Большая судьба

В степи Добруджанской

Остались позади и растаяли в пепельном мареве жаркого летнего дня отроги Балканского хребта. И словно дальше отодвинулась черта горизонта, открыв взору неоглядный простор Добруджанской равнины, похожей на степи Таврии.

На спуске с одного из холмов шофер выключил мотор, и машина, шедшая на третьей скорости, сама собой сбавила ход и остановилась.

— Что за восьмое чудо? С каких это пор колеса отказываются катиться под откос?

Улыбнувшись в смоляной ус, шофер продемонстрировал «фокус» еще раз, затем объяснил:

— Чудо природы — магнитная аномалия. Очевидно, под нами железняк!..

Включив мотор, сказал солидно, с гордостью:

— В Добрудже вы увидите много чудес. Только жаль, что вам не довелось побывать в наших местах прежде, лет этак пятнадцать или хотя бы десять назад. Ей-ей, человеку, не заставшему старой Добруджи, трудно представить себе, какой она была, а значит, по-настоящему оценить и то, что с нею стало!..

Едешь по степи, и кажется, что пшеничные поля огорожены зелеными гатями или валами: с северо-востока на юго-запад протянулись буйно разросшиеся лесные полосы. Там и сям в лощинах искрятся водоемы, по ним плавают стаи гусей и уток.

Вот на пути показался зеленый оазис. Машина вкатывает в село. Сквозь кружевной заслон палисадников проглядывают новые, добротные дома с просторными верандами и широкими окнами. На центральной площади — комплекс двухэтажных зданий: читалища, школы, больницы, народного совета и правления кооператива.

Минуем еще десяток сел-оазисов… И все они — одно к одному, как бусины в ожерелье.

Дорога сворачивает к белому городку в тополиной ограде. Тут, в «черноземном сердце» края, неподалеку от города Генерал Тошево, разместился Добруджанский научно-исследовательский сельскохозяйственный институт.

В страдную пору в кабинетах и лабораториях института хоть шаром покати.

— Все на полях и делянках, — объясняет сторож. — А Иван Гырбучев лекцию чабанам читает. Ежели вам его, провожу!..

Иван Гырбучев, директор института, мой старый знакомый. Одиннадцать лет назад, окончив Харьковский сельскохозяйственный институт, он проходил практику в Каменной степи, Воронежской области, где мы с ним и повстречались впервые. Теперь сын болгарского крестьянина стал известным ученым. Впрочем, годы и положение не изменили его. Те же юношеские искорки в живых карих глазах, та же «южная» непоседливость и энергия, тот же студенческий задор.

На полянке, поросшей муравою, тесным полукругом сидели человек тридцать. Это были чабаны из ближних и дальних добруджанских сел, приехавшие в институт «за опытом». Их интересовали проблемы рационального кормления скота, создание зеленого конвейера.

Когда лекция была закончена, зоотехник Мичо Мичев, однокашник Гырбучева по Харьковскому институту, повел чабанов на животноводческие фермы. Со мною на полянке остался, кроме директора, пожилой крестьянин по имени Тодор Янакиев, из села Дропла.

— Охота поговорить мне с русским братушкой, — сказал он откровенно. — А что касается ферм, то я тут не впервой и родословные всех животных на память изучил!

— Видите, какой у нас прилежный студент пошел, — подтрунил директор института и добавил серьезно: — Для ученого истинное счастье — работать с такой аудиторией!

— Эх, ежели бы мне да молодые годы, я бы всю зоотехническую науку превзошел! — воскликнул Тодор Янакиев. — А то ведь вместо школы отец в подпаски к чифликчии[44] послал, чужие стада сторожить и собственный хлеб зарабатывать!

— Парадоксально, но факт, — отозвался Гырбучев. — Добруджа была одной из самых отсталых, бедных и темных провинций!

Ученый и пастух, дополняя друг друга, повествуют о прошлом своего края.

Еще не так давно бо́льшая часть обширной равнины была целиною, покрытою густыми травами. На бескрайних пастбищах, принадлежавших крупным землевладельцам, гуляли табуны коней, отары овец, гурты коров и телят. Осенью чужеземные купцы скупали в Добрудже скотину, отгоняли ее в Константинополь, где сбывали с большим барышом. По мере роста населения зе́мли распахивались и засевались зерновыми культурами. Несколько лет сряду пшеница шла по пшенице, потом пашню пускали под перелог — велось типично экстенсивное земледелие.

Жил хлебороб во власти стихии и чорбаджии, или, как еще говорят болгары, бога и богача. Судьба батраков всецело зависела от воли владыки-помещика. Крестьяне, имевшие собственные наделы, в неурожайные годы закладывали и перезакладывали землю — свой единственный капитал — и попадали в кабалу к тому же помещику.

— Уж и натерпелись мы от засухи! — сокрушается Тодор Янакиев. — С весны, бывало, зеленям сердце радуется. А налетит суховей-черномор, зерно сожжет и солому, как огнем, опалит. Считалось хорошо, коли в три осени один добрый урожай брали!

— Жажда землю и людей мучила, — говорит Гырбучев. — Суходол, безречье. До подпочвенных вод не докопаться. Нередко на все село — один колодец. Вода горькая, как полынный настой. А кое-где крестьяне за десять — пятнадцать верст по воду ездили. Да вот, кстати, мы сохранили на нашей усадьбе в качестве музейной древности колодец, известный в округе под названием «Сухой».

В нескольких шагах от нашей полянки поднималась на метр каменная кладь, возле которой был установлен лежащий на деревянной раме барабан, вроде жернова, с намотанным на него тросом и прикрепленной к нему оглоблей. Дна колодца не видно. Его глубина сто метров. Весною, при таянии снегов, и во время осенних дождей он наполнялся водою, которую качали конным приводом. Летом же пересыхал.

…Добруджанская равнина — это десятая часть пашни Болгарии. Осуществляя социалистическое переустройство сельского хозяйства, Коммунистическая партия и народное правительство поставили целью превратить ее в житницу, в пшеничный закром страны. Весною 1951 года было принято постановление Совета Министров и ЦК БКП о развитии сельского хозяйства, водоснабжении и электрификации Добруджи, ставшее программой преобразования природы края и сплошного кооперирования села. Тогда же был создан Добруджанский институт — научно-исследовательский центр земледелия, селекции, животноводства, и заложено образцовое хозяйство, по которому могли бы равняться кооперативы.

Не обошлось без скептиков. Были сомневавшиеся. Дело, дескать, большое и хорошее, но его бы следовала растянуть на несколько десятилетий.

В качестве «советчиков» часто подвизались выброшенные народной властью из седла чифликчии, нашедшие приют в мертвом доме радиостанции «Свободная Европа». Они называли план преобразования Добруджи «коммунистической фантастической затеей» и, ссылаясь на «патриархальную природу» добруджанского крестьянина, его извечную любовь и преданность помещику — господину, отцу и кормильцу, — обрекали на провал дело кооперации.

У лжепророков оказалась короткая память. Теперь они словно бы забыли о существовании Добруджи. Правда, как-то весною в эфире продребезжал голос бывшего добруджанского помещика, выступившего на этот раз в роли политэконома.

— Коммунизм переродился, — козырнул он. — Где же социальная справедливость? Я жил в одноэтажной хате, имел тридцать тысяч левов годового дохода, и меня экспроприировали. А нынче в моем селе мой пастух отстроил двухэтажный дом, и его доходы под шестьдесят тысяч. Спрашивается: кто же чифликчия?

…После нашего разговора у Сухого колодца чабан Тодор Янакиев пригласил меня в свое родное село Дропла. «Дропла» — значит дрофа, степная птица, которая до сих пор водится в здешних угодьях.

Янакиев — сама Добруджа, ее прошлое и настоящее.

— Я из тех крестьян, которые существовали благодаря «добродетели» помещика, — горько шутит чабан. — Было у меня две десятины земли. Ее не хватило бы, чтобы заплатить даже проценты за долги и ссуды. Помещик, по существовавшему закону, мог ободрать меня, как липку, и пустить по миру в чем мать родила. Правда, ему это не выгодно было: я ведь на него, как вол, работал!

Но в кооператив Янакиев пошел все же не по первому зову. Народная власть ликвидировала долги помещику и утроила за счет помещичьей земли его надел. Вот он и решил похозяйствовать, так сказать, самостоятельно.

— Скоро-таки я увидел, что с кооперативом тягаться кишка тонка. А как говорят в народе: от хорошего только черт бегает!..

Пионерами кооперативного движения были коммунисты. Они взяли на свои плечи трудности организации и становления нового хозяйства.

— Сначала нас собралось небольшое, но неразбиваемое ядро, — рассказывает председатель Дроплинского кооператива Георгий Антонов, бывший связной добруджанского партизанского отряда. — Основная масса присматривалась, колебалась. Все зависело от результатов нашего коллективного хозяйствования. Убедить крестьянина в том, что кооператив несет достаток и культуру, нужно было хлебом, мясом и левом!

Партия помогла учредителям кооперации справиться с делом в короткие сроки. Государство вложило в развитие Добруджи большие средства, зная, что они оплатятся сторицей. Была создана мощная машинно-тракторная база. На поля пришли агрономы. У Сухого колодца заложили первую делянку будущей крестьянской академии — Добруджанского института. И пшеничный колос на кооперативной ниве стал наливаться полнее, низко кланяясь добротно возделанной земле.

Настал день, когда на центральной площади Дроплы из медного крана, вбитого в гранитный камень, потекла по трубам, проложенным издалека, студеная вода. Ее назвали сладкой, потому что она не была похожа на ту горькую воду, которую пили испокон веков.

— Я за социализм! — сказал последний единоличник Дроплы Тодор Янакиев.

Кооператив, объединивший все крестьянские земли, расширил ассортимент зерновых культур, всерьез занялся кукурузой, первым в округе ввел в поля севооборотов лен, наладил племенную работу на фермах и стал развиваться как многоотраслевое хозяйство.

По-прежнему над Добруджей дует в свою пору черномор. Но, вооруженный наукой и техникой, хлебороб многократно смирил его губительную силу. Глубокая пахота, идеальная обработка почвы, полезащитные полосы обеспечили гарантированные и все возрастающие урожаи всех культур. Пшеница родит нынче в кооперативе села Дропла по 25 центнеров на гектаре, кукуруза — по 30―35, подсолнечник — по 20 центнеров. Кооператоры создали прочную фуражную базу и быстро повышают продуктивность животноводства. Коровы дают по 3 тысячи литров за лактацию. До трех килограммов шерсти настригают чабаны с овцы. Чистый доход от общественного хозяйства, поступающий в кооперативную казну, перевалил за 5 миллионов левов.

От стародавних времен дом считался мерилом благосостояния болгарской семьи. Девять десятых крестьян Дроплы жили в прошлом в глинобитных хатах под низкими соломенными стрехами. Я уже не застал на селе ни одной такой хаты. Даже на снимке ее не видел: какой фотограф добирался до добруджанского захолустья!

Впрочем, Тодор Янакиев достаточно образно описал свое старое жилище, чтобы представить его воочию:

— Ляжешь — ноги упираются в одну стену, голова — в другую; встанешь — макушкой потолок подпираешь; глянешь в окошко — головой весь свет застишь… Гостя не пригласишь: первое дело — сесть негде, второе — угостить нечем… Словом, таким было гнездо — на супружескую пару и на «выводок», покуда он не оперился… И стройматериал был «птичий» — тот, из которого ласточка гнездо мастерит: солома, грязь или глина!..

Есть на селе два здания, оставшиеся от старого времени. Не богачам они принадлежали, не богачи их строили. В начале тридцатых годов местные коммунисты победили на общинных выборах. От прежнего старосты-фашиста в казне не осталось ни гроша: все себе прикарманивал. Староста-коммунист мало-помалу сколотил небольшой общинный капиталец. Партийная организация прибавила к этой сумме часть своих средств. Крестьяне поддержали выдвинутую коммунистами идею самообложения. В Дропле были построены школа и читалище.

Здание читалища слыло лучшим во всей Добрудже. А нынче неказистым выглядит оно в новом архитектурном ансамбле села. И тесновато для современных масштабов культурной жизни Дроплы: ведь в кооперативе свой самодеятельный ансамбль песни и пляски, драматический коллектив. Частые гости на селе — артисты из городов Толбухина и Варны. Кооператоры вот-вот заложат фундамент нового Дворца культуры. Судя по проекту, он снова будет лучшим в Добрудже. Но надолго ли? Когда каждое село строится и перестраивается, и когда новый дом, построенный сегодня, красивей и богаче вчерашнего!..

Думаю, политэкономы всего мира независимо от их политических убеждений согласятся, что крестьянин строит новый дом в том случае, если он сыт, одет, обут и если у него, помимо расходов на удовлетворение насущных нужд, остаются лишние деньги. В позапрошлом году кооператив выдал на трудодень по 45 левов. Прошлый год в Добрудже свирепствовала жестокая засуха. Стоимость трудодня снизилась до 23 левов 11 стотинок. Однако доход на одного трудоспособного остался высоким: без малого 10 тысяч левов в год, что составляет 830 левов в месяц. Если прибавить к этому доход от приусадебного участка, то получится и тысяча. Чтобы прожить безбедно, на селе такого заработка хватит на четверых!

Тодор Янакиев жил «одним казаном»[45] с четырьмя сыновьями и двумя невестками. Теперь в Дропле появился переулок Янакиевых. Отец построил каждому сыну по большому кирпичному дому.

— Оказывается, неправы были наши деды, когда говорили, что трудом праведным не наживешь палат каменных, — рассуждает старый Янакиев за чаркой вина. И, улыбчиво обводя взглядом своих сыновей, заключает:

— Великое дело — социализм! Справедливое!..

Июль и начало августа — пора жатвы. По янтарно-желтому морю нив плывут «флотилии» степных кораблей-комбайнов. Урожай повсюду снимается первоклассными машинами болгарской и советской марок. Реки золотой пшеницы льются в кооперативные закрома…

Стерня не стоит долго. Вслед за комбайнерами выезжают на поля трактористы, и к сентябрю равнина лежит распаханная, черная, с синим отливом воронова крыла.

…Добруджа по воле партии стала за короткое время ведущим зерновым районом страны.

И вправду, трудно вообразить и осознать всю величину перемен, не побывав в здешних местах раньше, лет этак пятнадцать или хотя бы десять назад.

За годы кооперативного строя Добруджа удвоила среднюю урожайность пшеницы и кукурузы. Девять из десяти крестьянских семей переселились в новые дома. Почти в каждом селе — водопровод и электричество.

Над степью занимается зарево того дня, имя которому коммунизм.

Издавна крестьянин величал в своих песнях Добруджу золотой. Эпитет этот родился в его сердце, когда он выходил в урожайный год с косою или серпом на свою золотоколосую ниву. Ему невдомек было, что отчий край богат не только землею, но и недрами.

Добруджа — родина болгарской нефти.

…Наша дорога лежала по побережью Черного моря. Мимо пронеслись одна, другая, третья колонны автоцистерн. В них было «черное золото», которое залегает на «дне» долины.

В окрестностях села Шаблы, на голубом полотне небосклона, замаячили, словно гигантские веки, ажурные конструкции нефтяных вышек. На черных прогалинах стояли чугунные газосепараторы, напоминавшие издали огромные кактусы, виднелись многоемкие резервуары.

Мне доводилось несколько раз бывать в этих местах, беседовать с нефтяниками, в частности с одним из первых болгарских инженеров, специалистов по нефти, Ангелом Банчевым, сыном батрака, воспитанником Ленинградского горного института; бурильщиком Андоном Марковым — Колумбом, достигшим «берега черного золота», Героем Социалистического Труда… От них-то и услышал я историю открытия добруджанской нефти.

…В тридцатых годах карта залегания полезных ископаемых Болгарии пестрила сплошными белыми пятнами. Лишь кое-где временами велись разведочные работы. На основании некоторых данных геологических исследований болгарские ученые предположили, что в Добрудже должна быть нефть. Почуяв запах горючего, немецкие, шведские и французские капиталисты оказались тут как тут. В планы чужеземных любителей легкой наживы, конечно, не входили большие капитальные затраты на доскональное изучение геологического строения района. Подобно искателям кладов они «копали» вслепую. Да и не на том месте. Восемь лет их допотопные буровые установки, присосавшиеся к земле за околицей села, заменяли крестьянам огородные пугала. Ничего, кроме грязи, из земных недр они не достали…

Народная власть вышвырнула из пределов страны незваных концессионеров. Коммунистическая партия и правительство разработали широкую программу разведки полезных ископаемых. По просьбе народной Болгарии Советский Союз прислал сюда своих геологов-нефтяников, новейшую технику.

Шаг за шагом с помощью гравиметрии, магнитометрии, сейсмо- и электроразведки ученые составляли и уточняли карту геологического строения Добруджи. И с каждым шагом они все больше утверждались в мнении, что под долиною лежит «нефтяное море». Но пробиться к нему стоило огромного труда. Не одну скважину, не одну тысячу метров прошли буровики, пока наконец на керне не обнаружили пятна коричнево-черного цвета…

Наступила весна 1951 года. Главный геолог Степан Фролович Петухов совместно с главным инженером Иваном Николаевичем Иловайским «нащупали» район, на котором сходятся положительные данные всех видов геофизической разведки. Налицо было характерное для нефтеносного слоя «поднятие пластов». Была тотчас заложена скважина № 25. Мощные двигатели буровой установки не смолкали ни днем, ни ночью. Рабочие дышали энтузиазмом и проникались верой геологов.

На рассвете 31 мая из скважины под сильным напором вырвалась струя газа. А спустя три дня болгарская земля извергала первый черный гейзер. Андон Марков по старому обычаю буровиков всех стран первым умыл нефтью свое сияющее счастьем лицо. Победу праздновал весь народ!

…Невдалеке восемь мощных тракторов тащат на специальных санях сорокаметровую вышку. Кто-то из мастеров-бурильщиков переселяется, по выражению нефтяников, на новую геологическую точку. Может, кто из старых знакомых?.. А если и нет, то познакомимся!

Я иду степью навстречу старым или новым друзьям. Что нового они скажут?.. Много! Ведь вся их жизнь полна труда, полна новых исканий, новых радостей.

Осенняя даль глубока и тиха. Вышки уходят на запад.

…Большой вам нефти, разведчики недр!

1959 г.