Кумамото писал стихи. Ими были исписаны все его школьные тетради. Постоянно в поиске идеального стихотворения — его навязчивая идея — он сидел с карандашом за ухом, полностью оторванный от мира, поэт до мозга костей, сам словно стихотворение.
Мы вместе учились в выпускном классе. Оба находились под одинаковым давлением необходимости получить аттестат. Ему было легче, чем мне. Вернее, он делал вид, что легче.
«Зачем мне учиться, — усмехался он, — когда мой путь предопределен. Его не проглядеть. Он намечен следами тех, кто прошел его до меня. Мой прадед, дед, отец — все юристы, проторили мне эту дорожку. Мне не нужно ничему учиться. Они уже сделали это за меня. Остается только пережевать и выплюнуть. Этим я обязан им. Вот, погляди! — Он показал мне одну из своих тетрадей. Разорванную. — Отец считает, что обществу не нужны чудаки. Что же, он прав. И с этим ничего не поделать. Я потратил часы, чтобы склеить ее обратно».
Под одной из полосок скотча я прочитал: «Ад холоден».
По словам Кумамото, эти строки ему удалось восстановить лучше всего.
Пламя ада не греет. Я замерзаю в нем. Нет места более леденящего, чем эта огненная пустыня.
Толстые карандашные линии. Вдавленные в тонкую бумагу. В нескольких местах недоставало вырванного клочка.
«Ничего страшного. — Кумамото трижды похлопал себя по груди. — Все здесь, внутри. Мое дзисэй-но-ку[5]».