Большая судьба

Труженица земли

«Милая, дорогая бабушка! Приезжай меня навестить. Я очень и очень соскучилась по тебе! У нас в лагере так хорошо, что невозможно описать! Море, бор, пейзаж, какого ты, наверно, не видела. Приезжай! Жду! Целую крепко-крепко. И бегу на пляж, а то девочки уже купаются. Атанаска».

Письмо написано нетвердой, детской рукой. Некоторые буквы непослушно вылезают за пределы строчек. Но есть ли на свете что-либо милее детских каракуль? Да еще для бабушки!

Напротив меня, в тени увитой виноградной лозою беседки, сидит женщина с черными пышными волосами, в которых словно бы запутались белые нитки бабьего лета, с ясным и гордым лицом, чуть прихваченным морщинами, и с живыми глазами. На углу деревянного, покрытого бархатной скатертью столика лежат пяльцы и несколько разноцветных мотков мулине.

— Какие слова-то употребляет, — радостно повествует мне о внучке Атанаска Димитрова. — «Пейзаж!» Вот бесенок! Я это слово «выучила», пожалуй, на четвертом десятке. А ведь ей еще и восьми нету! Право, дети теперь со средним образованием рождаются!.. Вы отец?.. Значит, вы меня не осудите за восторженную болтовню о ребенке. Хотя должна вам откровенно сказать, что родители часто не в полной мере понимают счастья отцовства и материнства. Точно не помню, но, кажется, французы говорят: «Ребенок для женщины — последняя кукла, а внук — первый ребенок!»

Они тезки — внучка и бабушка. Сын с невесткою назвали свою дочь именем матери, тем самым выразив ей свою любовь, свое уважение. Такова народная традиция. И мать ценит этот знак внимания своих детей.

— Старики у нас так судят: ежели молодые почитают одинаково родителей по мужней и жениной линии, то они должны иметь по крайней мере двух мальчишек и двух девочек, чтобы их «крестить» на дедушек и бабушек. В наше время это вполне реально. Трудящаяся семья может и прокормить, и воспитать, и выучить четверых!.. Прежде и побольше родили, да нищих плодили!..

Женщина погружается в свои мысли, ее руки, никогда в жизни не знавшие покоя, берут пяльцы, и иголка, снующая с неуловимою глазом скоростью, оставляет на льняном полотне синие стежки.

— А придется-таки завтра поехать навестить внучку и посмотреть… пейзаж!

— Какого вы, наверное, еще не видели — процитировал я фразу из Атанаскиного письма.

— Видеть-то я его видала. Даже, если говорить точно, своими руками создавала его, как вот эту вышивку. Но дело у меня там есть. Надо проверить, как расположили ребят, чем кормят… И, конечно, навестить внучку!

Улыбнулась, виновато разведя руками:

— Балую я ее, да что поделаешь! Сама-то детства не знала. Так пускай она насладится им досыта!..

Ее детство — Болгария полвека назад… Село Тича. Сутолока саманных хат на дне тесной котловины в дебрях Балканского хребта. Вытесненная за сельский круг, стоит на околице хата портного Крыстю, что старушка, сгорбленная годами и невзгодами.

У отца с матерью было их пятеро — мал мала меньше. А земли — только что во дворе. Дед имел полоску, но ее прибрал к рукам кулак. Портняжной иглою семь ртов не накормишь. Едва хватало на фасоль — бедняцкую пищу, в будни пореже, в праздник погуще.

Смутное бремя на Балканах. Вспыхивает война. Крыстю гонят на фронт. Мать работает на чужой ниве. Старшие дети нанимаются подпасками. Босая, тощая, как сухая придорожная былинка, Атанаска ходит в школу. Учитель говорит, что у девочки большие способности, ее бы в гимназию… Говорит, хотя сам видит, что не до гимназии ей, а как бы не помереть с голоду.

Но вот нежданно-негаданно заявились на село вербовщики. «Их, ангелов, господь бог с неба ниспослал!» — причитала на радостях Атанаскина мать. И разве не ангелы, когда дочерям рай сулят? Правда, посланы они были не богом, а капиталистом Асеном Николовым, владельцем ткацкой фабрики в селе Аспарухово, пригороде Варны. Вербовщики набирают в ученицы девочек-подростков. Честь по чести с родителями подписывается грамота-договор, согласно которой их дочери три года овладевают на фабрике ткацким мастерством, приватно учатся швейному делу, а по истечении срока получают в награду швейную ручную машину «Грыцнер» — приданое от хозяина. «Есть еще бог на небе, а правда на земле», — говорит мать, благословляя в дальний путь двух дочерей: старшую Парашкеву и Атанаску.

Вербовщиков своих рассылал Николов по самым захолустным и горемычным селам не зря и не ради благодетельства, а чтобы набрать рабочую силу из людей непритязательных, безответных и безропотных.

Фабрика стояла на желтом, песчаном пустыре в нескольких сотнях метров от морского берега. Но моря не было видно. Его скрывала высокая каменная ограда. И над оградою была натянута в четыре ряда колючая проволока. Точь-в-точь как в концентрационном лагере. У железных ворот с пудовыми засовами денно и нощно бдел на часах детина в жандармской форме, наделенный силою гориллы.

Попали дочери тичанских крестьян не в рай, а из огня да в полымя. На быструю руку их обучили азбуке ткацкого дела — и за станки. Девчонки были еще малы ростом для станков. И хозяин изготовил специальные подставки, на которые они залезали, чтобы достать своими тонкими, худыми ручонками до основы.

Так 14-летняя Атанаска начала трудовую жизнь. Не трудовую, а каторжную. Фабрика работала в две смены. После 12 часов, проведенных в душном помещении, девочек выводили на свежий воздух… Нет, не на прогулку. Еще четыре часа они должны были чистить и подметать двор, таскать кирпич для стройки нового цеха (фабрика расширялась), сажать сосны за оградою двора, на берегу моря.

…Дремучий бор шумит нынче за селом Аспарухово. Чудится, словно собраны у берега тысячи мачт с зелеными парусами. А на тенистой полянке бора, в белом, как пассажирский пароход, здании отдыхают дети ткачей комбината имени 1 Мая и с ними Атанаска — дочь Николая, плановика ткацкого цеха, сына Атанаски Димитровой. Знает Атанаска-младшая смысл слова «пейзаж» и много других мудреных слов, а вот как создавался этот пейзаж, ей еще не сказали. Да и трудно восприять детскому сознанию, что сорок лет назад девочки, среди которых была ее бабушка, рыли тут лунки, опускали в них саженцы и на каждый корень, чтобы он прижился, выливали по четыре ведра воды — таскали ее на коромыслах из дальнего колодца.

…Юных ткачих называли в окрестностях Аспарухово «синими рабынями». Потому «синими», что хозяин, одел их в синие сатиновые халаты, служившие и рабочей и выходной одеждой, и потому еще, что цвет лица девочек «гармонировал» спецовкам.

Я рассматриваю поблекшую от времени фотографию, на которой заснята группа ткачих. Они настолько измождены, что кажутся все на одно лицо и невозможно узнать среди них Атанаску Димитрову.

— Вот она я! В четвертом ряду. А это сестра Парашкева. Она не выдержала фабричной жизни и сбежала на второй год в село. Справа от меня — Данка, через одну от нее — Спаска и вот эта — Стояна заболели чахоткою. Николов отправил их к родителям «дышать горным воздухом», там они в скором времени и померли. Рядом с Данкою — видите, красивенькая такая — Цветана, еще трагичнее кончила. Изнасиловал ее хозяин, а когда забеременела, в море утопил, чтобы следы скрыть!..

Выдержала все Атанаска, выслужила швейную машинку, но не получила ее: вышла девушка замуж без позволения хозяина за его же работника Димитра, по сему поводу и была лишена «приданого». Выгнал Николов их обоих из фабрики. Однако спустя несколько месяцев «смилостивился», принял обратно, так как молодые были уже мастерами ткацкого дела.

Построили Димитр с Атанаскою в фабричном квартале глинобитную халупу, неказистее, чем хата Атанаскиного отца в селе Тича. Хотя и бедно жили, но в любви и согласии. Родила Атанаска одного сына, потом другого.

Работать на фабрике стало еще тяжелей. Николов урезал и без того ничтожную зарплату. Ткачи попытались протестовать. Коммунисты стали готовить забастовку. Но хозяин вызвал фашистскую жандармерию, «навел порядок», а всех «красных», в том числе Димитра и Атанаску, рассчитал, не заплатив за последний месяц.

Просила Атанаска Николова вернуть ее на работу.

— Двое детей, чем я их кормить буду?

— Подыхай вместе со своими щенятами! — процедил сквозь зубы Николов.

Муж вскоре умер. Несколько месяцев Димитрова была безработной, морскими ракушками детей кормила, потом устроилась на варненскую бумагопрядильную фабрику Кирилла.

…Звякнула щеколда: в широко распахнутую калитку вошел плотный, ладно скроенный мужчина лет тридцати. Оглядев придирчивым хозяйским оком гряды георгинов и гладиолусов, оцементированные дорожки в глянцево-зеленой кайме самшита, выразительно покачал головой:

— Твой дом, мама, наверняка получит от Народного совета грамоту образцового!

— За свой что́ говорить, а квартал наш — получит. Дом к дому, двор ко двору — чистенько, все прибрано, пройди от конца в конец с тряпкой — и нигде пылинки не пристанет… Знакомьтесь, мой старшой — Николай… У нас во всей стране развернулось движение за культурное жилище, чистоту и порядок в быту. Хорошее движение, современное. При социализме человек должен работать и жить красиво.

— Мама на производстве была запевалой новых движений и хотя ушла на пенсию, осталась верной своим традициям. Даже в буквальном смысле стала запевалой… В нашем Доме культуры не ладилось с самодеятельностью. С прошлого лета взялась она за это дело и сейчас такой хоровой и танцевальный коллектив выковала, что нет равных в округе!

— Есть еще один конкурент, сынок, — смеясь, вставила Атанаска. — Варненская народная опера!

Возвратился вскоре с работы второй сын — Марин, токарь судостроительного завода имени Георгия Димитрова, стройный, высокий парень с карими материнскими глазами и материнской копною черных кудрей.

— Собирай багаж, мамочка!

— А что случилось, сынок?

— Еду в путешествие по стране. Пятеро лучших производственников из пяти тысяч награждены путевками. Как видишь, не срамим фамилии!

— Будешь еще лучшим, если перестанешь хвастаться и сам собственноручно соберешь свой багаж, — наставительно сказал Николай.

— Да я не в том смысле, — немного стушевался меньшой. — Я просто-напросто объективно информировал свою родню и тебя, в частности, как профсоюзного деятеля!

— Хватит вам, петухи! — с нарочитой ворчливостью вмешалась мать. — Пойдемте-ка пить кофе!

Мы прошли в дом. По народному обычаю хозяйка похвалилась перед гостем, чем богата: провела по комнатам, показала обстановку. О таких домах люди говорят «полная чаша». Комнаты обставлены добротной мебелью, подобранной с тонким вкусом. Но взгляд больше всего занимали ковры, самотканые, каждый — художественное произведение искусных рук хозяйки.

За чашкою кофе продолжали разговор. И я услышал волнующий рассказ о новой жизни и новой судьбе женщины, труженицы, матери новой Болгарии.

…Рабочие вышибли Николова и николовых взашей. Атанаска Димитрова вернулась на фабрику. Ткацкие станки были прежними, старыми, цехи — тесными, но все ей казалось другим — большим и просторным. Так бывает после долгой темной и ненастной ночи, когда наступит безоблачный, свежий рассвет и все на земле выглядит по-иному: светлым, чистым, чудесным… И она по-иному себя почувствовала — сильной, здоровой, как в утро своей жизни.

— Люди работают с душой, — говорит Димитрова, и эти слова, пожалуй, больше всего помогают понять, как простая, забитая каторжным трудом и нуждою женщина выросла за годы народной власти в Человека с большой буквы, которым гордится вся страна.

…Гитлеровцы разграбили Болгарию, фашистские правители довели ее до грани национальной катастрофы. Народ ходил босым и оборванным. Георгий Димитров призвал ткачей выпускать больше материалов, чтобы одеть людей. А ткачей не хватало. И тогда Атанаска Димитрова, разведав об опыте своих советских подруг по профессии, начала обслуживать четыре, восемь и, наконец, двенадцать станков. Ее почин подхватили другие ткачихи в Аспарухово, Варне, Сливене, Габрово. Меньше чем за два с половиной года она выполнила личную норму двух пятилеток. Из сотканного ею материала сшито больше полутора миллионов платьев! Знатная ткачиха ездила в Советский Союз, Венгрию, другие социалистические страны, и отовсюду, как страстный коллекционер драгоценностей, она привозила крупицу опыта, которую не прятала в свою «скрыню», а выставляла напоказ, чтобы видели и учились молодые.

Сердце партии — с людьми труда. За новаторство и самоотверженную работу Димитрова была награждена тремя Серебряными орденами труда, ей было присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда, она была удостоена лауреата Димитровской премии. Земляки послали ее своим депутатом в высший орган власти — Народное собрание.

Фабрика выросла, была реконструирована на новой технической основе и превращена в комбинат. Буйно раскустилась молодая поросль ткачей. И хотя «тете Атанаске», как ее ласково называли девчата, уже перевалило на шестой десяток, она тоже хотела расти. Партийная организация послала ее в школу руководящих кадров. Училась Димитрова, как и работала, на высшую оценку, существующую в государстве. По окончании же школы вернулась на производство и была назначена заместителем директора комбината.

Главной ее заботой стала, как она сама выражается, «реконструкция быта ткачей». По инициативе и под руководством Димитровой было создано большое подсобное хозяйство на комбинате: посажен сад, заведен огород, разбиты виноградники, были построены больница, детские ясли, детский сад и создан тот лагерь, в котором отдыхает сейчас Атанаска-внучка.

Можно остановить и повернуть вспять воды, но над годами человек пока что не властен. Димитровой сравнялось 55. Она еще не устала. Но ведь смена есть, пусть не столь многоопытная, однако с молодыми силами, с задором. И, согласно социалистическому закону, наступила пора на заслуженный, обеспеченный отдых.

Провожали ее всем комбинатом.

— Погуляли на славу, ну и, как водится, по-бабьи поплакали. Дали мне «приданое», которое не получила от Николова: машинку швейную, кроме того, полное кухонное оборудование и много разных вещей. А главное, пенсию хорошую — тысячу левов месячно!

Димитрова, отодвигая недопитую чашку кофе, задумывается. И тут, улыбнувшись с грустинкою, вздыхает:

— Конечно, трудно было с людьми расставаться!

— Да, не забудь, мама, у тебя завтра на комбинате лекция, — словно бы невзначай, роняет старший сын, отрывая мать от ее раздумий.

— Знаю, помню, — оживляется Димитрова. — Впрочем, я не рассталась с ними. И лекции и Дом культуры, да и от производства не отрываюсь. Иногда за станком постою, покажу своим «племянницам», каков он, метод «тети Атанаски». Работать их учу и жить… Ведь как бывает: поженятся — она еще молодая, зеленая, ни сготовить обед, ни истратить с умом деньги, ни создать семейного уюта. Вот я и приду к ней на квартиру да покажу раз, другой. Глядь, и пошло на лад. Рады, благодарят, счастливы!..

— Не сыну перед гостем говорить, — обнимает мать меньшой, — но работы у тебя, как ушла на пенсию, прибавилось. Член райкома Отечественного фронта, заведующая женотделом, заместитель заведующего Дома культуры!..

— Мать двоих молодцов, бабушка пока что одной внучки и родная тетя двух с лишним тысяч «племянниц»-ткачих! — тормоша Марина, в тон ему со смехом продолжала Димитрова. — Иначе и быть не может, сынок. Без работы я сразу бы состарилась. Труд… он согревает кровь, молодит сердце. Нет, не пенсионерка я, мои родные!..

…Великая труженица вы, товарищ Атанаска Димитрова, героиня земли болгарской!

1959 г.