Я назвал его Галстуком

30

Сперва он был мне непонятен. Равно как и стихи, которые он писал. Я читал их и понимал отдельные слова, из которых они были сложены. Я понимал «ад», «пламя» и «лед». Но чтобы понять бездну, которую они описывали, требовался особый навык чтения, глубокое погружение, чего я избегал, вероятно, потому, что подозревал, что уже нахожусь там, но еще не хотел этого признавать. При этом, если бы я понял его тогда, кое-что могло бы сложиться иначе, но кто знает? Кто знает, что хорошо и имеет ли значение это «хорошо»? Насколько я помню, Кумамото никогда не использовал слово «хорошо».

И все же мы были друзьями. Хорошими друзьями. Меня восхищала его уверенность. Он обладал аурой человека, который точно знает свой путь и что пройдет его один. На чужие мнения он не оглядывался. Он смеялся вместе с теми, кто смеялся над ним. Как и о своем отце, он говорил: «А ведь они правы. И с этим ничего не поделать».

Говоря это, он подмигивал. И его подмигивание было красноречивее слов.

А что ему нравилось во мне?

Я не знаю. Быть может, то, что я был сильно привязан к нему. Я верил ему и его беспечности. Я верил, что на свете есть человек, который навсегда останется молодым, а когда я умру, он — даже с сединами — все еще будет грезить о совершенном стихотворении.