Я назвал его Галстуком

104

— Что тяжелее? — прервала свое молчание Кёко. — То, что он скрывал от меня свою ситуацию, или то, что я позволяла ему скрывать ее от меня? Ты не ослышался. Я, прекрасно зная, что он потерял работу и не может признаться мне в этом от стыда, позволяла ему пребывать в его стыде. Я хотела дать ему время. Подождать с ним, пока… Ему нужен был тот, кто подождет вместе с ним. Тот, кто терпелив. Иногда я делала шаг навстречу. Я заводила разговор о путешествии. Об отдыхе. Или о его компании. О начальнике. О коллегах. Делала все, чтобы проложить и осветить ему путь, дать понять: ты не должен так себя изводить. Но он отдалялся. Ход спектакля ускользал от меня — а ведь сначала это было игрой. Это страшно. Еще недавно в твоих силах было открыть действие, которое все изменит, но вот ты выходишь на сцену, а ничего не происходит. И ты становишься частью публики. Второй остается на сцене — моноспектакль, — совсем один, софиты слепят глаза. А ты в заднем ряду, в темноте, не в силах вмешаться, наблюдаешь за тем, как действие начинает разворачиваться само по себе. Занавес. Мне с самого начала нельзя было вмешиваться. И хотя я делала это ради него, я должна была понимать, что игра плохо кончится.

Вначале я, конечно же, ни о чем не подозревала. Ровно в половине восьмого он уходил из дома, вечером возвращался уставшим, дремал перед телевизором. Все как обычно. Я накрывала его одеялом. И однажды в этот момент он во сне прошептал мое имя — Кёко. И неожиданно проснулся. Неожиданно, как если бы мертвец в гробу вдруг встал, обнял бы меня руками, полными жизни, так крепко, что чуть не задушил, и прошептал мне на ухо: «Прости меня. Пожалуйста. Прости». Я задыхалась. Тут он отпустил меня. Его руки обмякли, он снова лег и уснул еще крепче прежнего, с приоткрытым ртом. Какая же я дура, подумала я и на следующий день позвонила в компанию. Повесив трубку, я осознала всю прочность наших решений: он хотел сдержать обещание о нашей общей повседневности, я должна сдержать свое — остаться с ним ради нее. В тот миг, когда я положила трубку, я поняла, какая красота, какая благородная красота лежит за нашими попытками хранить верность принятым решениям.