87

«Не подержишь его? — Кёко сунула ребенка мне на руки. — Я проверю, не закипела ли вода». Она убежала на кухню.

Я остался наедине с Цуёси, в первый и в последний раз. Меня удивил его вес. Как и тепло его тела. В моем представлении он был легким и прохладным, как нечто нематериальное, как дуновение ветра. Едва ты его почувствовал, а он уже далеко. Младенец уставился на меня, подняв кулачки. Я поддерживал его голову. Шелковистые волосы. Приплюснутый нос. Открытый рот.

«Эй. Ну, покричи. Чуть-чуть. Разве ты не можешь покричать для меня? Младенцы так делают. Кричат целый день. Доводят своим криком родителей до безумия. А ты… Почему ты не кричишь?»

Я ущипнул его за щеку. Сперва сильно, потом еще сильнее, так сильно, что у меня даже заболели пальцы. Вместо крика он захрипел. Я испугался и положил его в кроватку. Это был совсем не детский хрип, старческий. Скорее прочь отсюда. На воздух. Когда Кёко вернулась, я уже стоял под кленом в саду и закуривал сигарету. Сегодня я думаю, что, посиди я с ним еще минуту, дождался бы его улыбки. Я бы понял, что его инвалидность — ничто по сравнению с моей. То, что зачерствело внутри меня, помешало мне всем сердцем и душой прочувствовать нежность его щек. Из нас двоих самый серьезный порок сердца был у меня.

Кёко меня не винила. Она знала о моих невыго-воренных чувствах и, наверное, в то же время боялась, что я смогу их высказать. Всех, кто приходил к нам, чтобы поздравить, она шутливо, но с болью называла сочувственниками. На самом деле они приходили выразить нам свои соболезнования.

«Как жаль, что он нездоровый. Какое невезение. Нельзя ли было это как-то предотвратить?»

Кёко наверняка боялась услышать из моих уст те же беспомощные сожаления.

«Они говорят так, будто он мертв», — возмущенно фыркнула она.

Кёко перекладывала свое возмущение с меня на других.

Загрузка...