Золотой характер

1. Признаки жанра

Не первый год муж ее трудится на ниве печати. Правда, его не называют в числе тех, кто составляет гордость и славу работников пера. Он частенько пытается кое-что кое-кому советовать, ссылаясь на свой стаже двухзначной цифрой. Жена его, добросовестная домашняя хозяйка, мать нескольких детей, первый почитатель таланта мужа, настолько изучила характер и повадки супруга, что всегда безошибочно определяла, над чем он работает в данное время. Всегда… А вот сегодня и она была поставлена в затруднительное положение…

Раньше бывало так. Если он садился за письменный стол с важным видом и обкладывал себя добрым десятком подшивок преимущественно центральных газет, папками с газетными вырезками, ножницами и клеем, жена говорила:

— Детки, уходите играть на улицу. Папа передовую будет писать!

Если же, сидя за столом, он периодически приставлял указательный палец левой руки к тому месту, где должны были рождаться мысли, а правой лихорадочно, как заправский бухгалтер, орудовал счетами, рассматривал многочисленные таблицы, мать говорила детям:

— Тише! Папа очерк составляет.

Иное дело, если перед ним на письменном столе справа лежали сочинения Салтыкова-Щедрина, а слева — томики Гоголя. Время от времени он изображал улыбку на лице. Дети получали от матери такую мораль:

— Как вам не стыдно шуметь. Ведь вы мешаете папе над фельетоном работать!

А когда основным орудием творчества служил телефонный аппарат и после каждого разговора супруг записывал в блокнот цифры и фамилии, уже после двух-трех звонков жена понимала, что здесь идет изготовление информации, и предоставляла полную свободу детям: пусть резвятся, это не мешает.

Это было раньше… А сегодня он пришел с работы красный как рак, сел на стол и вначале ринулся к телефону, как будто перед информацией, затем взглянул на счеты, словно его осенила очерковая мысль, посмотрел на всегда готовых к его услугам Гоголя и Щедрина, затем открыл крышечку чернильницы и, окунув в ней зачем-то перо авторучки, начал что-то писать. Но что? Впервые-за много лет супруга не знала, над чем трудится ее муж. Кричать на детей? Или пускай резвятся? Как быть?

Она тихонько подошла, из-за широкой спины мужа посмотрела на рукопись. Он писал… заявление об уходе с работы по собственному желанию.

2. Любовь с первого взгляда

Когда я основательно подрос, взрослые домочадцы нет-нет да и затевали, так сказать, профилактические разговоры о любви.

Первой всегда начинала бабушка.

— Великое дело — любовь! — патетически и со вздохом произносила она. Я понимал, отчего бабушка вздыхает, и старательно изображал сочувствие на своем лице.

— Но чтобы не опростоволоситься, — продолжала бабушка, и тут я насторожился, — чтобы крепко полюбить, надо знать человека. Не зря говорится: «Человека узнать — пуд соли съесть!» Вот мы с моим семь годков встречались, пока под венец пошли. Так-то…

Вот сроки бабушка устанавливала, на мой взгляд, довольно растянутые. Семь лет! За это время (я высчитал точно!) человек потребляет не менее 25 килограммов соли, то есть значительно больше пуда, рекомендованного поговоркой.

После артиллерийского налета бабушки в бой вступила моя мама.

— Не только время решает дело, — утверждала она, — любовь познается в горе, в беде. Без этого никакой крепости в любви не будет, один красивый обман.

Меня озадачил тезис мамы. В самом деле, а вдруг у меня будет любовь, а горе знать мы с любимой не будем. Что же делать тогда? Ждать горя? А если оно не придет?

Удар завершил отец.

— Вот сынок, — назидательно говорил он, не искушенный в дипломатических приемах, — мотай все это себе на ус, пригодится!

Я протягивал руку к месту, где могли быть усы, но их не оказывалось. И мотать-то не на что было! Разговоры эти скорее возбуждали во мне интерес к вопросу о любви, чем вырабатывали сдержанность, на которую в конечном счете рассчитывали родители. Я, конечно, гордился тем, что со мной о любви говорят такие солидные люди, как мать, отец и бабушка.

Вообще мне нравилось, что вожжи, которыми все время придерживали меня, теперь ослабили, и я мог свободнее держать голову. Дело дошло до того, что отец даже разрешил мне теперь читать все, что я захочу.

— И Мопассана? И Куприна? И Золя? И Бальзака? — не веря своим ушам, спросил я отца. Он, как взрослый взрослому, подтвердил свое разрешение неторопливым кивком головы.

И я с жаром набросился на ранее недоступные для меня книги.

Должен вам сказать, что большинство художников пера, как оказалось, не согласно с утверждением моей бабушки. Все чаще и чаще замелькали на страницах книг с большим вкусом и тщательностью описанные картины молниеносно поражающей любви…

Село, в котором мы жили, отличалось удивительным постоянством населения: все знали друг друга сызмальства, первым взглядом мы обменивались, гоняясь за кошками, или выглядывая из-за юбки мамы при первом посещении детского сада.

И вот я окончил десятилетку и попал в большой город. Потекли напряженные дни институтских занятий. Прошли осень и зима. Наступила весна.

Хороши в эти дни вечера в Ташкенте! В особенности мне нравится поездка в трамвае по зеленым улицам, заполненным жизнерадостным людским потоком. В один из таких весенних воскресных вечеров я сел в первый попавшийся трамвайный загон, чтобы окунуться в людское море и отдохнуть от дневной зубрежки.

Не успел я окинуть взором обитателей вагона, как… Сердце мое забилось сладко, душа наполнилась чем-то далеким от институтских конспектов. Тысяча мелодий распирали грудь. В противоположном конце вагона стояла, держась за поручни, девушка в легком васильковом платье, блондинка с голубыми глазами и слегка вздернутым носиком. Двух таких в мире не могло быть! Я готов был немедленно съесть пуд соли, чтобы только приблизить решающие сроки судьбы!

Девушка посмотрела на золотые часики, браслет которых окаймлял ее загорелую руку, и двинулась к выходу.

Я хотел заговорить с нею, рассказать о себе, о своих чувствах, о мнении бабушки по поводу любви, но только выпалил:

— Эх, бабушка!

На остановке девушка быстро сошла, бросив, как мне показалось, выразительный взгляд. Разве мог я раздумывать? О Мопассан, Золя, Бальзак!

Несколько кварталов я мчался следом, а она все прибавляла шагу. И вот мне на помощь пришел милиционер. Видимо, девушка плохо ориентировалась в городе и решила осведомиться у милиционера, как попасть в парк. А там объяснение, признание, любовь!

Девушка что-то сказала постовому. Он повернул голову в мою сторону, затем стремительно подошел ко мне, взял под козырек, как полагается.

— Гражданин! Ваши документы.

Это была неожиданная, для меня развязка, коварно подготовленная девушкой и старательно исполненная милиционером.

А девушка, пугливо озираясь, навсегда скрылась в толпе прохожих.

В отделении милиции постовой доложил дежурному:

— Подозрительный.

Безупречные характеристики месткома и коменданта общежития сделали свое дело. Работники милиции вежливо простились со мной, пожелав успеха в предстоящих экзаменах по сопромату.

Все мои попытки объясниться не привели ни к чему: комсомольская организация, профсоюз, товарищи из милиции, как и девушка-незнакомка, не разделяли моего мнения о любви с первого взгляда.

Да и у меня, пожалуй, теперь изменился взгляд на этот вопрос.

Милая бабушка! Прими мое искреннее поздравление в связи с твоей блестящей победой над классиками мировой литературы.

3. Взятка

Дать или не дать? — так вопрос и не ставился. Безусловно, дать, но как? С боку на бок всю ночь ворочался Спиридон Иваныч, перебирая в голове все возможные варианты исхода дела.

Когда он лег с вечера на правый бок, смежил глаза и начал дремать, на него нахлынул какой-то муторный сон с оргвыводами. Его обсуждали на профсоюзном собрании. Председатель месткома, увеличенный в гневе своем в тысячу раз, приблизив негодующие глаза-фары к жалкой фигуре Спиридона Иваныча, гаркнул: «Тридцать лет в профсоюзе и взятки даешь?! Жертва пережитка!». Затем все члены профсоюза слились в одно огненное пятно негодования, от которого Спиридон Иваныч начал неумолимо таять… Проснулся. Отдышался. Лег на левый бок.

И тут же Спиридона Иваныча снова охватил мучительный кошмар. Идет допрос. Прокурор спрашивает, Спиридон Иваныч отвечает. «Фамилия?» — «Неделькин». — «Год рождения?» — «1905». — «Семья?» — «Жена, четверо детей». — «Зачем взятку давали??!!» Посмотрел Неделькин, а кругом видимо-невидимо милиции, и у каждого во рту свисток. Хотел Спиридон Иваныч ответить прокурору, но раздался такой оглушительный свист, что начал он на этом свисте подниматься куда-то вверх, за облака… Проснулся. Отдышался. Лег на спину.

И пригрезился Неделькину положительный сон без единого конфликта. Светит солнышко. Поют птички. Благоухают цветы. Ему, Спиридону Иванычу, навстречу идет начальник, ведающий жильем. Спокойно берет деньги. И такая могучая улыбка озаряет лицо начальника, что на этой улыбке Неделькин вместе с женой и с четырьмя детьми, как на ковре-самолете, въезжает в новую квартиру. На улыбке — в квартиру. «Располагайтесь, — говорит начальник, — сейчас посмотрим мусоропровод…»

И этот положительный сон без конфликтов так успокоил Неделькина, что утром он решил прекратить бесповоротно внутреннюю борьбу, выпил на всякий случай брома с валерьянкой и, бросив жене на ходу решительное «Пошел!», направился к город. По пороге, в трамвае, еще раз проверил деньги в конверте: ровно десять сторублевок, пробежал заявление: написано со слезой. А вот коленки, когда подходил к учреждению, коленки почему-то подкашивались. Пока взобрался на второй этаж, сердце задребезжало часто и неровно. В приемной Неделькина встретила девушка, подобранная в секретарши в соответствии со всеми требованиями стандарта.

— Сегодня нет приема, — рыбьим голосом предупредила она.

— У меня… дело особое, — таинственно произнес Спиридон Иваныч, да так таинственно, что секретарша тут же спасовала и вежливо показала на дверь начальника.

Неделькин взялся за ручку, но мысль «это произойдет сейчас» оттолкнула его обратно, и он умоляюще спросил девушку:

— А может, я как-нибудь… в другой раз.

— Зачем же? Заходите, если дело особое, товарищ.

Она так ласково сказала «товарищ», что Неделькин, не задумываясь, самоотверженно взялся за ручку и одним духом открыл дверь. В глубине кабинета за столом сидел немолодой человек в очках и перебирал бумаги. Когда Спиридон Иваныч приблизился к нему, он, не отрываясь, промолвил:

— Как вы смотрите насчет чайку, Элиз? Крепкого, сладкого, горячего…

Неделькин кашлянул, стараясь придать своему кашлю самый мужской характер, и этим обозлил начальника. Он поднял голову, окинул недовольным взглядом посетителя и казенным голосом спросил:

— Грамотный?!

— Среднее образование, — робко ответил Неделькин.

— Табличку на дверях читали?

— Да у меня… особое дельце. — Спиридон Иваныч робко вынул из кармана руку и положил конверт на стол.

— Я сегодня не принимаю! — сказал решительно начальник.

— А когда вы… примете? — не понял начальника Неделькин и кивнул на конверт, из которого виднелись новенькие сторублевки. Лицо Спиридона Иваныча так исказилось, что по желанию на нем можно было найти любые эмоции: страдание, насмешку, отвагу, оторопь, готовность к решительным действиям. Начальник выбрал последнее. Он был уверен, что посетитель вручает ему взятку с целью разоблачения. Начальник нажал на все имеющиеся в его власти кнопки, вопя не своим голосом:

— Я вам покажу, как давать взятки!!!

Дальше Спиридон Иваныч вспоминает все, как во сне. Помнит только, как выбежал в приемную, сбил на ходу пустой стул секретарши, вынесся на лестницу, стремительно съехал на перилах вниз, не на шутку напугав встречных, затем, хотя здесь же были остановки автобуса, трамвая, троллейбуса, он остановил грузовую машину и, перемахнув через борт, приказал шоферу: «Гони!» К счастью, на борту машины в этот знойный июльский день оказался лед, и через некоторое время Неделькин пришел в себя…

А как же начальник? Увидев, с какой не по возрасту прытью посетитель оставил кабинет, и проследив в окно за его кроссом по улице, жилуправ успокоился. А его подчиненные медлили. Начальник подвинул к себе конверт, открыл, привычным жестом подсчитал сторублевки и, небрежно сунув их в карман шелкового кителя, принялся читать заявление Неделькина.

В это время в кабинет начали сходиться вызванные по тревоге: секретарша, завотделами и квартирный агент. Они почтительно стояли в ожидании распоряжения. Закончив читать заявление, начальник вынул носовой платок, смахнул слезу и, не приглашая подчиненных сесть, произнес такую прочувствованную речь:

— Методы наши — методы негодные, товарищи! Нет чуткости к людям, нет чувства ответственности, а наоборот. Вот я сейчас внимательно, со всей душой прочел заявление товарища Неделькина. Семья — шесть человек, четверо деток, одиннадцать метров площади. Член профсоюза с 1929 года. И хотя я сегодня не принимаю, но у товарища Неделькина (начальник поперхнулся), то есть товарища Неделькина я принял… Надо немедленно, в ближайшие дни вселить семью этого человека с золотыми руками, семью товарища Неделькина в новую, со всеми удобствами квартиру…

…Не успел еще Спиридон Иванович вселиться в новую квартиру, как жилуправа уже выселили из его уютного кабинета.