Золотой характер

Дм. Федоров РЕЛИКТ

К берегу Тихого океана подошла корова, ткнулась влажными губами в пену морского прибоя и недовольно отвернулась: вода была горько-соленая.

Нет, так начинать нельзя. Так уже кто-то начинал.

…Наша машина мчалась по дороге, подпрыгивая на ухабах, и…

Впрочем, так начинать тоже нельзя. К тому же, мы отъехали от побережья почти на сто километров, и сейчас машина отнюдь не мчалась. Она стояла на трех колесах и одном домкрате на совершенно ровном шоссе.

Когда баллон слабо выстрелил и затем, выпуская воздух, зашуршал по гравию, шофер выключил мотор, вылез из автобуса, осмотрел переднее колесо и обреченно заявил:

— Все. Приехали. Закуривай, товарищи.

— А может, еще поедем? — осторожно, с надеждой спросил человек со скрипящим протезом.

— Не-ет! — убежденно ответил шофер. — Загорать будем, пока запаску не доставят.

Тогда на шоссе вышло все население сверкающего никелем автобуса: едущий на курорт инвалид, механик МТС, пасечник, командированный за искусственной вощиной, молодожены-студенты, бабка, беспрестанно разъезжающая в гости к многочисленным замужним дочерям…

Только один пассажир остался в автобусе. Он сидел, зажав коленями мешок и сложив на нем руки. Уже было известно, что он, Сопиков, с женой недавно переселился сюда в колхоз, затем ушел на рудник ковырять касситерит, а сейчас едет куда-то устраиваться на шпалорезку.

— Бросай-ка ты свой сидор, выходи воздухом дышать, — крикнул ему шофер.

— И долго мы будем эту запаску ждать? — поинтересовался инвалид.

Шофер недоуменно посмотрел на инвалида и вдохновенно выпалил:

— Зачем ждать? Сейчас я ее, собаку, завулканизирую и — р-р-р!

Из-за поворота вырвалась огромная машина на восьми колесах и остановилась возле автобуса.

Из кабины выскочил сияющий шофер, золотисто-рыжий, с шелушащимся носом. На его груди сквозь голубую шелковую майку упрямо пробивались волосы цвета меди.

Он подошел к автобусу чечеточным шагом, размахивая пушистыми руками и напевая:

— Прохудилась? — радостно спросил он водителя автобуса.

— Прохудилась…

— Вот собака! — восхищенно сказал рыжий водитель. — На, держи, — прибавил он, протягивая горсть тыквенных семечек.

Движимый неизменным у водителей чувством братства, он отнял у нашего шофера камеру и стал зачищать ее шкуркой.

— На Чикигопчики жму, Вася. Там у Акопяна после дождей наводнение — во! Продукты смыло, оборудование смыло, все смыло. Наверное, подметки сейчас жуют.

— Не свисти, — ответил Вася, — в Чикигопчики еще никто на машине не добирался.

— Да мне в Чикигопчики и ни к чему. Я до второй речки доеду, а дальше Санька на вертолете аварийный груз доставит.

И, вспыхнув серыми глазами и червонного золота волосами, добавил:

— Ты знаешь, какой Санька вертолетчик? На любую плешь сядет!

Его, очевидно, радовало все: и то, что у Акопяна смыло продукты и оборудование, и что он везет туда аварийный груз, и Санька-вертолетчик, и прохудившаяся камера. Сердце его было переполнено чувствами, голова — радужными мыслями, карманы — тыквенными семечками.

Пока шоферы чинили камеру, студент-молодожен рассказывал о таежных растениях.

— Что такое тайга? Деревья, кустарники, лианы и обыкновенная трава?

Оказывается, не так.

Растения, как и люди, имеют имена, принадлежат к родам и семействам. Обычно растения называют просто: аралия, володушка или просто пупырник. Но в науке, где даже о себе принято говорить не я, а мы, растения называют по имени, отчеству, фамилии и притом по-латыни: Осмориза амурензис семейства Умбеллифере, Брахиботрис паридиформис семейства Боррагинацее. Простой помидор именуется Ликоперсикум эскулентум. Даже обыкновенный лопух величают, как какого-нибудь графа, — Арктиум лаппа семейства Композитус.

А чаще растения называют, как добрых знакомых, по имени-отчеству: Кассиопея вересковидная или Клопогол борщелистный.

Эти имена и отчества говорят о чем-нибудь значительном во внешности или судьбе растения.

А судьбы бывают разные.

Стоит пройтись вдоль речки или озера по иловатым или песчаным отмелям, пересечь луг, подняться по горным склонам, скалистым утесам или угрюмым гольцам и можно встретить обездоленных горемык.

Вот Вероника странница держится вблизи Симфиллокарпуса изгнанника, рядом стоит Очиток бледный и Первоцвет поникающий, на лесных склонах виднеется Карпезий печальный, а там, на гольцах, где не растет даже Сосна могильная, обреченно склонилась Полынь жертвенная.

А есть заметные, нарядные, красивые и стоящие растения — Крестовник огненный, Дрема сверкающая, Бузульник выдающийся, Стеблелист мощный, Горичник изящный, Гроздовник лунный.

Цветы неотделимы от юности и поэзии. Только поэты познаются проще, чем цветы, без определителей Клобуковой-Алисовой и Комарова и без кормовых таблиц Попова. Стоит прочитать стихи и сразу станет ясно, кто из поэтов Стеблелист мощный или Дрема сверкающая, а кто Зюзник шершавенький, Марь кудрявая, а то и просто Хрен обыкновенный, который, как известно, редьки не слаще.

Студент показал на небольшое деревце с колючим стволом и пальмовидной кроной.

— А это Аралия, реликт… ну, представитель, что ли, древней исчезнувшей эпохи.

— Ты знаешь, — вдруг спохватился рыжий шофер, — Ахмадуллин в Чикигопчиках дизелистом работает. Бурит, как зверь, по две тысячи в месяц зарабатывает. Разорит геологию, разбойник!

Сопиков немедленно подошел к шоферам и спросил в упор:

— Как дизелистом стать?

И сияющий шофер просительно сказал:

— Слушай, друг, сделай фокус — скройся с глаз.

Наш водитель автобуса, раскладывая костер для вулканизации, как бы между прочим поинтересовался:

— Ты почему из колхоза ушел?

— Трудности большие… Дома, в Воронежской области, жена пекла хлеб на соломе, а тут — дрова… Хлеб горит… жена ругается.

— А еще какие трудности? — допытывался водитель.

— Какие еще? Горы тут… Говорят, в горах пятнадцати процентов кислорода не хватает.

— Это верно, — согласился сияющий шофер, — кислород и водку сюда редко завозят. Шел бы ты к нам инженером на автобазу. Нам такие во как нужны!

— Нет… Не могу… — монотонно тянул Сопиков, — образования инженерного не имею.

Пасечник почему-то рассердился:

— Черт тебя знает, молодой парень и без образования. Какой-то ты недоделанный, что ли… Ты сюда работать приехал или за длинными рублями?

Молодожены смотрели на горы. Островерхие, почти пирамидальные или покатые, с седловинами, они срастались в хребты, хребты сплетались в громадные узлы, и это буйное столпотворение природы синело до самого горизонта.

— Хорошо… — сказала студентка.

— Что там хорошего? Камень — он есть камень… — глядя на гравий, заметил Сопиков.

Молодожен, не скрывая обиды, запальчиво крикнул:

— Да вы знаете, что в этих горах обнаружено шестьдесят два элемента из периодической таблицы Менделеева?

— Наплевать мне на эти элементы и на твоего Менделеева, — огрызнулся Сопиков.

И тут сияющий шофер рассердился.

— Иди со мной. Иди, иди, — тянул он Сопикова за рукав линялой клетчатой рубахи.

Он привел его к задней части автобуса, незаметно рукой, приглашая нас следовать за ним.

— Это что? Буфер! Чем покрыт? Никелем! Где никель берется? Вот в таких горах. Понял, чудик?

Неясно было — понял Сопиков или нет.

— Теперь смотри на буфер. Смотри, смотри, — требовал шофер и наклонял голову Сопикова к буферу. — Смотрите все!

И тогда на шоссе раздался громкий хохот. В выпуклой сияющей поверхности буфера все увидели сплюснутую фигуру Сопикова, его расплывшееся в ширину лицо.

Потом все стали смотреть в зеркальный буфер и потешаться над собственным безобразием.

Шоферы опять уселись на корточки у костра, и тот, что с большой машины, прошептал:

— Учти, Вася, если в пути задержка — пассажиры могут взбунтоваться. В таком разе ты их води за автобус, в комнату смеха.

В это время открылась дверца кабины большой машины, и оттуда вышла девушка.

— Геологиня. Самарцева, — восхищенным шепотом доложил вновь засиявший шофер. — Строгая, как старшина!

Геологиня была совсем непохожа на тех девушек из фильмов, которые шагают по красиво-диким горам в голубых спортивных брюках и клетчатых рубашках, с ядовито-зелеными рюкзаками за плечами. Она была одета просто: белая блузка, черные сатиновые брюки, тапочки.

Не закрывая дверцы кабины, геологиня сказала:

— Товарищ водитель, если мы опоздаем к вертолету, то нам с вами больше не ездить в такие рейсы.

Шофер большой машины с корточек вмиг стал в положение «смирно», ткнул руку приятелю, сказал: «На, держи, счастливо доехать», — и пошел своим чечеточным шагом к машине.

…Сопиков бродил вдоль протоки. Потом вдруг резко повернулся к воде и стал приплясывать, как боксер на ринге. Дальше он повел себя совсем странно: отбежал от протоки, достал из кармана складной нож, срезал лещиновый хлыст толщиной с добрый палец, застрогал его острым конусом и опять бросился к воде.

С бровки дороги люди смотрели на него с недоумением. Человек суетливо бегал по берегу и наконец, как будто потеряв терпение, залез по колено в протоку, все время тыкая своим хлыстом в воду.

Рыба ищет где глубже, а человек где лучше. В силу каких обстоятельств человек попрал народную мудрость и поступил вопреки ей, осталось неизвестным, но он полез туда, где глубже, вдруг погрузился в воду с головой, вынырнул и закричал так прерывисто и дико, как кричат утопающие.

Тогда наш шофер, сидевший на корточках у своей камеры, вскочил и побежал вниз, к протоке. Все бросились за ним. Шофер на ходу сбросил майку, отбрыкиваясь, выскочил из тапочек и побежал по стволу поваленного кедра, к которому принесло течением Сопикова. Шофер чувствовал себя по-хозяйски уверенно.

— А ну, марш на дерево!

Он схватил Сопикова, легко приподнял его тело, которое, как и всякое тело, теряет в воде столько своего веса, сколько весит вытесненная им вода, и, развернув в воздухе на сто восемьдесят градусов, усадил на ствол кедра.

Сопиков стал растерянно сгонять ладонями воду со своих штанов. Ноги его чуть повыше щиколоток были в воде. Вода, обтекая ноги, булькала о чем-то своем и несла к кедру щепки, кору и желтую пену. И вода принесла к кедру большую пятнистую щуку. Она лежала на воде боком, с зияющей у жабр круглой раной.

— Эге, друг, рыбки, значит, захотел? — догадался шофер. — До чего жадный человек — за щукой погнался!

— Дуряк, — смягчая грубое выражение, снисходительно сказал пасечник. — Разве щука — рыба? Сазан или хариус — это да!

— Таймень — тоже да! — строптиво высказался инвалид, готовый, видимо, защищать свою точку зрения.

— И таймень — да, — согласился пасечник, отрезая все пути к спору. И все согласились, что таймень тоже да, а щука годится только на юколу, на корм для собак.

— Что ты у себя в Воронежской области рыбы не видел, что ли? — спросил шофер.

— Видел… — ответил Сопиков, — в сельпо селедку привозят, хамсу…

— Сам ты хамса, — с миролюбивым презрением огрызнулся шофер.

Когда поднялись на дорогу, шофер вдруг яростно выругался. Пока возились с утопающим, нехитрый костерик истлел и обрушился. Шофер помял в руках прогоревшую камеру и с ожесточением швырнул ее на гравий.

— Кислорода тебе не хватает? — закричал он на Сопикова. — И зачем из-за тебя мама мучилась, несчастный ты человек! Людям запчасти нужны, люди в институт опаздывают, люди лечиться опаздывают!

Мокрый Сопиков молчал.

— Ты что-нибудь думаешь своей башкой? — не отставал шофер, готовый при любом ответе снова разразиться неистовой бранью.

Но Сопиков продолжал отчужденно молчать. Кончился этот односторонний разговор тем, что оба, ожесточенные, разошлись.

Огромное багровое солнце уходило за сопки, хранящие шестьдесят два элемента таблицы Менделеева. По небу пошли красные полосы. Потом они слились в сплошной пожар, затопивший весь запад. Малиновые волны шумели на речных перекатах. Торжественно и тихо, в багряном зареве, день переходил в ночь без вечера.

Огнепоклонники молились бы такому закату.

А люди сидели в машине хмурые, молчаливые, и ежился от сырости Сопиков — странный реликт древней, давно ушедшей эпохи.