Большая судьба

Мой друг Иван Сусанин

Осенняя пора.

«Очей очарованье!»

Каждое утро, в девятом часу, улицы и бульвары Софии заполоняют граждане в голубом. Точнее говоря, это будущие граждане. Сейчас им — от пяти до семи. Но они коренным образом «отличаются» от своих сверстников. Обратите на них внимание. Да и как не обратить!

Мальчики и девочки в голубых закрытых фартуках, оторачивающих загорелые шейки белыми крахмальными воротничками, с маленькими чемоданчиками в руках шествуют чинно, в спокойствии важном. Форма как бы смирила их буйный детский задор. Посмотрите, у того мальчугана совсем взрослое, сосредоточенное выражение личика, не иначе, как скопированное у папы. А этот, вихрастый, вовсе задрал свой курносый носик и определенно уверен, что Земля крутится вокруг него. Постарше идут без сопровождения: в одиночку или стайками; малышей сопровождают мамы, бабушки. Торжественное настроение детей гипнотизирует всех взрослых без исключения. На лицах мам и бабушек явственно обозначено сознание ответственности момента.

В этот час и я выхожу на свой корреспондентский «промысел». Моя дорога совпадает с «маршрутом» моего сына. Он выступает на два шага впереди меня, поминутно поправляя голубой фартук с белым крахмальным воротничком, который кажется ему солиднее генеральского мундира.

Мы пересекаем Парк свободы. На фоне зеленой громады Витоши пылает в лучах встающего солнца белым мрамором шпиль — обелиск героям, сложившим свои головы в битвах против фашизма. От него к Русскому бульвару текут пышные аллеи. Словно колонны, выстроились стволы могучих каштанов, дубов и лип. Арками смыкаются над головой их дремучие кроны. А внизу, вровень с грудью человека, стенами тянутся густые заросли кустарника. И в вечнозеленых «нишах» этих стен стоят на гранитных постаментах бюсты великих болгар, кто, павши в бою за свободу, вошел в бессмертие, кто возвеличил свою родину, свой народ… Это «Аллеи славных». Это живая и бессмертная история Болгарии, отлитая в бронзе, высеченная в граните и мраморе.

И каждое утро у постамента, на котором возвышается бюст Христо Ботева, нас неизменно поджидает смуглый, чернокудрый мальчонка в голубом фартуке, с чемоданом. Он ровесник моему сыну, но куда более самостоятельный. Его не сопровождают.

Еще издали он кричит:

— Здравейте, чичо братушка![47]

Затем по-мужски жмет руку моему сыну.

Мы продолжаем путь вместе.

Дети в голубых фартуках вливаются в распахнутые двери народных читалищ. На пороге их встречают две женщины. Слышатся приветствия.

— Бонжур! — у одной двери.

— Здравствуйте! — у другой.

— Гуд монинг! Гутен морген! — у третьей и четвертой.

Порог — это условная «граница». За ним — другие «государственные языки»: французский, русский, английский, немецкий…

Но с каких это пор читалища стали… «заграницей»?

Дорогие товарищи взрослые! Неужели вы забыли те не столь отдаленные времена, когда самолично свершали в коротеньких трусиках верхом на палке кругосветные путешествия, не выходя из своего крохотного двора?! Впрочем, эту «заграницу» придумали не дети!..

Уже более века народные читалища слывут хранителями и глашатаями славянской письменности, родного слова, болгарской песни, национальной культуры. Но по-настоящему пламенно любить и возвеличивать родной язык, культуру своего народа возможно, лишь постигая и любя другие языки, культуру других народов. Организация при народных читалищах групп детей дошкольного возраста по изучению основ иностранных языков, может быть, в этом смысле небольшое, но интересное и важное начинание.

Как говорил великий педагог, голова ребенка — та́буля ра́за, то есть чистая доска. Человек, начавший изучать иностранный язык на заре своей жизни, овладевает им легко и со временем достигает совершенства. В старой Болгарии, так же как в царской России, возможность обучать детей другим языкам была привилегией кучки правящих эксплуататорских классов. Теперь эту возможность получил народ.

Сто двадцать народных читалищ столицы каждое утро заполняют многие тысячи детей рабочих и служащих. Нянечка заботливо помогает ребенку раздеться, осматривает его, не болен ли. И учительница начинает урок. Пожалуй, слово это не совсем к месту. Но детям оно по душе. Уроки бывают в школе, там, где учатся «большие». А им ведь так не терпится скорее вырасти.

Занятия проходят в играх и забавах. Группы, кстати, и называются «забавачницы». Ребята делают гимнастику, вырезают из бумаги и лепят из пластилина фигурки, рисуют, водят хоровод. Забавляясь два-три часа под руководством опытного педагога, они заучивают иностранные слова, фразы и песенки, связанные с игрой или занятием. И с каждым днем все больше удивляют родителей новыми и новыми познаниями, идеальным «прононсом» и приобретаемой в коллективе собранностью и дисциплиной.

Забавачницы содержатся, если можно так сказать, на «хозрасчете». Родители ежемесячно вносят в фонд читалищ небольшую сумму денег.

Детские группы находятся под наблюдением общественных организаций и Министерства культуры и просвещения.

Созданы забавачницы также при многих детских садах Софии.

Большое это дело для маленьких!

Иногда мы приходим к зеленой нише Христо Ботева раньше нашего чернокудрого друга. Значит, наша очередь ждать. В каждом таком случае он, поздоровавшись, извиняется:

— Простите, пожалуйста, задержался!

И объясняет причину, которая, впрочем, всегда одна и та же:

— Бабушка гладила форму!

Форму, а не фартук!

Познакомились мы с ним в первых числах сентября. Чернокудрый, смуглый мальчонка стоял у бюста Христо Ботева, и когда мы с ним поравнялись, он подошел и сказал:

— Здравейте, чичо братушка!

Пожимая руку сыну, представился:

— Меня зовут Иван. — И с предельным детским прямодушием открылся: — Я хочу с вами дружить, чтобы иметь практику по русскому языку!

— Да ты молодец, Ванчо! — поддержал я мальчонку. — Всерьез решил овладеть русским языком?

— Конечно, всерьез. Каждый культурный человек должен знать язык братушек!

«Милый мой, — подумал я, едва сдерживая улыбку, — откуда ты заимствовал эту чудесную „цитату“? Наверняка, из дедушкина арсенала!»

Посмотрев на меня исподлобья, маленький русофил-болгарин добавил:

— Только прошу вас не называть меня «Ванчо». Я Иван… Иван Сусанин!..

Иванов в Болгарии немало, хотя намного меньше, чем Георгиев. Однако Сусаниных мне не доводилось встречать.

Детской фантазии нет предела. Трехлетняя болгарка — подружка моего сына — раз или два в неделю облачается в брюки своего погодка-брата и объявляет себя мальчиком. А чтобы убедительнее подтвердить «достоверность» метаморфозы, вооружается с ног до головы «пистолетами», «винтовками», «автоматами» и затевает «войну». Но Иван уже вышел из этого возраста. Ему уже шесть лет. Фантазия его должна быть ближе к реальному миру… Ближе-то ближе… Но играют же ведь они и в Левского, и в Чавдара, и в Чкалова! Может, наконец, быть, что отец Ивана партизанил и среди своих товарищей по оружию за ним закрепилось имя «Сусанин». Болгарские партизаны любили награждать друг друга именами русских героев. Но, чтобы заслужить эту честь, надо было совершить подвиг, подобный тому, которым русский герой прославил себя в истории.

Сын, слышавший нечто о подвиге Ивана Сусанина, также, очевидно, затаил сомнение относительно истинного имени своего нового друга. А у него что на уме, то и на языке. Спустя несколько дней Иван, не скрывая обиды, обратился ко мне с претензией:

— Он не верит, что я вправду Иван Сусанин!

«Он» — это сын.

— Я Иван Сусанин, и дедушка моего папы тоже был Иван Сусанин. Он завел турок в болото… За это турки его и убили!..

Тут и я понял, что парень говорит правду. Хотя не учел одной особенности детской психологии: ребенок легковерен, но если он заподозрил, что ему не верят, то мобилизует все находящиеся в его распоряжении средства, чтобы доказать свою правоту, и прежде всего постарается заручиться поддержкой взрослых.

Не далее как на следующий день Иван ждал нас в «Аллее славных» вместе с женщиной лет шестидесяти пяти, одетой в темноцветный суконный наряд, какой носят в селах Фракийской долины ее сверстницы. Из-под косынки, покрывающей голову, ниже пояса падала каштановая коса. В фракийских селах, разместившихся у подножия Родоп, женщины всю жизнь не расстаются со своею косою — гордостью девичьих лет.

— Это моя бабушка, — сказал Иван, бросив на сына взгляд Георгия-победоносца.

— Действительно, бабушка, — подтвердила женщина певучим фракийским говором. Видимо, Иван успел внушить ей, что мы Фомы неверующие и что в каждом слове нас нужно убеждать. И добавила: — Я мать его отца, Иванка!

— Очень приятно познакомиться!

— Вернулся вчера мой внук из забавачницы и заявил: «Тебе непременно нужно повидаться с моими друзьями-братушками, а то они не верят, что я Иван Сусанин». Вот я и пришла… Вы, внучата, идите вперед, — обратилась она к детям, — поговорите о своем…

Иван, уверенный в бабушке, как в самом себе, тотчас схватил моего сына за руку. Дети оставили нас вдвоем.

— Ум-то у них детский, — пропела баба[48] Иванка, глядя вслед скачущим ребятишкам, — а уже понимают, что такое героизм. И, поди, уже мечтают, как самим свершить подвиг. Да и то правильно: с колыбельки им песни про гайдуков поем, сказки-были рассказываем. А они все впитывают в себя, как песок дождевую воду. Ни капли не испаряется!..

Улыбнувшись чистыми, спокойными глазами, бабушка Иванка проговорила тихо, словно бы остерегалась, что ее услышит внук:

— И никакие мы не Сусанины… Ивановы мы. Внук — Иван. Отец его, мой сын, — тоже Иван. Отец моего сына — опять же Иван. И его отец, то есть мой свекор, — Иван. А у нас до последнего времени — вы-то, наверное, знаете — фамилия в народе давалась по имени деда. И в зависимости от этого в каждом поколении она менялась. Только теперь ее закрепляют навечно. В нашем роду фамилия была постоянной, потому что все мужчины крестились Иванами!..

Дети подошли к читалищу, оглянулись и, помахав нам ручонками, скрылись за порогом. Мы с бабушкой Иванкой вернулись в парк, и там, на скамеечке под липой, она продолжала свою повесть:

— Среди славянских народов имя Иван было распространено больше всего в России. Наши отцы и деды возлагали на страну братушек все свои помыслы избавления от оттоманского рабства. И они величали русский народ почтительным именем Дядо Иван, то есть Дедушка Иван. А особенно пламенные русофилы нарекали и своих сыновей Иванами. Так издавна повелось в роду моего мужа и, кстати, в моем роду. Заметьте, я ведь тоже Иванка!..

Когда старая женщина говорила о России и о своей большой родне — болгарских Иванах и Иванках, неизменно хранивших святую любовь к стране Дядо Ивана, ее голос становился еще певучей.

— Я не знала своего свекра. Его убили турки накануне Апрельского восстания семьдесят шестого года. Ивану, моему будущему мужу, тогда еще не сравнялось и годика. Свекор работал лесничим и жил со своей семьей в глухом бору. Те, кто его помнил, рассказывали, что он отличался диковинной силой: стреноженного коня мог взвалить на спину и унести. Зимою и летом по селам бродили турки, собирая с крестьян дань: одни — на султана, другие — на пашу, третьи — на янычар… Проще сказать, обдирали народ, как барашка. Заглядывали сборщики податей и в хижину лесника. Они ходили не в одиночку, а группами — по три человека. Лесник сполна расплачивался с ними, угощал лютой, собственного изделия ракией и вызывался проводить «дорогих гостей» до ближайшей хижины. Их дорога лежала по болоту, мимо Мертвого озера… Свекор, как рассказывают, всегда имел при себе палку из дренового дерева — кизила — с набалдашником. Мало ли с каким зверем в лесу тропа сведет! Этой самой палицей он и приканчивал турок. Трупы зарывал в болотной трясине, а золото и деньги, отобранные у крестьян, раздавал семьям гайдуков. Но турки в конце концов напали на его след. Они завели бая Ивана в ту же трясину возле Мертвого озера и там убили.

Бабушка Иванка минуту молчит, словно почитая память своего свекра-героя, затем возвращается к рассказу:

— В моем родном селе, куда перебралась семья покойного свекра, был учитель, который очень любил песню, музыку и играл на всех инструментах. Он-то и организовал при народном читалище самодеятельную певческую группу. Мы с Иваном вступили в нее. Росли-то голосистыми: у меня — сопрано, у него — бас. Наш хор пел народные песни, разыгрывал сценки из народных обрядов… Однажды к празднованию двадцать пятой годовщины освобождения Болгарии от турецкого рабства учитель подготовил с нами сцены из оперы Глинки «Иван Сусанин». Перед началом постановки он рассказал зрителям-крестьянам содержание оперы. Старшие, конечно, вспомнили подвиг и смерть бая Ивана, похожие на подвиг и смерть русского крестьянина Ивана Сусанина. А когда Иван, сын бая Ивана, кончил петь знаменитую предсмертную сусанинскую арию, то весь зал плакал!

Бабушка Иванка встала, привычным быстрым движением правой руки поправила свою косу и с задушевной лаской проговорила-пропела:

— Ивановы мы по паспортам. Но в родном селе нас зовут Сусаниными. С того самого времени, когда мы поставили сцены из оперы Глинки. Каждое лето я с внуком провожу в селе. И ему слаще меда услышать от старших обращение «Сусанин». «Когда вырасту, — говорит он, — запишусь в паспорте Сусаниным. Имею право!» Упорный парнишка. И в кого он такой пошел?!. Да и то сказать, есть в кого!..

Я проводил бабушку Иванку до дому и, прощаясь, поцеловал ей руку, как целуют в Болгарии руки сыновья своим матерям.

На другое утро Иван ждал нас у бюста Христо Ботева один. Еще издали он крикнул по-русски:

— Здравствуйте, дядя!..

Подумав, все-таки добавил свое неизменное:

— Братушка!

А я ответил:

— Здравствуй, Иван Сусанин!

И мы, как мужчина мужчине, пожали друг другу руки.

1959 г.