Я назвал его Галстуком

114

Пока мы так сидели и с помощью косвенного говорили о прямом, я понял, что мои родители тоже хикикомори. Они были заперты в доме вместе со мной, потому что моя жизнь зависела от них. Редкие отцовские отпуска они проводили дома. Не ездили на море. По выходным в О., на мамину родину. Ну да, порой они выбирались в кино, чтобы посидеть в темном зале. Порой в ресторан с друзьями, которых не видели целую вечность. Порой катались на машине. Просто катались, представляя, каково было бы поехать дальше. На самый край света. А потом остановиться и сказать себе: «Там есть тот, кто нуждается в нас». Развернуться. И назад. Чтобы раз в несколько дней ходить в магазин «У Фудзимото». Закупать продукты на завтрак, обед, ужин. Мать ни разу не пропустила ни один из приемов пищи. Иногда она приносила из магазина футболку. Пару носков. А зимой — свитер. Она оставляла под моей дверью письма, которые я все равно не читал. Так и оставлял нечитанными за дверью. Теперь мне стало интересно, о чем они были. Быть может, о том, как она рада видеть, что в холодильнике не хватает колы, или что плитка в ванной мокрая. А быть может, о том, что ее это очень огорчило. Быть может, о том, как они стыдятся меня. А быть может, о том, как им трудно понять, что заставило меня отстраниться от них. Теперь сидеть вместе и с помощью косвенного говорить о прямом было первым глотком воздуха после того, как мы втроем долгое время пребывали под водой. Мы преодолели поверхностное натяжение. Но все еще откашливались.

— Ну, я пойду. — Я встал из-за стола. — Спокойной ночи.

— Это была лучшая игра за долгое время, — сказал отец, не сводя глаз с экрана. В одной руке он сжимал пустой стакан, второй держался за край стола. Побелевшие костяшки выдавали его. Предательская одеревенелость. Еще хоть слово — и стакан разобьется в его руке.

НАЧАЛО