Выживает сильнейший

Глава 7

— Далеко продвинулся? — осведомился Майло, когда мы сидели в моем кабинете и пили апельсиновый сок. Было девять утра.

— Просмотрел все. — Я тряхнул компьютерной распечаткой. — Новая система учета?

— В ответ на требования движения по защите прав жертв преступлений. Неплохая идея, но отчетность пока слишком громоздка, к тому же во многих городах, в том числе и в Лос-Анджелесе, система еще не внедрена. Копы побаиваются компьютеров, по старинке предпочитая передавать информацию по телефону или телетайпом. А как тебе письмо ФБР?

— Ничего такого, с чем я был бы несогласен, однако чувствуется, что мадам Горман не хочет обременять себя излишней ответственностью.

— Новости есть?

Я объяснил, каким представляю себе убийцу. Сказал, что он мог сделать несколько фотоснимков.

— Поляроид или пленочная камера? — переспросил Майло. — Профессиональный фотограф?

— Либо серьезный любитель. С претензией на артистизм. Само преступление претенциозно, Майло. Поза тела, веник из веток. Мы имеем дело с психопатом, который хочет, чтобы его принимали за кого-то другого. Но все пока строится на предпосылке, что это — преступление на почве секса.

— У тебя есть сомнения?

— Горман может оказаться права в том, что причина кроется в Айрит, а не в совпадении случайностей. Когда Горобич и Рамос что-либо делают, они делают это тщательно. Для нас же суть сейчас в том, чего они и не пытались делать. Опросили всех живущих рядом с парком — и никого в Беверливуде. С отцом разговаривали дважды, с матерью — ни разу.

— Семья? — Майло вытер вспотевшее лицо.

— Большую часть детей убивают именно родственники.

— На ее родителей у нас что-нибудь есть?

— Только то, что им уделили слишком мало внимания. И не получили от них почти никакой информации.

— Если это кто-то из них, то скорее всего — отец. У матери не хватило бы сил оттащить Айрит на такое расстояние. А я точно знаю, что и не отец тоже: в то время, когда поступило сообщение об исчезновении девочки, он был на совещании в консульстве.

— О'кей. Другие родственники, кроме младшего брата, есть?

— Не знаю. — Майло покачал своими ручищами коробку с папками. — Нет, Алекс, это уже перебор. Когда детей убивают родственники, то, ты же знаешь, как правило, это происходит дома. Или на семейном пикнике. Мне не приходилось слышать о случае, подобном нашему. Согласен, Горобич с Рамосом перевернули далеко не все камни, но они утверждают, что за родителями девочки не числится ничего. Убитые горем люди, но и только. А если отец к тому же шишка, то становится понятным, почему наши парни не очень-то старались надавить на него.

— Разумно. Мистер Кармели звонил тебе?

— Нет. Больше я ждать не могу. Придется нарушить этикет и вломиться незваным.

Я усмехнулся.

— Что-то не так? — встревожился Майло. — Галстук?

Галстуком он назвал мятую узенькую полоску из поддельного шелка в сине-зеленых разводах, слишком короткую, чтобы прикрыть его выпирающий живот. Тряпочка эта удивительно подходила к бежево-черной полосатой рубашке и выгоревшей, когда-то оливковой спортивной куртке.

Одно время мне казалось, что у Майло просто не в порядке со вкусом, но где-то месяц назад мы втроем — он, Робин и я — отправились в музей. Майло рассматривал полотна так, как это делал бы человек, разбирающийся в живописи, он хвалил одних мастеров и ругал других — за вульгарность их палитры. В конце концов я начал подозревать, что его манера одеваться преследует конкретную цель — отвлечь внимание окружающих от личности. Пусть думают, что он — чокнутый.

— Галстук, Майло, может привести к международному конфликту. А ты и вправду намерен явиться к ним без приглашения?

— Ты же знаешь меня. Стихия!

— И когда же?

— Чем раньше, тем лучше. Хочешь присоединиться? У тебя-то наверняка есть приличествующий случаю шейный платок. Может, найдется лишний для меня? Вместе со стаканом сока, пожалуйста. Налей, сколько щедрость позволит.

Я нашел ему строгий галстук, и мы отправились.

Израильское консульство располагалось на самом верху безликой семнадцатиэтажной башни, стоявшей у пересечения Уилшир-авеню и Крисчент-Хайтс. Первые три этажа здания занимала стоянка, куда Майло и загнал машину, не дожидаясь, пока загорится разрешающий сигнал. Оставив ее на свободном пятачке у лифта, он сунул в карман ключи, небрежно оттолкнул протянутую возмущенным служителем квитанцию.

— Мы по делу, приятель. — В его руке блеснул полицейский значок. — Успехов!

Лифт поднял нас наверх. Узкий белый коридор с голыми стенами, низкий, в следах от протечек, грязно-серый подвесной потолок. Под ногами зеленоватое ковровое покрытие с неясным рисунком из точек. Хорошая уборка, если не ремонт, здесь не помешали бы. Множество дверей без всяких табличек.

В конце коридора под потолком висела небольшая телекамера, направленная на последнюю дверь. Прикрепленный к стене кусок коричневого пластика извещал о том, что здесь находится Консульство государства Израиль и Израильское туристическое агентство. Ниже указано время приема документов для получения визы. Чуть правее, под бело-голубым израильским флагом — закрытое стеклом окошко в стене с подносом для бумаг и интеркомом.

За окошком сидел черноволосый молодой человек в синем пиджаке и белой рубашке с галстуком. Резкие черты лица, густые волосы плотно прилегают к черепу. Он не отрывал глаз от раскрытого журнала до тех пор, пока Майло не нажал кнопку переговорного устройства.

— Да?

— Мистера Кармели.

— Вам назначено? — В голосе слышался восточный акцент.

Майло вновь продемонстрировал свой значок.

— Положите на поднос.

Охранник изучил его, посмотрел на Майло, поднял вверх указательный палец, встал со своего места и исчез. Читал он, оказывается, «Спортс Иллюстрейтед».

Сквозь стекло я рассмотрел за раскрытой дверью несколько кабинок, в которых у компьютеров сидели две женщины и мужчина. На стене висели рекламные туристские проспекты. Видно было, как в тумане — сказывалась преломляющая сила дюймовой толщины отекла.

— Он на совещании, — известил нас мгновенно вернувшийся молодой человек.

— Мы по поводу…

— Но, — юноша улыбнулся и вновь поднял вверх палец, — скоро освободится. — Усевшись на место, он с головой ушел в мир футбола.

— Какую честь нам оказывают, — пробурчал Майло.

Под потолком раздался какой-то писк — телекамера теперь смотрела прямо на нас.

Майло вторично нажал кнопку.

— Значок.

— Он у мистера Кармели.

Мы стояли и смотрели, как охранник листает журнал. Из-за угла коридора появилась грузная негритянка в голубом блейзере и серых брюках. Пройдя мимо нас, она оглянулась и продолжила свой путь, посматривая на номера дверей.

Прошло три минуты, затем четыре, пять. Охранник поднял телефонную трубку, выслушал что-то и опустил ее.

Еще через пять минут одна из белых дверей распахнулась, и в коридор вышел высокий бледный мужчина. Сутулый, с опущенными плечами, он был одет в мешковатый серый двубортный костюм и голубую рубашку с темно-бордовым галстуком. Воротник рубашки свободно болтался вокруг тонкой шеи. В большие бифокальные очки с тяжелой черной оправой птичье, костистое лицо выглядело болезненным. Аккуратно подстриженные волнистые каштановые волосы редели на макушке.

— Зев Кармели, — представился он.

Рукопожатие было формальным. Пальцы дипломата оказались длинными, тонкими и удивительно холодными.

Майло начал было говорить, но Кармели тут же прервал его, вернув значок и предложив жестом руки пройти по коридору.

Мы вошли в небольшую комнату без окон, вся обстановка которой состояла из дивана, обитого темно-коричневым велюром, кофейного столика с медной пепельницей и пары кресел. На полу голубоватых оттенков ковер, стены, как и в коридоре, голые. За спинкой дивана виднелась вторая дверь, заложенная на два засова.

Пока Майло и я усаживались в кресла, Кармели запер на ключ входную дверь. Затем он опустился на диван, вытащил из кармана пачку «данхилла», спички и закурил, не сводя взгляда с узора древесины на поверхности столика. Движения его были плавными и выверенными, как у хирурга во время сложной и ответственной операции. В молчании прошло минуты две. Наконец он поднял на нас неподвижный взгляд черных, как оправа очков, глаз. Послышался щелчок кондиционера, и заполнивший комнату табачный дым потянулся к вентиляционной решетке под потолком. Правой рукой Кармели расправил складки брюк на коленях. Указательный и средний пальцы были желтыми от никотина.

— Значит, вы — новый детектив, — обратился он к Майло. Тот же, что и у охранника, но куда менее заметный акцент, сглаженный общением с представителями лондонского высшего света.

— Майло Стерджис, сэр. Рад нашему знакомству.

Кармели перевел взгляд на меня.

— Это мистер Делавэр, наш консультант-психоаналитик.

Я ожидал увидеть на лице Кармели хоть какое-нибудь движение, но оно осталось совершенно бесстрастным. К потолку поднялось еще одно облако дыма.

— Здравствуйте, доктор. — Он заставлял себя говорить. Слова давались с трудом. Я видел слишком много родителей, потерявших своих детей, чтобы удивляться. — Вас тоже привлекли к расследованию?

Я кивнул.

— Нам нужен анализ всего, что может иметь отношение к делу, — со значением произнес Майло.

Кармели не реагировал на замечание.

— Мы сожалеем о вашей утрате, сэр.

— Вам удалось что-нибудь выяснить?

— Пока нет, сэр. Я только что получил все материалы и хотел бы вернуться к самому началу, так сказать, к месту подачи.

— Место подачи… — задумчиво повторил Кармели. — Как в бейсболе… Но ваши предшественники уже начали игру. К несчастью, их удалили с поля.

Майло промолчал.

Не докурив, Кармели затушил сигарету в пепельнице и придвинул ближе к дивану длинные ступни в новых черных ботинках, отчего под брюками проступили угловатые колени. Очень худой мужчина, которому совсем недавно пришлось еще значительно потерять в весе.

Он опять потянулся за пачкой. Под глазами его я рассмотрел темные круги. Пальцы так стиснули сигарету, что та едва не сломалась. Кисть левой руки, упиравшейся в диван, сжалась в кулак.

— Видно, удар у них был слабый. Итак… к месту подачи. Что бы вы хотели узнать, мистер Стерджис?

— Прежде всего, сэр, что бы вы хотели сказать мне сами? Какие-нибудь новые соображения, пришедшие к вам уже после бесед с детективами Горобичем и Рамосом.

Гладя Майло в глаза, Кармели осторожно выпрямил согнутую сигарету, закурил и покачал головой.

— Ничего, — мягко произнес он, едва разжав губы. — Никаких.

— Тогда я задам вам несколько вопросов. Извините, если некоторые из них вы уже…

Взмахом руки, державшей сигарету, Кармели оборвал его.

— Спрашивайте, спрашивайте, мистер Стерджис.

— Прежде всего, ваша работа, сэр. Ситуация на Ближнем Востоке. Я уверен, что к вам поступают угрозы…

Не меняя положения губ, Кармели рассмеялся.

— Я не Джеймс Бонд, детектив. Моя должность называется «заместитель консула по связям с соотечественниками». Ваши коллеги объяснили вам, что это значит?

— Да, они говорили что-то об организации различных мероприятий. Парад в День независимости.

— Парады, обеды с соотечественниками, посещение синагог. Если кто-то из наших состоятельных покровителей желает пообедать с генеральным консулом, я помогаю им в этом. Когда приезжает премьер-министр для встречи с самыми значительными нашими помощниками, я организую его пребывание здесь. Агент ноль ноль восемь. Лицензия на обслуживание.

Левой рукой он провел по редеющим волосам.

— То есть вы хотите сказать, что вам ни разу не пришлось столкнуться с…

— Я говорю, что в моей деятельности нет никаких скрытых опасностей, мистер Стерджис. Я говорю, что убийство дочери абсолютно не связано ни с моей работой, ни с работой жены, ни с жизнью нашей семьи вообще. Не понимаю, почему полиция не может принять это как факт. — Голос его повысился, но остался таким же мягким. Голова склонилась вправо, в черных глазах поблескивало упрямство. Он жадно затянулся сигаретой. — И опять же, ваши люди уже расспрашивали меня о моих служебных обязанностях.

— Вот как?

Вместо ответа Кармели агрессивно выдохнул дым.

— Для того, — заметил Майло, — чтобы должным образом выполнить свои обязанности, сэр, иногда нам приходится быть назойливыми.

— Неужели?

— К сожалению, это так, сэр. Много раз задавать одни и те же вопросы.

— Спрашивайте о чем хотите, но если вы будете делать упор на моей работе, ответ останется прежним: я — чиновник. Никаких взрывающихся ручек.

— И все же, сэр. Будучи подданным Израиля, вы не можете не иметь врагов…

— Их по меньшей мере двести миллионов. Несмотря на то что сейчас мы встали на дорогу к миру, а? — Кармели впервые улыбнулся.

— Тогда почему вы так уверены в том, что тут не замешана политика? Чем бы вы здесь ни занимались, вы прежде всего — представитель правительства Израиля.

— В основе политических преступлений лежит ненависть, которую испытывают по отношению к нам арабы, — не сразу ответил Кармели, рассматривая носки своих ботинок. — В городе их тысячи, и у многих есть совершенно четкие политические убеждения. Но целью выходок самых отъявленных террористов является привлечение к себе внимания, а вовсе не смерть одного ребенка, мистер Стерджис. Автобус с детьми — да. Реки крови, куски тел, телекамеры, наведенные на раскрытый в агонии рот. Бомбы, которые умеют так громко взрываться, мистер Стерджис. В буквальном и переносном смысле. Несколько лет назад, когда палестинцы в Газе и на Западном берегу обнаружили, что, забросав наших солдат камнями, они в глазах всего мира стали героями, им пришло в голову обзвонить все информационные службы и предупредить журналистов о своих еще только готовящихся выступлениях. Приехала одна группа телевизионщиков… — Он хлопнул в ладоши над столом, и в воздух взметнулось облачко сигаретного пепла, медленно оседавшее на его брюки, на диван, на пол. — Ваши коллеги, детектив, информировали меня о том, что… преступление было необычным из-за недостатка насилия. Вы согласны с ними?

Майло кивнул.

— Уже только это убеждает меня в том, что политической подоплеки в нем нет.

— Уже только это? У вас есть что-нибудь еще?

— Пытаетесь интерпретировать мои слова, мистер Стерджис? Мне показалось, что из вас двоих психоанализом занимаетесь не вы. Кстати, доктор, не поделитесь своими теориями?

— Пока рано, — ответил я.

— Но мы имеем дело с сумасшедшим?

Я взглянул на Майло. Кивком он подтвердил.

— Судя по внешним признакам, — пояснил я, — убийца представляется человеком в своем уме.

— А если заглянуть глубже?

— Он дерьмо. Но клинически — в полном рассудке, мистер Кармели. Скорее всего, это то, что мы называем психопатией — серьезным расстройством поведенческих функций. Эгоцентрист с нехваткой эмоционального восприятия действительности, лишенный способности сопереживать, с ущербным сознанием.

— Ущербным? У него есть сознание?

— Он в состоянии различать добро и зло, но предпочитает игнорировать правила, когда это служит его интересам.

Кармели поднялся. Глаза его сузились.

— Вы описываете мне дьявола и говорите, что им может оказаться любой прохожий.

— Да.

— Что заставляет его убивать, доктор? Что его привлекает в смерти?

— Убийство помогает ему сбросить напряжение.

— Каждый знает, что такое напряжение.

— У него оно, вероятно, особенно сильное. Нервы не выдерживают. Но все это лишь мои догадки, мистер Кармели. На деле пока никто не знает, что именно приводит к…

— Чем может быть вызвано его предполагаемое напряжение?

Сексуальными отклонениями, подумал я, но не стал произносить эти слова вслух.

— Возможно, несоответствием между тем, каким он выглядит в собственных глазах, и образом его жизни. Я допускаю, что он гордится своим интеллектом и считает себя рожденным для почета и славы. Однако, скорее всего, он — неудачник.

— Другими словами, он убивает, чтобы обрести уверенность?

— Может быть, мистер Кармели.

— Убийство ребенка прибавляет ему уверенности?

— Оно дает ему ощущение власти. Равно как и иллюзия безнаказанности.

— Но почему ребенок?

— По сути своей он — трус и охотится только на самых слабых.

Голова Кармели дернулась, как от удара. С зажатой в уголке рта сигареты упал столбик пепла. Он затянулся и поправил запонку в манжете.

— Как вы сказали, это только догадки.

— Да.

— Но если они хотя бы отчасти верны, значит, убийства не прекратятся, так? Ведь его напряжение не может исчезнуть бесследно.

— Вероятно.

— К тому же он, наверное, убивал и раньше. — Кармели повернулся к Майло. — Тогда почему полиция не вскрыла подобных случаев? — Голос его почти сорвался на крик.

— Это может быть его первым преступлением, сэр. Только началом, — ответил Майло.

— И он начал с моей дочери?

— Возможно.

— Но почему? — вдруг жалобно спросил Кармели. — Почему Айрит?

— Пока мы не знаем, сэр. Я пришел сюда именно для того, чтобы…

— Насколько энергично вы пытались обнаружить другие подобные убийства, мистер Стерджис?

— Мы прилагаем все силы, и процесс этот продолжается.

— Процесс… Ваши друзья сказали, что в Калифорнии нет даже объединенной компьютерной базы данных по преступлениям. Я не поверил им и решил уточнить. Оказалось, это правда. — Кармели потряс головой. — Абсурд. Ваше управление считает себя… В Израиле проживает пять миллионов человек, и криминальная обстановка не так накалена, как здесь, но у нас есть централизованное хранилище информации. Исключая преступления по политическим мотивам, мы имеем меньше сотни убийств в год. Это сопоставимо с той цифрой, которую в Лос-Анджелесе дают два выходных дня, не так ли?

— Не совсем, — улыбнулся Майло.

— Хорошо, в таком случае месяц. По данным мэрии, за прошлый год в Лос-Анджелесе было совершено тысяча четыреста убийств. В других городах Америки дело обстоит еще хуже. Тысячи, десятки тысяч убийств по всей стране. Как вы рассчитываете обрабатывать эту лавину информации без централизованной базы данных?

— Это непросто, сэр. У нас есть кое-какие…

— Знаю, знаю. ФБР, Центральный архив, архивы штатов. Но вся отчетность запутана и ненадежна, в каждом городе свои процедуры и формальности. — Майло молчал. — Хаос. Правда, детектив? На самом деле вы и не знаете, совершены ли подобные преступления или нет, и не похоже, чтобы вы когда-нибудь это узнали.

— В связи с вашими словами, сэр, есть один важный момент. Нам могла бы помочь публикация в прессе. Понимаю ваше нежелание, но…

— Опять. — Кармели стиснул челюсти. — Опять вы лезете ко мне. К нам. Чего вы ждете от этой публикации, кроме того, что она принесет новую боль моей семье и, возможно, поставит под угрозу жизни детей моих коллег?

— Поставит под угрозу, мистер Кармели? Каким образом?

— Либо вдохновив убийцу на охоту за новым израильским ребенком, либо просто бросив в воздух идею — поход на сионистов! Получится, что мы подкинем пищу для фантазии террористов. Нет, мистер Стерджис, я не вижу в публикации никакого смысла. К тому же если убийца действовал и раньше, то вряд ли в Лос-Анджелесе, не так ли?

— Почему вы так решили, мистер Кармели?

— Потому что, несмотря на все ваши бюрократические проволочки, вы бы знали об этом, не правда ли? Ведь даже в Лос-Анджелесе убийства детей не стали пока набившей оскомину рутиной.

— Для меня, сэр, никакое убийство не является рутиной.

— Значит, имей подобное преступление место, вы бы о нем знали?

— Да, если бы о нем сообщили.

— А почему о нем могут не сообщить? — с искренним недоумением спросил Кармели.

— Кто сообщит об убийстве, которое выглядит как несчастный случай?

— Но мы говорим о смерти ребенка! Или в вашем городе есть родители, которые будут молчать, если их чадо найдут мертвым?

— Есть, сэр, — мягко ответил Майло. — Потому что многих детей убивают сами родители.

Лицо Кармели стало белым. Майло потер щеку.

— Я хочу сказать, сэр, — продолжил он после паузы, — что в настоящее время нам не хватает информации, а заметка в газете могла бы пробудить чью-то память. Вдруг всплывет что-то похожее, случившееся годы назад или в другом городе. Ведь газеты читают не только в нашем городе. Тем не менее я не стану спорить с вами по поводу новой угрозы для жизни детей сотрудников консульства. Говоря честно, я не могу гарантировать, что в этом вопросе публикация пойдет на пользу.

Кармели сделал несколько прерывистых вдохов.

— Ваша искренность… заслуживает уважения. Позволю себе ответную: ни за что. Слишком велик риск, моя совесть не вынесет гибели второго ребенка. У вас есть что-нибудь еще?

— Куча вопросов. Могу ли я задать вам несколько из них?

— Да, — устало разрешил Кармели и вставил в рот третью сигарету, не торопясь поднести к ней горящую спичку. — Но если они будут касаться моей семьи, я скажу вам то же, что отвечал другим: мы были счастливы. Мы были счастливой семьей. Мы даже не понимали, насколько мы были счастливы. — Он прикрыл глаза, а когда вновь раскрыл их, холод куда-то ушел из черных зрачков. Теперь в них что-то горело.

— Я на мгновение вернусь к политике, сэр, — обратился к нему Майло. — Не сомневаюсь, что консульство получает угрозы. Они где-нибудь регистрируются?

— Думаю, да, но это не моя сфера.

— Нельзя ли это уточнить?

— Я спрошу.

— Вы можете сказать, к кому обратиться, и я управлюсь сам.

— Предоставьте это мне. — Руку Кармели начала бить дрожь. — Ваши слова о родителях… которые убивают своих детей. Если вы имели в виду…

— Нет. Конечно же, нет. Простите, я никак не хотел оскорбить вас. Мне просто нужно было как-то объяснить, почему о некоторых преступлениях мы ничего не знаем.

Черные глаза Кармели подернулись влагой. Он снял очки, тыльной стороной ладони вытер набухшие слезы.

— Моя дочь была… очень необычной девочкой. Растить ее стоило труда, но именно поэтому мы так дорожили ею. Ее никто и никогда не обидел. Ей пальцем не грозили. Как мы ее баловали! Слава Всевышнему, что мы ее баловали! — Он вновь надел очки и уперся руками в подушки дивана. — Жду ваших вопросов. — Голос стал тверже.

— Я хотел бы побольше узнать об Айрит, мистер Кармели.

— Что именно?

— Каким ребенком она была, что представляла собой как личность. Ее симпатии, антипатии, привязанности.

— Она была полна любви. Очень дружелюбный ребенок. Добрая и счастливая, много смеялась, всегда была готова помочь. Горобич ведь передал вам свои бумаги?

— Да.

— Тогда нет смысла вдаваться в детали… состояния ее здоровья. В детстве она перенесла грипп, который дал осложнения.

Из внутреннего кармана пиджака Кармели извлек большой бумажник телячьей кожи с кармашками для кредитных карточек. В верхний была вставлена фотография. Он вытащил ее и протянул нам, не выпуская, однако, из пальцев.

Это был небольшого формата снимок прекрасной девичьей головки. Смеющееся лицо, в разрезе белого воротничка виден шнурок со звездой Давида. Уже знакомые светлые вьющиеся волосы, чистая кожа. То самое лицо… зрелое, хорошее, без всяких признаков слабоумия. На полицейских фотографиях, сделанных после смерти, она казалась совсем ребенком. Сейчас же, глядя на светящееся радостью лицо, угадать ее возраст было еще сложнее: что-то между двенадцатью и семнадцатью.

— Вот какой была Айрит, детектив. Вовсе не той, что на фото в ваших папках.

— Когда сделан снимок? — спросил Майло.

— В этом году. В школе.

— Могу я получить копию?

— Если найду второй экземпляр. — Кармели осторожно потянул на себя фотографию и бережно спрятал ее в бумажник.

— У нее были друзья, сэр?

— Естественно. В школе. За сверстниками она… не поспевала.

— А среди соседских детей?

— В общем-то, нет.

— Ровесники не доставляли ей неудобств, не дразнили?

— За что? За то, что она была не такой, как они?

— Это случается, вы знаете.

— Нет, Айрит всем нравилась. Она умела ладить с людьми. Да мы и не дали бы ее в обиду. — Кармели часто заморгал и прикурил наконец сигарету.

— Как у нее обстояло со слухом? — спросил Майло.

— Правым ухом она не слышала совсем, в левом слух сохранился на тридцать процентов.

— Со слуховым аппаратом или без него?

— С аппаратом. Без него она едва воспринимала звук вообще. Но и аппаратом пользовалась редко.

— Почему?

— Она не любила его, жаловалась, что громкий звук вызывает у нее головную боль. Несколько раз мы пытались отрегулировать его, но Айрит так и не привыкла. Собственно говоря, я… — Он вдруг закрыл лицо руками.

Майло опять принялся скрести щеку.

Наконец Кармели собрался с силами и продолжил, толчками выдыхая дым:

— Она пыталась скрыть от нас правду: надевала аппарат, выходя из дома, и снимала, как только садилась в автобус. Или в классе. Или теряла — пришлось несколько раз покупать новый. Мы просили учителей следить за тем, чтобы она все-таки носила его. Тогда Айрит просто стала отключать звук. Возвращаясь домой, иногда вспоминала, что его нужно включить, но чаще забывала об этом. Мы все знали, мистер Стерджис. Невинная душа, она не умела притворяться. Но воли ей хватало с избытком. Мы пытались как-то урезонить ее, договориться. Но ничто не срабатывало. В конце концов пришлось сделать вывод, что Айрит предпочитает не слышать. Отгородившись от мира, она создавала свой и жила в нем. Может такое быть, доктор? — Он повернулся ко мне.

— Да, я сталкивался с подобным.

— Как и моя жена. Она преподаватель. В Лондоне, в такой же школе, она говорила, что многие дети уходят в свой собственный мир. Как бы то ни было, нам хотелось, чтобы Айрит знала о том, что происходит вокруг нее, поэтому дома всегда напоминали ей о необходимости пользоваться аппаратом.

— Значит, — вставил Майло, — если даже в тот день аппарат и был с ней, нельзя с уверенностью утверждать, что он оставался включенным?

— Я почти убежден, что он был выключен.

— Тридцать процентов в левом ухе, — задумчиво проговорил Майло. — То есть и с аппаратом она многого не слышала.

— Многого, — согласился Кармели и сел прямее.

— Айрит была очень доверчива? — спросил я.

— Поймите, доктор, — он сделал глубокий вдох, — моя дочь росла в Израиле и Европе, где жизнь намного безопаснее, и дети привыкли пользоваться куда большей свободой.

— В Израиле жизнь безопаснее? — переспросил Майло.

— Как я сказал, намного, мистер Стерджис. Ваши средства массовой информации раздувают имеющие место отдельные случаи, но если забыть о политическом терроризме, то уровень преступности у нас весьма низок. Копенгаген и Лондон, где мы жили позднее, тоже предоставляли ей относительную свободу.

— Несмотря на то, что она была дочерью дипломата?

— Да. Нам всегда везло с соседями. В Лос-Анджелесе это ничего не значит. Мы оказались абсолютно не готовыми к жизни в американских городах — конечно, Айрит всем доверяла. Она любила людей. Безусловно, мы предостерегали ее относительно незнакомых, говорили о необходимости быть осторожной. Она отвечала, что понимает это. Но она была… по-своему она была очень лукавой. И к тому же оставалась совсем ребенком в свои годы. Ее семилетний брат в чем-то был старше. Искушеннее, что ли. Он очень способный мальчик… Последовала бы Айрит за незнакомцем? Я бы сказал «нет». Но уверен ли я в этом? — Кармели покачал головой.

— Мне хочется побеседовать с вашей супругой, — сказал Майло. — Мы, безусловно, переговорим и с вашими соседями — чтобы выяснить, не заметил ли кто-то из них чего-нибудь необычного на вашей улице.

— Никто и ничего, — заверил Кармели. — Я уже расспрашивал. Но это ваше право, идите и задавайте им свои вопросы. Что же касается мой жены, то сразу договоримся: вы никоим образом не упомянете о ее гипотетической причастности к… словом, то, о чем вы намекнули мне.

— Мистер Кармели…

— Я высказался достаточно ясно, детектив? — В голосе его послышался металл, узкая грудь подалась вперед, плечи расправились — казалось, Кармели готовится нанести удар.

— Сэр, — загудел Майло, — у меня нет намерений усугублять горе вашей супруги, и еще раз приношу извинения за то, что невольно оскорбил вас.

— Ни намека, — настаивал Кармели. — В противном случае беседа не состоится. Она достаточно испытала за свою жизнь. Вы меня поняли?

— Да, сэр.

— Я буду присутствовать при вашем разговоре. Общаться с сыном не позволю. Он слишком молод, чтобы иметь какие-то дела с полицией.

Майло молчал.

— Вам это не по вкусу, — заметил Кармели. — Вы считаете, что я… ставлю палки вам в колеса. Но речь идет о моей семье — не о вашей.

Глядя на дверь, он с достоинством поднялся, ожидая, что мы последуем его примеру. Встали и мы.

— Когда можно встретиться с миссис Кармели? — спросил Майло.

— Я позвоню вам. — Он подошел к двери и распахнул ее. — Будьте честным до конца, мистер Стерджис. Вы надеетесь отыскать это чудовище?

— Я приложу все силы, мистер Кармели. Нам приходится иметь дело с фактами, а не с надеждой.

— Понимаю… Я не очень-то религиозный человек, в синагогу хожу только тогда, когда этого требуют мои служебные обязанности. Но если после смерти нам уготована новая жизнь, то ее я проведу на небесах. Знаете почему?

— Почему?

— Потому что в аду я уже был.