Я назвал его Галстуком

81

— Если подумать, — он замялся, — я предпочел бы, чтобы смерть была концом. Крутой обрыв, за которым ничего не следует. Ты просто попадаешь в вакуум. И больше нет человека, нет продолжения истории. Совершенное освобождение. Или как? — Его голос точно скомканная бумага. — Ты должен знать. Я был с тобой не совсем честен. — Его дыхание стало поверхностным. — Когда ты спросил меня, есть ли у нас дети. У нас с Кёко. Есть. У нас был сын. Его звали… зовут Цуёси. — Он стянул галстук с шеи и небрежно закинул его на спинку скамейки, вздохнул свободнее, продолжил. Его голос точно скомканная бумага, которую развернули и тщательно разгладили. — Цуёси. Значит «сильный». Мы редко говорим о нем. А если такое случается, то беседу заводит Кёко, а не я. Она как кошка сворачивается калачиком на диване, зарывается лицом в подушку и говорит в нее. Всегда одно и то же: «Ты помнишь? Я называла его светлячком. Его улыбка такая светлая». Или: «Ты помнишь? Синий свитер, который я связала для него. Как я вязала петлю за петлей». Или: «Ты помнишь? Маленький плюшевый кролик у изголовья его кроватки. Его розовые щечки, когда он спал». Или: «Ты помнишь? Ваше сходство». Всегда одно и то же. Она говорит о том, чего я не могу вспомнить. О мыльных пузырях и одуванчиках. Единственное, что я помню, — стыд, его горячую волну, стыд безучастного человека, когда мне сказали: «Ваш сын инвалид. Он никогда не будет таким, как все». Это чувство или не чувство: здесь какое-то недоразумение. Этот ребенок не мой, вы перепутали. Я не принимаю его, это ошибка.