Золотой характер

Семен Нариньяни СЛУЧАЙ В ДОРОГЕ

На полпути из Киева в Сочи Степан Иванович почувствовал приближение беды. Заныла, засвербела нога, которая со времени войны никак не могла прийти в норму. Утром боли были еще терпимы, а днем — хоть кричи. Как будто свора собак вцепилась зубами в жилы и каждая рвет и тащит в свою сторону. Степан Иванович пьет капли, порошки, греет ногу грелками, а боли все сильнее. Ноге могло помочь только одно-единственное средство — покой. Степану Ивановичу следовало немедленно положить ногу на мягкие подушки, да повыше, и не трогать, не прикасаться к ней.

А в дороге какой покой?

Путешествие пришлось прервать в чужом городе, где у Степана Ивановича ни родных, ни близких. Куда идти? Хорошо, что рядом была жена, Клавдия Ивановна. Степан Иванович опирается одной рукой на руку Клавдии Ивановны, а другой — на суковатую палку, поднятую у забора, и с превеликими страданиями добирается до гостиницы «Московская».

— Товарищ, будьте любезны…

А товарищ смотрит на Степана Ивановича невидящими глазами и говорит:

— Свободных мест нет.

Девушка сказала и сейчас же вперила свой взгляд в толстый истрепанный роман.

— Товарищ… — чуть не плача, повторяет больной.

— Я уже сказала! — раздраженно бросает девушка, которую снова оторвали от интересной книжки, и с громким стуком захлопывает окошко.

Клавдия Ивановна бежит к старшему администратору. Но старший нисколько не лучше младшего.

И опять пришлось Степану Ивановичу, закусив от боли губу, волочить распухшую ногу по мостовым и тротуарам. Из первой гостиницы во вторую, из второй в третью… А там на больного смотрят тем же равнодушным взглядом.

— Местов нет!

Но в том-то и дело, что свободные места были. В то самое время, когда Степан Иванович, мучаясь, стоял перед закрытым окошком, во всех трех гостиницах половина номеров пустовала.

— Они были под броней местной табачной фабрики, — оправдывались потом администраторы.

Какие же чрезвычайные обстоятельства заставили табачную фабрику забронировать за собой такую пропасть номеров? Да нет — табачная фабрика готовилась просто-напросто к празднованию своего юбилея. Директор разослал в разные концы страны приглашения, и хотя банкетные гости должны были приехать не сегодня и не завтра, тем не менее ни в один из свободных номеров Степана Ивановича не пустили.

Клавдия Ивановна побежала за помощью в горсовет, в редакцию. Дежурный горсовета долго и упорно звонил во все гостиницы. Он просил, умолял. Но администраторы гостиниц не поддавались на уговоры. Вот если бы им приказал директор табачной фабрики — тогда другое дело.

Дежурный пытался дозвониться и к этому директору, но увы… день был воскресный, и нигде никакого начальства.

— Придется ждать до понедельника, — извинился перед Клавдией Ивановной дежурный. — А сегодня я рад бы помочь, да не могу.

Ждать? А как? Хорошо еще, что город южный, теплый. Клавдия Ивановна сажает мужа в машину и везет его за реку. Здесь, на опушке леса, она устраивает Степану Ивановичу импровизированную постель из еловых веток, подкладывает под больную ногу дорожное одеяло, а сама думает, что делать дальше.

Степан Иванович ни о чем не думает, ему бы только хоть как-нибудь перетерпеть боль.

И вот в этот невеселый момент мимо Степана Ивановича проходил старичок из лесничества с лошадью и жеребенком. Старичок остановился, спросил:

— Что это с человеком?

Клавдия Ивановна ответила. Старичок вздохнул.

— Я бы пригласил вас к себе, — сказал он, — да я сам живу у сына. Вон, видите, в двух километрах отсюда домики? Я пойду поговорю с нашими.

И старик уходит. А тут вскоре рядом со Степаном Ивановичем останавливается еще один человек — рабочий-арматурщик Леонид Алексеевич. Да не один, а со всем семейством — женой, Раисой Наумовной, тещей, Прасковьей Александровной, детьми. Семейство Жмениных выехало в воскресный день за город, на прогулку. И здесь, в лесу, Леонид Алексеевич увидел больного.

— Что с вами?

— Да вот несчастье с ногой.

Леонид Алексеевич смотрит на ногу и принимает немедленное решение:

— Едем в город. К нам. На Кузнецкую улицу.

— Что вы! Неудобно. Мы даже незнакомы…

— Едем, едем! — поддержала Леонида Алексеевича жена.

— Едем, — сказала теша.

Глава семейства не стал терять времени зря и побежал за машиной. Степан Иванович сидел уже в «Победе», когда на опушку вернулся старик.

Он, оказывается, договорился и с сыном и с невесткой и теперь пришел за больным.

— А он едет к нам, — говорят Жменины.

Степану Ивановичу и Клавдии Ивановне неудобно перед стариком, который напрасно совершил из-за них четырехкилометровый путь. Клавдии Ивановне хочется как-то отблагодарить старика, а тот обижается:

— За что?

— За ваше доброе сердце.

— Так разве за это дают подарки?

…Леонид Алексеевич привез Степана Ивановича домой, уложил его в постель и сразу же позвонил в «скорую помощь».

Приехал доктор. Осмотрел больную ногу, спросил:

— Почему не позвонили к нам раньше?

— Я думал — обойдется, — сказал Степан Иванович. — Мне бы только дня три-четыре полежать в постели.

И в самом деле все обошлось бы благополучно, если бы к Степану Ивановичу отнеслись в гостинице по-человечески. А его заставили волочить больную ногу чуть ли не по всему городу. И вот теперь дело осложнилось. Степана Ивановича в экстренном порядке пришлось отправить в больницу. Врачи — доктор Счастный, доктор Лейкина, медицинские сестры — Римма, Татьяна Кузьминична бились полтора месяца, чтобы приостановить разрушительный ход болезни. Стараниями медиков нога была спасена от ампутации.

Степан Иванович вместе с Клавдией Ивановной давно уже в Киеве. А их связи с новыми друзьями не прерываются. Письма пишут все: Леонид Алексеевич, его жена, Раиса Наумовна, их дети. Что же касается тещи, Прасковьи Александровны, то она едет на днях по приглашению своих друзей в гости в Киев.

Честь и хвала им, добрым, внимательным людям! Ну, а что сказать о людях недобрых, равнодушных? Три девушки, что попались на пути Степана Ивановича, не только отказали ему в приюте — ни у кого из них не нашлось для больного слова сочувствия. Хоть бы одна вышла из-за перегородки, хоть бы одна спросила, что стряслось с приезжим, не нужно ли ему дать воды, не нужно ли вызвать врача…

А ведь приезжие стучались не только в окошко дежурных администраторов. Клавдия Ивановна бегала на прием к секретарю местной редакции Потапочкину. А тот даже не поднял на нее глаз, не сказал «здравствуйте», не предложил взволнованной, растерявшейся в чужом городе женщине стул.

— Простите, некогда, занят.

Секретарь, так же как и девушки из грех гостиниц, думал только об одном: как бы поскорее отделаться от посетителя. Когда через несколько дней сотрудники редакции устроили скандал Потапочкину за этот возмутительный прием, Потапочкин только удивился.

— Какой Степан Иванович? — спросил он. — Неужели тот самый? Известный украинский поэт? Лауреат?

— Вот именно.

Секретарь схватился за голову:

— Ай-ай, какой позор! И такому человеку я отказал в помощи…

Это верно. Потапочкин не всегда был черств и невнимателен к своим посетителям. Полгода назад, например, к нему в кабинет этаким фертом влетел человек в модном сиреневом костюме и лаковых штиблетах:

— Будем знакомы: Степан Иванович!

— Как? Тот самый?

— Да, тот самый, настоящий, из Киева.

Но этот ферт не был ни настоящим, ни из Киева. Это был самозваный Степан Иванович, который, пользуясь славой украинского поэта, ездил под его именем по Советскому Союзу и обирал простаков. И секретарь редакции, завороженный сиреневой развязностью авантюриста, нашел и время и возможности быть радушным и гостеприимным. Он позвонил в ту самую гостиницу, где не нашлось места для настоящего поэта, и добыл номер для фальшивого. Но фальшивый не пошел в этот номер.

— Поклонники, — сказал он. — Поклонницы. Мне будет тесно в одинарном номере.

И Потапочкин достал самозванцу тройной номер. «Люкс». Затем Потапочкин выделил в распоряжение гостя редакционную «Победу». А гость отказался от «Победы»:

— Не та марка.

Потапочкин расшибся в лепешку и достал самозванцу «ЗИЛ» — пусть ездит.

И он ездил, бражничал — и все в долг. (Кстати, после того как фальшивый Степан Иванович сбежал, счет на две тысячи рублей был отправлен для оплаты в Киев, настоящему Степану Ивановичу.) Но фальшивый не только ел, пил, ездил. Он безобразничал, скандалил, и никто его не одергивал — ни дежурные администраторы, ни секретарь редакции. Наоборот, эти люди с обожанием смотрели на скандалиста и были чрезвычайно счастливы, если скандалист при встрече небрежно совал им в руку свои два пальца.

— Вот с какой сердечностью мы встретили фальшивого Степана Ивановича! — сокрушаясь, сказал секретарь. — А теперь представьте, что бы мы сделали для настоящего! Ну почему Клавдия Ивановна не сказала, что ее муж — поэт-лауреат? Ведь у Степана Ивановича такое громкое имя!

Ни рабочий-арматурщик, ни старичок из лесничества, ни доктор Счастный не спросили у Степана Ивановича про его имя — громкое оно или негромкое. Люди увидели, что человек в беде, и тут же пришли ему на помощь, предложили ему свой кров, свою дружбу.

А Потапочкин? Потапочкин принадлежит к тому сорту людей, которые бросаются в воду не сразу. Потапочкин должен сначала установить, кто тонет. Если заслуженный деятель республики — тогда пожалуйста. А если не заслуженный, то Потапочкин пройдет мимо, не оборачиваясь:

— Занят! Некогда! Обратитесь к моему заместителю!