Золотой характер

О. Смирнов ПОМИДОРЫ

Эту весть Еремей Захарыч принес со станции, куда ходил к поезду продавать семечки.

На станцию он отправлялся каждый вечер. Насыпав в кошелку ядреных подсолнечных семян, он брал ее на руку, по-женски, и выходил из хаты во двор. У ворот его неизменно встречала жена Акулина Ивановна — рослая, могучих форм, с засученными рукавами. Уперев кулаки в бока и сдвинув густые мужские брови, она иронически спрашивала:

— Что, спикуль, опять до железки подался? Гроши зашибать, меня позорить?

Еремей Захарыч знал, что спикуль — это значит спекулянт, и поэтому сердился. Постное, морщинистое лицо его покрывалось пятнами, он тряс головой и кричал фальцетом:

— А ты, дура безмозглая! Что ты за баба, не понимаю! Вон другие идут к поезду, торгуют чем ни есть…

— А я не пойму, что ты за мужик. Семечками бегает к поезду торговать… Тьфу, пятно кладешь на нас!

— Много ты разбираешься! Пусти с дороги! — И, выставив вперед кошелку, Еремей Захарыч грозно шел прямо на супругу. Та нехотя отступала в сторону.

Шагая из станицы на станцию, Еремей Захарыч обычно рассуждал о глупости жены. Вот дожила до сорока лет, а понятия никакого. Дура безмозглая! Чего ж тут зазорного — подторговать на станции? Все, глядишь, в дом прибыток: двадцатка за вечер — она на улице не валяется. А колхоз колхозом. Верно, трудодень неплохой, так ведь подработать никогда не вредно. А рынок, хоть он какой малый, не подведет, не-ет, не подведет!..

В пристанционном скверике Еремей Захарыч водружал свою кошелку на скамейку и ждал прихода поезда. Пассажиры налетали на базарчик, шумливые и веселые. Кто хватал жареную курицу, кто яйца, кто сметану. Подбегали и к Еремею Захарычу. Он важно отвечал: «Рупь два», — то есть рубль за два стакана, и отмеривал граненым стаканом с необыкновенно толстым дном. Пассажиры неодобрительно переглядывалась, но семечки брали.

На этот раз все получилось по-иному. Едва состав остановился, как к Еремею Захарычу подошел пассажир — пьяненький, без ремня, в тапочках на босу ногу, косоглазый — и запустил руку в кошелку. Он высыпал себе в карман жменю семечек, и тут Еремей Захарыч узнал его:

— Неужто Федька Кривой? Здоров!

— Привет, Еремей, привет! — сказал тот и высыпал в свой карман вторую жменю.

Когда-то Федька жил в станице, работал в колхозе конюхом, но был лодырем и пьяницей. Лет пять назад удрал из колхоза, а вот теперь, гляди, объявился.

— Ты что, к нам приехал? — спросил Еремей Захарыч, разглядывая Федьку.

— Никак нет, я проездом. Все торговыми операциями занимаюсь. Деньги делаю…

Обтрепанные брюки и рваные тапочки как-то не вязались с этими словами, но голос Федьки звучал бодро и уверенно:

— Ох, дела заворачиваю!.. А ты все с семечками? Все мелочишься? Плюнь ты на них да займись настоящим делом. Вот возьми, к примеру, помидоры. Их тут, на Кубани-то, завались, а в Сибири — фьють! Раскусил? Сам года три назад возил туда ящиками, знаю. Деньги сделал…

— Сколько? — почему-то шепотом спросил Еремей Захарыч.

— Большие тыщи, — сказал Федька Кривой и насыпал себе третью жменю.

Поезд давно ушел, а Еремей. Захарыч все стоял задумавшись. Да, заманчивая штука, это тебе не на рупь два. Сразу можно взять… как он сказал-то?.. Большие тыщи!

Дома Еремей Захарыч рассказал о разговоре с Федькой Кривым жене. Акулина Ивановна всплеснула полными руками:

— Тю, скаженный! Уж не собрался ли ты ехать с помидорами в ту Сибирь?

— Об этом подумать надо. Помадоры — штука стоящая, — Еремей Захарыч так и произнес, ласково и вкусно: «помадоры».

Ночью он спал беспокойно, ворочался, бормотал:

— Помадоры… Большие тыщи…

Мысль о том, чтобы съездить в Сибирь, свозить туда помидоры, крепко засела в голове Еремея Захарыча. Целыми днями он прикидывал, как это сподручнее сделать. Во-первых, выработать минимум трудодней, чтоб не придирались. Во-вторых, взять бумажку в сельсовете, что помидоры выращены на своей усадьбе. Понятно, помидоры надо везти недозрелые — в дороге дойдут. Ящики легкие для того подготовить. Ну, железнодорожников придется подмазать…

Акулина Ивановна знала о приготовлениях мужа, бурно ругалась с ним, а потом вдруг стихла. Накануне отъезда Еремея Захарыча она подошла к нему с большим рогожным мешком:

— Ну, собрался в бега? Давай, давай! Это даже к лучшему — будешь позориться не в станице, не на глазах, а на стороне. Смотри только в тюрьму не угоди. Жалко будет тебя, дурака… А вот это на, возьми, — и она протянула мешок.

— Для чего?

— Для больших тысяч!

Хлопнув дверью, Акулина Ивановна вышла. Ну и безмозглая баба! Никакого понятия! Да за такую поездку можно сколотить целый капиталец. И — на сберкнижку!..

Утром приехала машина, сговоренная в соседней станице. Быстро погрузили ящики. Еремей Захарыч залез в кабину, поглядел на крыльцо. Жена не вышла. Сердится, не одобряет. Ну и пес с ней! По-другому она запоет, когда он, Еремей Захарыч, вернется домой. Тогда и про рогожный мешок можно будет вспомнить!

…Долог и труден путь от Кубани до Сибири. Ну и натерпелся Еремей Захарыч в дороге! Сколько раз перегружали ящики, сколько раз «подмазывал»! А сколько раз заходилось сердце, когда мимо проходил милиционер. Ну, страхи…

Зато теперь все позади. Вот он, один из областных сибирских городов, в который Еремей Захарыч так стремился. Многоэтажные здания, тонущие в тополевой зелени, трубы заводов, трамваи, троллейбусы. И жара, такая жара, как будто это на Кубани. Асфальт на перроне был податлив, как желе.

На вокзале Еремей Захарыч подрядил грузовое такси. Шофер, разбитной малый в соломенной шляпе, понимающе стрельнул глазами на ящики:

— Яблоки, дядя, привез?

— Почти, — кратко ответил Еремей Захарыч.

Погрузились и покатили прямо на базар. Еремею Захарычу страшно хотелось заговорить с шофером о помидорах, о рыночных ценах, но он промолчал из предосторожности. Да и за всю дорогу от самой Кубани он никому не проговорился, с чем и куда едет. Зря болтать не надо…

Машина въехала на рынок, остановилась. Еремей Захарыч, потный, усталый, разминая затекшие ноги, вылез из кабины. И первое, что он увидел, — это помидорные горы. Красные, крупные помидоры грудами лежали на деревянных столах, вытянувшихся чуть ли не на целый квартал.

Пораженный Еремей Захарыч замер на месте: «Опоздал! Другие обскакали!» Потом он, с трудом переставляя ставшие непослушными ноги, подошел к крайнему столу и спросил у бородатого старика в белом фартуке:

— Откуда помидоры?

— Из колхоза «Красный огородник», — бодро отрапортовал старик в фартуке. — Знаменитая продукция, гражданин!

— Я не про то, не про колхоз. Привезли откуда? С Дона? С Кубани?

— Ах, вы вот про что, гражданин… Нет, свои, сибирские. Теперь уже не завозим с юга, хватит. Теперь у нас не только кедровые орехи да картошка. И овощ пошел, а как же! Скоро яблоки свои будут — свободно покупай. Вот так-то, гражданин… Помидоры будете брать?

— А почем они? — сипло спросил Еремей Захарыч.

Говорливый старик назвал цену за килограмм, ненамного выше той, что была на Кубани. Еремей Захарыч рассеянно глядел на белый фартук старика, а его мозг в это время лихорадочно подсчитывал килограммы и рубли. И получалось, что после продажи помидоров денег наберется как раз на обратный билет.

Еремей Захарыч смотрел на высившиеся в кузове машины ящики, вспоминал о рогожном мешке, который ему преподнесла перед отъездом Акулина Ивановна, и лицо у него скучнело с каждой секундой.