Золотой характер

Владимир Поляков ЭТО СЧАСТЬЕ

Петр Петрович Смеянский был счастлив. На его лице сияла улыбка, и он не ходил, а летал по воздуху, напоминая беззаботную бабочку, кружащую над озаренным солнцем цветком. Бедняк был слаб в вопросах энтомологии и не знал, что бабочки живут только один день, от силы — два.

Петр Петрович Смеянский был писателем-сценаристом, и его счастье заключалось в том, что на киностудии «Энфильм» закончились съемки комедии «Коварский и любовь», по его сценарию.

Картина получилась настолько веселой и смешной, что смеялся даже директор студии, которому уже второй год было не до смеха.

Петр Петрович был счастлив и горд. И когда директор студии сказал ему: «Товарищ Смеянский, сегодня мы показываем вашу комедию группе ведущих критиков», — он почувствовал себя на седьмом небе.

Ведущие собрались в конференц-зале студии, на седьмом этаже, выпили лимонаду, закусили ирисками и уселись в жесткие кресла. Механики выключили свет, и на экране возникли заглавные титры фильма.

Когда большие рисованные буквы известили о том, что «Автор сценария — П. Смеянский», сердце Петра Петровича высоко подпрыгнуло, как-то сладко защемило, что-то приятно защекотало в горле, а в мозгу сверкнула радостная мысль: «Не зря, кажется, живу на свете!..»

В быстром темпе развивалось действие фильма.

Молодой врач Коварский влюбился в свою пациентку — инженера Люсю Снеткову. Коварский растерян. Как объясниться с ней? Он взволнован и не находит слов. Купил ей цветы, но так оробел, поднося их Люсе, что перевернул букет, чудесные алые и лиловые георгины соскочили с веток, на которые они были наколоты мошенником продавцом. И у Люси в руках остался веник.

Сконфуженный герой убегает. Вот он у себя дома.

Приходит сестра Коварского Катя.

— Петя, я купила тебе дюжину красивых цветных платков.

— Зачем так много?

— Будешь их менять, как перчатки. Это производит впечатление.

Коварский засовывает платочек в карманчик пиджака и вздыхает.

— Женись, — говорит Катя.

Коварский выбегает из дому.

— Петя! — кричит вдогонку сестра. — Ты забыл шляпу!

Но он ничего не слышит.

Он идет по проспекту. В витрине магазина — портрет Карла Маркса. Коварский остановился перед витриной.

— Я влюблен, товарищ Маркс. Что делать? Научите меня… Ведь вы тоже любили, правда?

И Маркс улыбается ему с портрета.

В результате многих смешных и грустных переживаний Коварский берет себя в руки, собирает все свое мужество, приходит к Люсе, говорит ей о своей любви, и они целуются. На экране вспыхивает титр: «Конец».

Но это только начало.

Председательствующий открывает обсуждение. Слово берет критик Едоков. Это длинный мужчина с лицом давно не смеявшегося человека.

— Товарищи! — говорит он. — Вопрос кинокомедии — это вопрос серьезный, и о нем следует говорить.

— Не говорить, а кричать! — воскликнул сидящий рядом критик Баландин. При этом он покраснел, как девочка, и ощерился, как крокодил.

— Чего мы ждем от нашей комедии? — сказал Едоков. — Мы ждем произведения, которое бы… А что мы видим в данном фильме? Дурак — почему-то врач, а его невеста — почему-то инженер. Что делает этот врач? Лечит? Ставит диагноз? Выписывает рецепты? Нет. Он, видите ли, влюбляется, — как будто врачам больше делать нечего. Я сам влюблялся, кстати сказать. Но я не бегал по улицам и не искал цветы. Я повел сразу же жену в загс, расписался и поехал к себе на работу — выполнять задание. А этот Коварский что делает? Он, понимаете, не может найти слов, чтобы сказать: «Я люблю вас». Он же грамотный человек! Он же имеет высшее образование, университетский значок носит, понимаете, а не может связать трех слов. Дурак. Зачем же делать наших врачей идиотами? Сказал бы, не задерживаясь: «Я вас люблю», — и приступил бы к какой-нибудь операции. Теперь далее: сестра этого дурака говорит ему, чтобы он менял платки, как перчатки. Я знаю, конечно, что есть такое международное выражение «менять, как перчатки», но вчера я был в универмаге и видел очередь трудящихся за перчатками. Это означает, что у нас с перчатками еще не все благополучно. Мое мнение, что разговор о перчатках — это политическое недомыслие автора. У меня все. Да! Еще одно: рабочий день, а у этого Коварского, понимаете, полный дом людей — и он, и сестра, и их соседка. Где тут социалистический реализм? Лично у меня в рабочие дни не все дома. Я кончил.

Слово попросила критик Посошинская. Она встала, брезгливо поморщась, и сделала это столь энергично, что, будучи и так небольшого роста, стала почти невидимой. Но голос ее звучал набатом:

— Комедия не получилась! Я сама обожаю комедии и очень люблю смеяться. Опять же понимаю и ценю остроумие.

Когда она произносила эти слова, у нее было такое лицо, как будто она только что получила сообщение о том, что бандиты вырезали ее семью.

— …Но что тут смешного, товарищи, в просмотренном нами фильме? Человек не может объясниться в любви. А чего тут объясняться? Какие тут еще слова? Я сама замужем. Мне муж никогда ласкового слова не сказал, а живем уже тридцать лет. Подумаешь — дело! Дальше. Что это за цветы, которые соскакивают с этих… как их?.. со стеблей? Где вы видели такие цветы?

— Да продают же на улицах! — крикнул, не выдержав, Смеянский.

— Это нетипично, — отрезала Посошинская. — Дальше. Это надо додуматься! Герой комедии подходит к портрету Карла Маркса и спрашивает его: «Что делать?» Это же надо, товарищи! Больше нечего делать Марксу, как отвечать на вопрос этому доктору!

— Да ведь это же портрет Маркса! — воскликнул режиссер.

— А портреты вообще не разговаривают, — отпарировала Посошинская. — Все, товарищи.

— Товарищи! Я предлагаю закругляться, — сказал председатель. — Есть проект следующей резолюции.

«В общем и целом комедия может получиться, но нужна доработка:

а) герой должен сразу сказать Люсе, что он ее любит, — это резко сократит комедию, а далее показать его в клинике, а ее — на заводе;

б) соседку и сестру убрать;

в) цветы укрепить, чтобы они не падали;

г) фразу «менять, как перчатки» откорректировать, заменив перчатки менее дефицитным товаром;

д) с Марксом не разговаривать вообще — пусть герой просто остановится и с уважением посмотрит на портрет;

е) финальный поцелуй свести к минимуму».

Возражений нет? Объявляю обсуждение закрытым.

Бодрость сохранял только один директор студии.

— А почему вы молчите? — спросили его.

— А я счастлив, — сказал директор.

— В чем же вы видите это счастье?

— В том, что таких обсуждений становится у нас все меньше и меньше.