Большая судьба

Хозяйка жизни

Оратор сошел с трибуны. В тишине зала раздался короткий резкий звонок, и председатель бюро Народного собрания объявил перерыв.

Депутаты растеклись по коридорам, вестибюлю, кабинетам. Отовсюду долетают отрывки деловых разговоров: в свободные минуты «утрясаются» вопросы «местного» и «отраслевого» масштаба, которых никогда не охватит никакая повестка дня.

Многих из этих людей я знаю, встречался с ними, беседовал. И мне думается, напиши человек «биографию» болгарского парламента, воспроизведи, как есть, не мудрствуя лукаво, без художественных украс, жизнь депутатов — какая замечательная эпопея получится, Гомерова Илиада героической борьбы народа за свободу и социализм! Вот они, словно символизируя нацию, стоят трое: седовласый старик, переступивший восьмой десяток, активист ленинской газеты «Искра», собиравший средства для ее издания и распространявший ее, человек, говоривший с Лениным, знавший Плеханова, ученик Благоева, сподвижник Димитрова, член партии еще с прошлого века; поседевший прежде времени в тюрьмах и партизанских боях руководитель подпольной коммунистической организации — с высоким лбом, рассеченным шрамом, памятным следом фашистской пули, и этот черный, красивый юноша с Золотою Звездою Героя Социалистического Труда на лацкане пиджака. Представители трех поколений народа, цвет родины, ее гордость!

Все они вышли из крестьянских хижин и пролетарских подвалов. Но мне хочется рассказать о человеке, не имевшем ни своей хижины, ни подвала, человеке, на груди которого нет золотых отличий, но которому десятки тысяч людей доверили свой голос, послали его депутатом в верховный орган власти. Об одной женщине-крестьянке.

Я отыскиваю ее в текучей сутолоке коридоров и прошу уделить время для беседы. Что-то прикинув про себя, она соглашается. Мы устраиваемся в свободном кабинете.

— Значит, хотите, чтобы про жизнь свою поведала?..

У нее сильный голос, звенящий серебряным переливом, словно металл, закаленный пламенем. И кажется, что пламень южного солнца родины запечатлел на ней свой нестираемый след: полыхнул багряным светом по лицу, рассыпался золотыми искорками в темной глубине очей, опалил каштановую кудель волос, покрыв их белым налетом седины.

— Беженцы мы, лишившиеся дома и крова в балканскую войну. Отца своего не помню — загинул в ту же войну на фронте. А пять лет спустя голод и «испанка» свели в могилу мать, брата и сестру. Осталась я одна-одинешенька, десяти лет от роду. Родиться девчонкой в семье бедняка да остаться сиротою — горше доли, наверное, на земле нету. Сердобольные люди сочувствовали: «Лучше бы и ее господь бог прибрал в свое царствие!»

Говорит Мара Пашова скупым, но образным языком, и каждая ее фраза — как мазок, восстанавливающий трагическую картину пережитой в прошлом жизни.

Добрые бедные люди удочерили ее и отдали в няньки богатым зарабатывать свой хлеб. Горек он был, ломоть с чужого стола, сухой и черствый, подсоленный слезами. До пятнадцати лет девушка не знала грамоты, но тянулась к ней, как былинка к солнцу. Отчаявшись, она упала перед сельским миром на колени и попросила общину на казенные средства отдать ее в школу. Отходила четыре зимы, окончила четыре класса и снова пошла батрачить. Нанялась к кулаку Киро Митреву. Летом на ниве, зимой со скотом, по хозяйству управлялась и в то же время детей нянчила. Спать некогда было, работала только за харчи.

— Два созыва уже я депутатом, — говорит Пашова. — И каждый раз, когда вхожу в это здание, вспоминаю один грустный случай из своего девичества. Проводились «выборы» в фашистское Народное собрание. Я батрачила тогда у Митревых. Приезжает к нам в село кандидат в «народные представители» — буржуй толстопузый — бочка винная в окружности. Обещал крестьянам горы золотые, хоть, правду сказать, дети малые и те не верили его посулам, и, конечно, приглашал всех голосовать. Настал день выборов. Хозяева мои, возвратившись с избирательного участка, созвали гостей и затеяли пир. Верчусь я, как белка в колесе, передохнуть некогда. И взбреди мне в голову сказать хозяйке: «Отпустите меня на пять минут, я проголосую и тут как тут вернусь!» Она — мужу своему, Киро. Тот сначала не разобрал, о чем идет речь, а потом как захохочет! Сло́ва со смеху вымолвить не может. Я подумала, грешным делом, разума человек лишился. Наконец Киро проговорил: «Слышите, гости почтенные, Марка-то голосовать захотела!.. Свою гражданскую волю излить!.. Ха-ха-ха! Вот до чего демократия наша довела! А?! Жена! Какая там из наших коров что ни на есть самое глупое животное? Мара? Тезка, значит, прислугина! Так вот, жена, надень налыгач на ту Мару, что в хлеву, и отведи ее к урне — пускай подаст вместо этой Мары свой голос: „Му-у-у!“ А ты, Марка, тем временем принеси-ка нам из подвала винца, того, которое постарее… Да не мешкай, госпожа гражданка!.. Ха-ха-ха!» Ничего остроумного он не сказал, а гости в лежку закатывались…

Чистые глаза женщины потускнели, будто их застлала тень безвозвратно минувших черных дней.

Замуж она вышла за ровню, такого же, как сама, батрака и сироту, чабана, сторожившего митревские отары, — Ивана Пашова. По закону община должна была нарезать им, как беженцам, надел земли. И нарезала две десятины… болота, куда ни пешему не войти, ни верхом не въехать. Поглядели Иван с Марою издали на свою землю, сняли участок в аренду у кулака и стали его обрабатывать исполу.

Есть люди, у которых рабство убивает волю и веру, опустошает душу и разум, превращает их в рабов. Но Мара Пашова другого десятка… Когда в стране победила народная власть, тридцатипятилетняя женщина, ходившая по селу четверть века со сгорбленной рабским трудом и неволею спиной, расправила плечи и заново начала свою жизнь. Знать, талант был определен ей природою. Не оробела она, что не хватает образования, не смутилась под насмешливыми взглядами мужиков, смотревших на женщину, по традиции, унаследованной от туретчины, как на существо второго разряда, и с головой окунулась в бурный поток новой жизни.

— Товарки, бывало, скажут: «И что тебе, Мара, больше всех нужно! Землю, слава богу, получили. Кулакам хвост подвернули. Работала б на своей ниве с Иваном да растила-пестовала Димитра. Наше дело бабье, испокон известное!» «А кому, как не мне с вами, больше всех нужно! — отвечаю. — Власть-то наша пришла. Кто ж ее подпирать будет, как не мы! Хватит, на чужое богатство трудились, теперь давайте ради своего не пожалеем сил!»

Стала я втягивать женщин в общественную работу, актив сколотила. А крестьянки наши, скажу вам, коли возьмутся за гуж, любой воз потянут! Большую помощь оказывали мы коммунистам. Тут и меня в партию приняли. Высшая честь и, конечно, ответственность для каждого человека!.. Потом вскорости избрали меня земляки заместителем председателя сельского Совета!..

То был переходный период в жизни болгарского села, годы ломки старых устоев и быта, острой классовой борьбы, свирепого сопротивления кулачества. Коммунисты и бывшие батраки, объединившись, основали в селе трудовое кооперативное землевладельческое хозяйство. Но средний крестьянин стоял на перепутье, колебался.

— Не знаю уж, какими лучше словами выразить бы вам свою мысль, но тогда я ощутимо почувствовала себя новым человеком. Я увидела, что нужна не только сыну и мужу, а что во мне земляки мои нуждаются и само государство!.. Ох, трудное было времечко!.. И продовольственные заготовки на тебе, и агитация за кооператив, и сотня разных других, больших и малых, забот! Побелела моя коса на этой работе!.. Но ежели меня спросите, какие годы своей жизни я считаю самыми счастливыми, то отвечу положа руку на сердце: неспокойные и грозовые годы становления нового строя. Они были для нас, проводивших линию партии на местах, университетом. Мы учились хозяйствовать и работать с людьми, иногда ошибались — не без того, — но в конце концов наша взяла!.. Кооператив с помощью государства поднялся на ноги, урожаи пошли в гору, а с ними и доходы кооператоров. Середняк понял, из чьего дома доносится запах жареного барашка. И посыпались заявления: «Убедился в справедливости новой жизни, желаю перейти на социалистические рельсы!» Осенью пятидесятого года завершили мы в своем селе Новоселци коллективизацию, а на очередном отчетно-выборном собрании выдвинули меня председателем кооператива.

Бывшая батрачка возглавила крупное, многоотраслевое коллективное хозяйство. У нее была могучая опора — партийная организация. Вместе с коммунистами она проложила торную тропинку к сердцу крестьянина. Люди увидели, что стали настоящими хозяевами своей земли, что их достаток, их будущее зависит от них самих. Еще крепче поверили они в новую жизнь, в партию, в ее родную дочь — женщину, стоящую у руля правления кооператива, и трудились на совесть.

— Наш-то с Иваном надел, который на болоте, — расцвела в улыбке Пашова, — по тридцать центнеров с гектара теперь дает! Осушили мы и раскорчевали неудоби. Все машинами. Крестьяне поначалу сильно сомневались, что такое возможно. Впрочем, много чудес за годы кооперативной жизни произошло. Село наше, если исключить три кулацких дома, было сплошь саманное, под соломенной кровлей. Теперь же его не узнать: поднялись кирпичные дома, большей частью двухэтажные. Да и то сказать, по двадцати левов на трудодень даем!..

Я спрятал в карман свой блокнот. Пашова повременила и вдруг непривычно дрогнувшим тоном продолжила:

— Выдвинули меня кандидатом в депутаты по нашему району. Иду я на избирательный участок в день голосования. Народ на улице хороводы водит, веселится. Вручает мне председатель комиссии бюллетень. Захожу в кабину, читаю свою фамилию, напечатанную на белом листе, и плачу, да что плачу — реву по-бабьи. Ведь подумать только!..

Она замолкает и отворачивается, поднося к щеке платок. И толи чтобы отвлечься, то ли вспомнив самое дорогое, что забыла сказать, говорит уже окрепшим голосом:

— Сынок наш, Димитр, медицинский институт кончает. В село вернется врачевать!.. Ой, звонок! — спохватывается она. — Перерыв-то уже кончился!..

Мы сердечно прощаемся, и Мара Пашова неторопливым, но быстрым шагом хозяйки направляется в зал заседания. Депутаты продолжают обсуждать план развития народного хозяйства страны. И среди посланцев народа, решающих судьбы родного государства, крестьянка из села Новоселци, не имевшая ни земли, ни хаты, женщина новой Болгарии, возведенная партией до вершины народовластия.

Председатель бюро Народного собрания предоставляет слово следующему оратору…

1960 г.