Золотой характер

Илья Швец РУКОВОДЯЩИЙ РЫБОЛОВ

Ни один удильщик, уважающий себя и рыболовецкое искусство, не станет губить выходной день на уженье рыбы вблизи города. Какая это ловля? Во-первых, рыбы здесь несравненно меньше, во-вторых, природа либо изрядно пощипана, либо излишне причесана, в-третьих, — и это самое главное! — вместо успокоения нервной системы наживешь нервный тик. Просто удивительно, как иногда люди, особенно незанятые, любят совать свой нос в чужие дела.

— Клюет, а?

— Слушай, забрось дальше…

— Смотри, похож на умного, а чем занимается!..

— Удит, а есть нечего будет…

И так далее, и тому подобное. Мешают своими насмешками и советами люди, не умеющие отличить налима от красноперки, мешают прохожие, купающиеся, влюбленные, ссорящиеся и мирящиеся. Нет, для ловли рыбы лучше всего удаляться от города километров на двадцать-тридцать. Там и могучие дубы на берегу, и лещи ходят стаями, и никто не маячит за спиной. Облюбуешь местечко и под учащенное биение сердца разматываешь удочку.

Но не так-то просто улететь от своего гнезда за десятки километров, если у тебя нет машины — личной или хотя бы служебной. Приходится наперекор всяким другим соображениям заводить не очень равноправную, а потому и не очень приятную дружбу с человеком, который и не такой уж рыболов, да зато с машиной.

Атаки на Юрия Александровича Резецкого мы вели планомерно и последовательно с полмесяца. Надо было сагитировать его на рыбалку и добиться, чтобы он взял с собой нас. На вооружении мы имели великолепные норвежские крючки, зеленую леску, новейших конструкций поплавки и пересыпанные преувеличениями и сплошной выдумкой рассказы об уловистых местах, которые, разумеется, известны только нам.

Резецкий, с которым мы обычно сталкивались в обеденный перерыв, насупившись, слушал нас и постепенно сдавался. Мы разжигали в нем страсть блеснуть невиданным уловом. Однажды в разговоре он сам уже размечтался о пудовом соме. Для этого, стало казаться ему, не хватало только миллиметровой жилки. Мы сразу смекнули, что толстая жилка — последняя линия обороны противника. У Николая Ивановича, моего приятеля, нашелся солидный моток этого добра, и Резецкий безоговорочно капитулировал.

Дождались очередной субботы. Николай Иванович и я пораньше отпросились со службы (тогда еще не были укорочены предпраздничные дни, и нашему брату приходилось туго). Полчаса было достаточно, чтобы собраться и выйти к назначенному месту. Вскоре около нас остановился ГАЗ-69. Мы юркнули на заднее сиденье, и машина покатила, вздымая тучи пыли.

Широкая спина Резецкого мешала нам любоваться картинами раннего лета, бежавшими навстречу. Приходилось даже время от времени спрашивать, где мы едем.

— Под Березовкой.

— У Лысой горы.

— Черновку миновали.

Сообщал это Юрий Александрович таким тоном, будто открывал всякий раз по меньшей мере новый материк.

Через боковое стекло мы заметили трактор на картофельном клину.

— Пропашка, — заключил мой приятель, весьма смутно представляющий, что это значит. Но ему не хотелось показать себя профаном перед областным руководителем сельского хозяйства. Он даже спросил:

— Наверно, последние гектары, Юрий Александрович?

— Не видел сводки, — выдохнул Резецкий.

— А каков прогноз на урожай? — не унимался Николай Иванович.

— По справкам инспекторов, которые ездили на места, урожай будет.

Очевидно, роль отвечающего Резецкому не нравилась, и он перехватил инициативу. Повернув к Николаю Ивановичу круглое, припухшее лицо с выражением «иду на вы», он сразу перешел на «ты»:

— Любишь судака? Ха-ха-ха! А где будешь его ловить?

Приятель мой ни одного судака за всю жизнь не выловил, поэтому, смущенно улыбаясь, ответил уклончиво:

— Понимаете ли, мне думается, сперва надо узнать, где он есть…

— Нет надобности! — пробасил Резецкий. — Если перед омутом песчаный перекат — закидывай судачью снасть.

Николай Иванович не стал возражать.

— А ты, пол лавочник, где окуней нахватаешь? — обратился Резецкий уже ко мне, сгустив потные складки на шее.

Я ответил примерно так же, как и мой приятель.

— Чепуха! — категорически возразил Резецкий. — Ищи корчаг, захламленных мест. Окунь там и нигде больше!

Возражать не стал и я, ибо хорошо убедился, что пытаться переспорить начальство — в лучшем случае напрасный труд.

— Ничего, ребята, — смилостивился Юрий Александрович. — Приедем — я вас научу доставать рыбку.

Часа через полтора машина остановилась, и перед нами, как на широком киноэкране, возникла богатая панорама приречной природы. Река здесь круто поворачивала влево. Вместе с противоположным берегом в воде отражались по крайней мере трехсотлетние дубы. То и дело всплескивались щуки, охотившиеся за рыбьей мелочью; иногда жерех резким ударом хвоста глушил на отмели мальков; близился закат, и оживлялись голавли, выпрыгивавшие из воды за стрекозами и мушками.

Мой приятель, не теряя ни минуты вечерней зари, побежал обрабатывать спиннингом загоревшуюся предзакатным золотом гладь реки. Я притаился в кустах и, оснастив крючок жирным навозным червяком, закинул свою единственную удочку за камыш. Чутье подсказывало, что здесь обязательно должен быть лещ.

Изредка я отрывал глаза от поплавка и посматривал в сторону машины, наблюдая за Резецким. Он, короткий и толстый, стоял, позевывая и неторопливо осматриваясь. Шофер выгружал из багажника снасти — Юрия Александровича и свои.

— Сашка, надуй лодку! — отдал ему распоряжение Резецкий.

Шофер бросил выгружать снасти и склонился над резиновой лодкой.

Надо сказать, что нам Сашка с первого взгляда пришелся но душе. Парень среднего роста, загорелый, с льняными волосами, подстриженными под бокс, он все время был чем-нибудь занят и все делал быстро и умело. Казалось, выключи его из работы — и он, как часы-ходики, запылится, поржавеет и обрастет паутиной. Мы уже успели почувствовать, что он отлично понимает своего начальника и часто внутренне посмеивается над ним. Мы не слышали еще от него ни одного возражения, хотя и видели, что он далеко не во всем согласен с Юрием Александровичем. В дальнейшем же убедились, что Сашка умеет талантливо возражать и протестовать, но не словом, а делом.

— Сашка, найди банку с крючками! — опять требовал Резецкий.

Шофер, едва заметно усмехнувшись, бросил надувать лодку и пошел к багажнику.

У меня заклевало. Это была классическая лещиная поклевка: поплавок лег на речное зеркало, затем опять приподнялся и двинулся в сторону, в воду. Я тотчас же подсек — и на удочке в самом деле заходил лещ. Счастливое мгновенье! Сердце заплясало, кровь прилила к вискам, но руки продолжали выводить рыбу. Наконец, глотнув воздуха, лещ сдался: лег плашмя, как доска, и я потянул его к берегу. Еще несколько сверхнапряженных секунд — и красавец забился на траве.

— Два кило! — определил Резецкий и поучающе добавил: — Лещей необходимо удить с подхваткой.

И поторопил шофера:

— Побыстрей заканчивай с лодкой!

— Уже закончил бы — крючки искал…

Резецкий рассердился:

— Надо напряженней работать! — Затем более сдержанно: — Надуешь лодку — положи в нее подпуск и тащи вон на ту излуку, к ракитке. Захвати червей и миног, а я пойду оценю местность и разберусь, куда забрасывать.

Сашка оттащил снасти и лодку на указанное место. Оттуда донеслось новое распоряжение:

— Насаживай: миногу — потом червя, миногу — потом червя…

Я поднялся немного выше по течению, так как из личной практики давно установил, что на одном месте сразу двух лещей выудить чаще всего дело невозможное. Голос Резецкого еще доносился, но разбирать слова уже было трудно. Отчетливо слышны были только возгласы: «Сашка!» и «Действуй соответственно!».

Вечерело очень быстро, а, возможно, это казалось так: у рыболовов всегда время бежит незаметно, и самый длинный день для них — мгновение. Из вечерней гаммы звуков, которыми кипела, говорила окрестность, многие стали выпадать, гаснуть. Становилось все тише и тише. Вдруг рождающуюся тишину оборвал отчетливо донесшийся выкрик Юрия Александровича:

— Сашка! На моей клюет! Тяни!!!

Солнце, наконец, сказочной жар-птицей упало в лес, освещая только макушки дубов да небо над собой. С луга сильней потянуло пустым ароматом разнотравья, а с реки — бодрящей свежестью. Совсем низко, над самыми кустами, пролетела короткая нитка чирков, как бы подводя в небе итоговую черту богатому, интересному дню.

У меня клевали только ерши, и я вернулся на то место, где поймал леща. Резецкий по-прежнему стоял на берегу, на небольшой излуке, яростно отбиваясь от комаров. Казалось, они мстили ему за то, что он и над рекой не отрешился от своих кабинетных привычек.

Это чувство усиливалось тем, что к шоферу, например, комары меньше приставали. Очевидно, спецовка, изрядно пропахшая бензином, отпугивала их. Кроме того, Сашка, обслуживая, как истый многостаночник, одну свою удочку и три Резецкого, был все время в порывистом движении. Да и внимания он меньше обращал на этих, по его выражению, поганцев. Когда же какой-либо «поганец» причинял довольно ощутимую боль, высасывая кровь, Сашка прихлопывал его и подшучивал:

— Ишь ты, храбрец какой нашелся! Вечная память тебе, дорогой товарищ комар!

У Юрия Александровича же вид был страдальческий, так как у него явно не хватало сил на оборону от комаров. Одной рукой он обхлопывал шею, другой — лоб, но комары пили кровь и на руках и даже на спине — через шелковую рубашку. Поэтому он то и дело тер руки о живот, чесался спиной о ствол ракиты, встряхивался всем телом. Ради справедливости, следует отметить, что, несмотря на комариное иго, он не терял бдительности.

— Сашка! Мой поплавок нырнул! Тяни!!! — закричал он, пытаясь отогнать от себя комаров носовым платком.

Приказ начальника был незамедлительно выполнен. К ногам Юрия Александровича упал небольшой окунек.

— Куда его? На кукан или в банку с живцами?

— Всякая рыба должна быть на кукане, — указал Резецкий.

— Тогда и живцов — тоже на кукан? — с простодушной улыбкой спросил Сашка.

— Живцов — нет. На данном этапе это еще не рыба, — серьезно разъяснил Юрий Александрович.

У меня начался оживленный клев, и я уже не мог оторвать взгляда от поплавка, но в повелительные реплики Резецкого продолжал вслушиваться.

— Сашка! — выкрикнул он. — Перебрось мою удочку с красным поплавком за корягу, в омут. Кстати — перемени на ней червяка.

— Мобилизуй все внимание на поплавки, — потребовал Резецкий в следующую минуту, — а я в кусты, на разведку дров схожу…

Наконец ухо резанул выкрик, похожий на вопль отчаяния:

— Бросай, Сашка! Съедают проклятые! Вон там сухой валежник — забирай его и разводи костер!

Вскоре мы собрались у молодого костра, потрескивающего, веселого. Мой приятель вбил у его противоположных краев два ольховых кола с рогульками, положил на них перекладину.

— Станок для производства ухи готов! — шутя доложил он.

— Составим сводку улова, — потребовал Резецкий. Вскоре он, однако, пожалел об этом, ибо поймал меньше всех.

— Говорил тебе, Сашка, чтобы в омут забрасывал, — упрекнул он шофера.

— Я так и делал, — подал голос Сашка. — А свою удочку держал на мели…

— Это не соответствует, — поморщился Резецкий.

Всю мелкую рыбу мы сдали Николаю Ивановичу, который вызвался приготовить какую-то особенную уху, Я принес еще дров и оживлял костер.

Уже заискрились, засверкали на темном бархате неба серебряные звезды, будто мальки в бездонном омуте. Поднялась над кустами луна, похожая на изогнувшуюся щуку, готовую вот-вот броситься на зазевавшихся рыбок.

До чего же хороши июньские вечера над глухой рекой, протекающей в лесу! Тепло, воздух настоен всеми цветами прибрежья; чувствуешь под собой прохладу земли, вся вселенная перед тобой и в тебе; рядом булькает уха, звенят комары, а в густой осоке настойчиво скрипит дергач о чем-то далеком и милом.

Красота вечера подействовала и на Резецкого. Толкнув носком сапога отскочившую головешку обратно в костер, он произнес, будто с трибуны:

— В разрезе требований современной медицины необходимо быть побольше на воздухе.

Уха нам, действительно, показалась необыкновенной. Даже Резецкий, почти все время державшийся строго, попробовав ее, вдруг подобрел, растаял. Вылавливая ложкой самые большие куски, он брал их затем в руки и, расправляясь с ними, звучно причмокивал толстыми губами и старательно облизывал пальцы. Иногда он приговаривал:

— Признаю: факт интересный!

После ужина Юрий Александрович, напуганный комарами, полез спать в машину. Мы втроем улеглись у костра. Засыпая, я слышал, как Резецкий наказывал шоферу:

— Разбуди меня в четыре… Прорыв в улове лучше всего ликвидировать на заре…

…Я проснулся, услышав стук дверцы машины и голос шофера:

— Юрий Александрович, Юрий Александрович! — настойчиво упрашивал он, — вставайте, уже пятый час…

Резецкий поворочался, помычал, потом, видимо, сообразив, в чем дело, ответил:

— Ты, Сашка, иди проверь подпуск сам, а после организуй чаек. И, братец, тогда опять разбуди меня… Наверстаем!

Шофер, оставляя след в росе, скрылся за кустами. Приятель мой, спохватившись и выругавшись, что проспал, побежал к реке, как на пожар. Я поспешил к своему лещиному омуту, и вскоре поплавок уже слегка покачивался на легкой зыби за камышами. По всем признакам, кроме этой загадочной зыби, заря была обнадеживающей, но клева почему-то не было. Пришлось сменить не одно место, уже стало ощутимо припекать солнце, а в моем ведерке плавало всего два пескаря, подкаменщик да крохотный окунишка.

Я вернулся к машине. Оказалось, что у всех результат был такой же плачевный, как у меня.

— На обловленном отрезке реки рыба отсутствует, — сделал вывод Резецкий.

Сашка предположил, что, возможно, новолуние виновато. Но и Сашке никто не поверил. Дело было не в этом: над лесом начинало, темнеть небо. А спустя некоторое время показалась туча, мрачная, даже не темная, а почти черная, и по верхушкам дубов пробежал резкий ветер.

— А, вот где собака зарыта! — глянув ввысь, присвистнул мой приятель. — Теперь все понятно!

Рыба в самом деле является превосходным барометром: за несколько часов она чувствует приближение ненастья и обычно перестает клевать.

— …Давайте посовещаемся, что делать, — предложил Резецкий.

— Совещаться уже некогда, — усмехнулся Сашка, растирая первую каплю дождя на загоревшей шее.

— Нет, надо же согласовать вопрос с товарищами, — попытался было настаивать Юрий Александрович, но крупные капли, упавшие и на его лысину, ускорили исход дела. Резецкий сказал «едем», а когда мы уложили все вещи в машину, он отдал заключительное рыболовецкое распоряжение:

— Сашка, обмой мою рыбу и положи в сумку, а потом бери надлежащие темпы…

Шофер взял в левую руку свой кукан — на нем тяжело висели крупные рыбины; в правую руку взял кукан начальника своего — на нем жалко болтались засохшие мелкие рыбешки. Одновременно окунул их несколько раз в воду, затем поднял и, как живую диаграмму, понес к багажнику, весело улыбаясь.

Через несколько минут, догоняемые зловещей тучей, мы уехали домой…

А перед следующей субботой, когда я предложил приятелю снова вступить в контакт с Резецким, он подумал и сказал:

— Знаешь что? Давай целиться на попутную машину… А не случится попутной — будем ловить под городом…

И я согласился.

Рисунок М. Черемных

НА ФУТБОЛЬНОМ МАТЧЕ

Во все горлышко.