Я назвал его Галстуком

60

— Миядзима. — Ключевое слово. Он повторил его еще раз: — Миядзима. Как там ее звали? Юрико? Юкихо? Вертится на языке. Юкико? Да? Снежный ребенок, значит. Расскажи мне о ней, пожалуйста. Сейчас я был бы не прочь закрыть глаза и просто послушать. Легче говорить, когда на тебя не смотрят. Легче слушать, не глядя. — Он глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.

— Миядзима жили с нами по соседству, — начал я. — Их дом стоял рядом с нашим. Маленьким мальчиком, мне было восемь лет, я частенько звонил им и спрашивал Юкико. Она была единственным ребенком моего возраста в округе, и хотя ее родители не нравились моим, мол, им ничего неизвестно об их происхождении, они принимали то, что мы, еще детьми, иногда играли вместе возле храма в нескольких кварталах от дома. Слишком много слов в одном предложении. Я знаю. Слишком много слов, которыми не передать, какими мы были непосредственными в мире, который вводит различия. Где всего лишь слова достаточно, чтобы отделить одного от другого.

Я позвоню в дверь. Мать Юкико высунет голову из двери и проворчит: «Сейчас выйдет».

Дверь закроется, а через несколько минут откроется снова.

Затхлый запах бил в лицо каждый раз, когда дверь открывалась и закрывалась, затхлостью пахло и от одежды Юкико. Она носила блузку с грязными оборками и юбку, которая была ей велика, поэтому она подвязывала ее вокруг пояса бечевкой. Шнурок на одном ботинке порвался.

«Бедная девочка», — говорили люди, мимо которых мы пробегали.

Их жалость тут же заглушал смех Юкико: «Сегодня мы полетаем! — Она расправляла руки и летала вокруг меня, затем неслась к кривой сосне, обвивала ее ствол своими крыльями. Прикладывала ухо к дереву и пищала: — Я слышала, как оно только что выросло на миллиметр».