусмерти — но голод твой так и не утолю. — Ладонь опять легла на мой пах. — Как поживаешь, гусак?

— Серьезная проблема. Обратись к специалисту по этике, — я осторожно убрал ее руку, — и позвони мне после того, как все взвесишь.

Зина смерила меня яростным взором, схватила пустой стакан и резко отвернулась.

Я увидел, как напряглись, а затем медленно расслабились мышцы ее шеи. С каким, однако, хрупким и легко ранимым созданием приходится иметь дело. От этого она становилась, пожалуй, еще опаснее.

— Отвези меня назад, мерзавец.

— Зина…

— Пошел вон!

— Тебе виднее.

Разгоряченный, я поднялся из-за стола, стиснув, уже без всякого притворства, челюсти. Она тоже попыталась выбраться из кабинки, но я заблокировал выход и пристально посмотрел ей прямо в глаза.

— Убирайся прочь с моего пу…

— Мисс Треть Процента, — хриплым голосом прошептал Эндрю, — уж не потому ли вы расстроились, что у меня на брюках не расплылось мокрое пятно? Бросьте, элите пристало быть более осторожной.

От моего тона Зину передернуло. Она попыталась ответить таким же твердым взглядом, но трепетавшие крылья носа и покрывшееся небольшими розовыми, как в начальной стадии экземы, пятнами лицо говорили о едва сдерживаемой буре. Губы нервно подрагивали, под тонкой блузкой воинственно топорщились маленькие груди.

— Обед вышел занятным. Пошли. — Я бросил на стол несколько купюр.

— Сама решу, когда мне уходить.

— Ради Бога. — Я направился к выходу.

— А куда, черт побери, идешь ты?

— Туда, где на меня никто не давит, Зет.

— Не выносишь давления?

— Запросто, но предпочитаю избегать его, — на ходу бросил я.

Внезапно она оказалась рядом, обеими руками вцепившись в мой правый рукав.

— Стой, иначе я сорву с тебя рубашку прямо здесь!

Я остановился.

Развернувшись, Зина положила ладонь мне на щеку. Груди ее упирались в мой живот. Со стороны мы могли показаться трогательной парочкой, но она слишком сильно сжимала пальцы. Чувствуя под ухом острые коготки ногтей, я приготовился к кровавым царапинам.

— Какой резкий у меня мальчик. Крут, крут. Когда ты последний раз спал с женщиной?

— У меня нет привычки вести дневник.

— Так я и думала! — Она расхохоталась. — О'кей, будем считать, что твои дурные манеры объясняются неуемным напряжением в штанах. Ты заслужил отдых. Едем ко мне. Дорогу я покажу.

Машина неслась по уже знакомым улицам. Зина сидела почти вплотную ко мне — насколько это позволял рычаг коробки передач. Негромко подпевая пойманной в приемнике мелодии, левой рукой она лениво ласкала мою шею. Фальшивые ноты хриплого голоса вызывали желание заткнуть ей рот.

— Крут, крут, — повторила Зина. — С тобой явно нужно быть понежнее.

Думая о предстоящем, я не мог сдержать улыбки.

Несмотря на все принятые Даниэлом и Майло меры предосторожности, такого развития событий никто не ожидал.

Не более двух часов назад я прощался с Робин.

Как далеко можно позволить себе зайти?

Я попытался выстроить перспективу: распростертое меж деревьев тело Айрит, Латвиния на школьном дворе, покрытые кровью кроссовки Рэймонда, боль, которую перед самой смертью ощутил в спине Мелвин Майерс. Что, если сидящее рядом существо — малость тронутое, но в общем-то не опасное — не имеет ко всему этому никакого отношения?

— Улица Лириков за тем углом. Повернешь налево.

На повороте я бросил взгляд назад в надежде увидеть машину Майло, но ни один из немногих ближайших ко мне водителей не выказывал готовности повторить мой маневр.

На поднимавшейся по склону холма узенькой улочке пришлось сбросить скорость до минимума, и я воспользовался этим, чтобы упорядочить мысли. По бедру барабанили пальцы Зины.

— Езжай до самого верха.

Я осмотрелся. Справа — жилые дома, слева к озеру спускался сухой склон с редкими кактусами. Между домами мог бы открываться неплохой вид на восток, если бы его не портили огромные и безобразные вращающиеся тарелки радаров расположенного неподалеку аэропорта.

— До самого верха, — с нетерпением в голосе повторила Зина. — Отлично, теперь сюда, налево, к Рондо-Виста. Мой дом — следующий.

Я остановил машину на покрытой трещинами бетонированной площадке. Ничем не примечательный уголок Лос-Анджелеса, в беспорядке разбросанные дома, тишина, зной.

Площадка упиралась в двери гаража, стоявшего вплотную к невыразительному белому кубу под плоской крышей. По бокам выложенной цементными плитами дорожки из земли торчали высохшие, мертвые кустики цветов, и только герань в ящике у двери еще подавала слабые признаки жизни.

— Afa maison[14], — проговорила Зина. — Французский язык — язык плоти.

Она поцеловала меня, выбралась из машины и направилась к дому. Я последовал за ней. Открыв дверь, Зина замерла на пороге, вгляделась в полумрак прихожей, подняла руку, приветствуя кого-то внутри, и повернулась ко мне.

— Вот дерьмо. Все срывается, Эндрю.

— Что случилось?

Она нежно коснулась пальцами моего лица.

— Ах, бедняжка исходит страстью, а тут такое разочарование. Гости, Эндрю. У меня остановились старые друзья. Я рассчитывала, что днем их не будет, но, видимо, у них изменились планы. Жаль, но от реальности не уйдешь.

— Все мы в руках случая. — Я заставил себя нахмуриться.

— Какая досада, милый.

В раздумье Зина приложила палец к губам, посмотрела на циферблат часов.

— Я могла бы, — сказала она, указывая глазами в сторону гаража, — предоставить минут на пять в твое распоряжение свой рот… Но не хочется нашу встречу заканчивать столь прозаично. Где ты живешь?

— В Фэйрфаксе.

— Из любви к еврейской кухне?

— Из стремления сэкономить.

— Живешь один? Хотя, конечно. Но нет, слишком много времени нужно, чтобы добраться до твоего семитского поселка, а мне необходимо еще вернуться в магазин.

В магазин. Как будто выставленные в нем на продажу ценности никак нельзя оставлять без присмотра.

— Просто здорово, — сказал я.

Зина поднялась на цыпочки, притянула к себе мою голову, поцеловала в нос.

— Я знаю, что обидела тебя, Эндрю, но так уж случилось. Спасибо за обед.

— Спасибо за оказанную честь.

— Правда? — Еще один поцелуй — в щеку.

— Да. Правда.

— Как ты галантен, Эндрю. По-моему, мы оба — удивительно приличные люди. Вот что я скажу, милый. — Зина положила руку мне на грудь. — Если бы момент уже не прошел, я затащила бы тебя в гараж, распластала на заднем сиденье машины и так поработала языком, что ты потерял бы сознание. Но, увы.

Я отвез ее к магазину.

— Пока, Эндрю, — бросила Зина, хлопнув дверцей.

— Мы еще встретимся?

— Встретимся, не встретимся… Это будет зависеть от того, захочешь ли ты довольствоваться тем, что я смогу тебе дать.

— То есть?

— То есть в ближайшем будущем тебе не светит никаких плотских забав со мной, милый. То есть максимум того, что ты можешь себе позволить, это ущипнуть меня украдкой во время беседы.

— Беседы с твоими гостями?

— С ними и с другими тоже. — Улыбка ее была радостной, как у ребенка. — Я задумала вечеринку с коктейлями, Эндрю. Завтра в девять, ничего торжественного. Ты — в числе приглашенных.

— А по какому поводу вечеринка?

— Просто так. Пользуйся каждым днем, как учили древние. Дружеский разговор в приятной компании. Повеселимся. Ты хоть помнишь, что такое веселье?

— В обществе одной трети процента? Я допущен в круг посвященных?

— Не слишком ли много слов, Эндрю?

— Много?

— К чему это все, если мы уже поладили?

Через открытое окошко Зина наполовину влезла в машину, схватила мою руку и прижала ее к своей левой груди. Твердый, набухший сосок едва ли не царапал через тонкую ткань блузки ладонь.

— Значит, придется брать то, что дают, Зет.

— Почему меня это не удивляет, а? Завтра в девять. Привет.