Большая судьба

Подвиг

…Горы рождаются в пламени. В огне рождается настоящий человек, человек-гора.

Так начинается родопский сказ о юнаке, не знавшем страха в борьбе за свободу и счастье народа, о богатыре, сдвигавшем скалы.

Истоки сказа уходят в глубокую древность, к временам Спартака, колыбелью которого, как утверждают болгарские историки, были Родопы. Тысячи ведомых и неведомых миру героев дали эти горы, столетиями полыхавшие огнем. Народное творчество собрало их подвиги воедино и отлило в легенде могучую фигуру своего защитника, богатыря.

Герои не умирают. На место павших встают новые… Этот очерк о героях — наших современниках — можно по праву начать мудрыми и крылатыми словами сказа: «В огне рождается настоящий человек…»

Тропинкою, вьющейся по бровке скалы, вдоль русла буйной речки, идет, понукая придавленного ношею ишака, старый горец. Остановившись, он делает ладонью козырек и смотрит в небо. Над ущельем парит, распластав неподвижно крылья, орел. А выше, в глубокой синеве, протянулись тросы канатно-подвесной дороги, и по ним движутся вагонетки, груженные рудой… Но что это? Не мерещится ли путнику?.. На тросе — человек. Медленно проплывает он над пропастью. До хребта далеко. Выдюжат ли его руки? Хватит ли у него сил? Но если и хватит, он все равно разобьется о стальные переплеты опорного столба. Нет! За метр до смерти человек сжимается в пружину, тигриный прыжок — и он повисает на опоре. Живой! И кому-то подает рукою знаки. Кому?

Горец жмурит зоркое око и видит второго человека, едущего в вагонетке. Первый проворно слезает с опоры, исчезая в сосновом море. Вагонетка скрывается за гребнем хребта, повисая над Чертовым ущельем. И вдруг путник вздрагивает. Страшный взрыв сотрясает воздух. От эха дрожат дремучие сосны и горы. Проходит минута, и на обуглившемся от солнца и ветра лице старого горца выступает улыбка: значит, не перевелись на болгарской земле юнаки, гордые и сильные, как орлы, что парят в поднебесье.

…Горит под ногами гитлеровцев и их денщиков — болгарских фашистов — земля.

Оккупанты грабят родопские недра: добывают руду, транспортируют ее по канатно-подвесной дороге на флотационную фабрику в Кырджали и оттуда переправляют концентрат свинца и цинка в Германию. Но с весны сорок четвертого года советская авиация перерезала стальные и водные магистрали Европы. В воздух летят немецкие эшелоны и баржи. Гора концентрата скопилась на фабричном дворе. Гитлеровские управители горнорудного бассейна, видя свой крах, поспешно собирают манатки и решают втайне от рабочих взорвать флотационную фабрику.

Партийная организация узнает о коварном замысле врага: от нее в Родопах не скроется ни один их шаг — на земле и под землею расставила она своих людей. Из подпольного центра следует распоряжение: фабрику и людей спасти любыми средствами. Коммунисты разрабатывают план действий, назначается оперативная группа, которая должна предотвратить взрыв.

В забое фашисты вместо руды грузят в какую-то из вагонеток адскую машину. Рабочие фабрики и не подозревают, что за опасность грозит им. Рискуя своей жизнью, два коммуниста на ходу проверяют вагонетки, находят смертоносный груз и сбрасывают его в пропасть.

Одним из тех, кого видел старый горец «путешествующим» на стальном тросе над пропастью, был Лозан Дойчев. Не первый и не последний свой подвиг в жизни совершил этот коммунист. Подвигом, самоотверженным и упорным, представляется вся его жизнь.

Родился он в семье рабочего в городе Хасково, центре табачной промышленности старой Болгарии, у подножия Родоп. Отец погиб на фронте Балканской войны, когда Лозану шел пятый год. Мать, оставшаяся с четырьмя сыновьями и дочерью на руках, от зари до зари не разгибала спины в сортировочных и сушильнях табачных монополий, но никак не могла прокормить семью. Лозана взял к себе на воспитание дядя. До 13 лет мальчика учили, потом отдали в слесарную мастерскую: «Хватит силы удержать зубило». И он начал приносить свои гроши́ в материнскую семью.

После победы русского Октября и поражения Болгарии во второй мировой войне революционные силы сплачивали свои ряды для сокрушительного штурма. Душою рабочего класса на фабриках и в мастерских была Коммунистическая партия. Идеи ее окрыляли юношу и завладели всем его сердцем. Он окунается в кипучую гущу классовой битвы, становится комсомольцем, потом коммунистом…

К власти в стране приходят фашистские душегубы. Десятки тысяч верных сынов и дочерей народа гибнут на полях сражений и в тюремных застенках. Кое-кто, правда, единицы, отступает перед лицом смерти. Но он среди тех, кого «огонь не жжет».

… С Лозаном Дойчевым я путешествовал по Родопам несколько дней. Но его биографию мне рассказали другие коммунисты — немногие из старой родопской гвардии, оставшиеся в живых. Сам же он избегал о себе говорить. И, думается, не из-за ложной скромности, а из-за сознательного убеждения, что его товарищи по борьбе свершили гораздо большее.

— Брат мой, Дойчо, партизан, — говорит Лозан Дойчев, — жизнью своей пожертвовал. Как раз ему с другим товарищем и попалась в руки адская машинка, когда мы искали ее в вагонетках… Смелый был юнак и огромной человеческой души!.. Уже после победы 9 сентября сорок четвертого года погиб. Еще не разоруженное фашистское офицерье открыло огонь по толпе… Он заслонил своей грудью женщину с ребенком!..

Мать, четыре брата и сестра Дойчевы навсегда связали свою судьбу с партией. Дом коммунистов служил штаб-квартирой партийной организации, явкой подполья, звеном партизанской связи. Для этих людей была в жизни одна большая цель, и они, идя к ней, никогда не оглянулись назад.

…Высокого роста, атлетического сложения, с красивым, исчерченным морщинами лицом, отчего оно кажется еще мужественнее, и копною черных волос, подернутых октябрьским инеем, Лозан Дойчев вечно в движении, как раз и навсегда заведенный механизм. Но когда внимательно присмотришься к этому «механизму», то увидишь «перебои». Атлет к вечеру переставляет ноги, словно протезы. И черные зрачки расширяются во всю радужную оболочку, как от нестерпимой жгучей боли.

В молодости были у него ноги альпиниста. Но в 1933 году члена окружного комитета партии Лозана Дойчева раскрывает и хватает полиция. «Кто твои друзья?» «Один я, других нет!» «Ничего, ты еще у нас заговоришь, сволочь!» Вяжут веревками и бьют. Бьют по ногам, и боль огнем отдается в голове. «Кто?..» «Один я!..» Жгут ноги раскаленным железом, выдергивают ногти. «Кто?» «Один я! Других нет!»

В Болгарии действует тот же григорианский календарь, что и у нас в Советском Союзе и в большинстве других государств мира. Но, определяя время, когда произошло то или иное событие, болгары обычно не называют го́да или ве́ка, а связывают его с другим, более значительным событием, которое навсегда осталось в памяти народа, в истории родной земли. Они говорят:

— Это было накануне Апрельского восстания…

Или:

— Вскоре после освобождения Болгарии Россией и заключения Сан-Стефанского мира…

Или:

— В третью годовщину Свободы, 9 сентября…

Народ ведет свое летосчисление по революционным вехам своей истории. И это оправдано. Ибо вся его история — звенья непрерывной цепи восстаний, революций, национальных и классовых битв.

Этот «календарь» распространяется и на те далекие времена, когда Балканы заселяли другие народы.

— Как давно открыл человек залегание руд в Родопах?

— Во времена Спартака, а может быть, и раньше, — скажет вам любой сведущий человек в бассейне. Именно так и скажет, а не «около века до нашей эры».

Первая шахта была тут пробита еще фракийцами. Пыль веков засыпала ее, как кратер потухшего вулкана. Поселившиеся в Родопах славяне знали, что «живут на кладе». Подземные галереи, проложенные ими в Мадане, сохранились до наших дней, так же как и печи, в которых они плавили руду. Маданские кузнецы, ремесленники и народные умельцы мастерили оружие для гайдуков, косы, серпы и домашнюю утварь для их жен и семей…

Несколько десятилетий назад сунулась в Родопы болгарская буржуазия, да орех оказался ей не по зубам. И она призвала «варягов». Немецкие монополисты в погоне за легкими барышами заложили шурфы в тех местах, где рудоносные жилы выходят наружу, протянули одну нитку канатно-подвесной дороги и принялись выгребать руду, причем не подряд, а ту, которая поценнее, с богатым содержанием металла.

После победы в стране народной власти началась новая история Родоп. Болгарские и пришедшие им на помощь советские ученые и специалисты произвели за несколько лет «глубокую разведку» и стерли «белые пятна» с горных недр. На стол правительства легла первая геологическая карта Родоп.

Взрывы рушили скалы. Строители прокладывали через хребты и пропасти шоссейные дороги, пробивали новые шахты, ставили опоры новых канатно-подвесных дорог, закладывали фундаменты рабочих поселков и городов, бетонные основы флотационных фабрик. В Софии и Москве инженеры проектных бюро склонились над чертежами будущего свинцово-цинкового завода.

Лозан Дойчев был назначен начальником службы канатно-подвесных дорог. По совместительству же приходилось выполнять обязанности и проводника в геологоразведочных партиях, так как только ему были известны наизусть все горные тропы, и инструкторы по работе с местным населением. Народ в юго-восточном уголке Родоп живет особенный. По крови это славяне — коренастые, русоволосые, с голубыми глазами. Говорят на чистом, по-древнему мягком болгарском языке. Между тем их предки огнем и мечом были переведены из православной в мусульманскую веру. Два века муллы насаждали в сознании этих людей, не знавших грамоты и культуры, дикий фанатизм, безрассудный страх перед «волей аллаха». Зовутся они «помаками» по той простой причине, что их прадеды «пома́гали»[50] под страхом «секир башка» туркам.

Бассейну требовались рабочие руки.

А муллы в мечетях вещали:

«Великий аллах, сказано в коране, создал птицу, чтобы она летала в небе, человека, чтобы он жил на земле, червя, чтобы он рылся под землей. Страшная кара ждет всякого, кто нарушит закон аллаха и пойдет работать в рудники — под землю, ибо он уподобится червю!..»

Нужно было послать в села людей, слово которых было бы для горцев авторитетнее проповедей муллы. Партия поручила это дело коммунистам, партизанившим в здешних местах, тем, кто в голодные зимы делился с помаками последним куском хлеба, кто защищал их от произвола жандармов и скупщиков табака. Лозан Дойчев завербовал и привел на рудник больше сотни молодцов, имена которых встретишь теперь среди бравых забойщиков, передовых машинистов, начальников участков.

Нет места на болгарской земле, которое не преобразил бы труд свободного народа. О Родопах, однако, мало сказать, что они преображены. Это новый мир!

Полными ковшами черпает страна из своей подземной кладовой. И выданные на-гора́ сокровища родопских недр словно бы по мановению доброго волшебника ожили, перевоплотившись в новые формы: в корпуса заводов и жилых зданий, дворцов культуры и дворцов здоровья. Они разлились половодьем яркого света в вечерних окнах и теплятся негаснущей искрой счастья в глазенках дитяти, в очах девушки, во взоре мужчины… Сокровища, еще до конца не измеренные и не взвешенные!..

За последние восемь лет добыча руды в Родопах возросла почти в восемь раз, производство свинцового концентрата — в 3,4 раза, цинкового — в 5, пиритного — в 6,5 раза. В течение этого же периода промышленные запасы свинцово-цинковых руд увеличились в 66 раз.

Еще два-три года назад бассейн именовался Восточно-Родопским. Теперь его границы раздвинулись на север, на запад, и он включил в себя большую часть горного массива. Бассейн стал Родопским.

В огне борьбы за социалистическое преобразование родного края вырос и закалился болгарский горняк. Герой труда, коммунист, он поистине богатырь, ломающий и сдвигающий с места скалы. Человек-гора!

Когда мы поднялись из маданских подземных галерей и остановились на пригорке, чтобы полюбоваться необычайным видом города, разместившегося на крутых склонах ущелья, Лозан Дойчев предложил:

— Заедемте-ка в районное управление канатно-подвесных дорог… У меня там есть дело к одному инженеру!..

В управлении нужного нам инженера мы не застали. Нашли его в горах — на строительстве новой воздушной линии.

— Здравствуй, отец! — радушно приветствовал тот Лозана Дойчева. Впрочем, если бы он и не сказал «отец», его внешность более чем красноречиво говорила об этом. Отец и сын похожи, как две капли дождя, выпавшие, однако, на землю одна двадцать лет спустя после другой.

Отец был в тюрьме, когда родился его первенец. У Лозана не могли спросить, как назвать сына. Хотя в том и не было нужды: по народной традиции первенец получает имя деда, а деда звали Дойчо. Тюрьма, затем нелегальная жизнь, партизанский отряд не давали возможности пестовать наследника. Но, может быть, пример жизни отца оказал на сына гораздо большее влияние, чем это сделало бы отцовское слово.

В сорок восьмом Дойчо с отличием окончил семилетку. Отец предложил ему поработать в бассейне. Кое-кто из друзей семьи подумал, что Лозан слишком суров: средств и возможностей для дальнейшей учебы более чем достаточно. Но старый коммунист растил сына не белоручкой, а тружеником. Дойчо начал с чернорабочего: копал землю под бетонные фундаменты опорных столбов, потом стал бригадиром, прорабом. Одновременно он учился. И когда сдал экзамены в вечернем рабфаке, поступил в институт. Железная воля отца дала себя знать. Ему, блестяще защитившему диплом горного инженера, предлагали хорошие должности в Софии. Он же пошел туда, где труднее, но больше пользы для себя и для общества.

…У начальника канатно-подвесных дорог действительно было дело к инженеру районного управления. Но что греха таить, отец хотел показать мне сына и, как говорят в таких случаях болгары, «имеет право»!

Покамест Дойчевы беседовали по своим служебным вопросам, я присел к группе отдыхавших в стороне рабочих. Седоватый прораб, делая большой и корявой рукой какие-то пометки в блокноте, словно невзначай промолвил:

— А наш-то Маресьев не сдается, бегает!..

— Это о ком вы?

— О Лозане. Мы его Маресьевым кличем. Хоть у него не протезы, а свои ноги, но они ему не меньше болей и страдания причиняют. Пенсия человеку положена. Ему бы отдыхать, он же днем волчком крутится, а ночью волком воет от старых ран! Душа в нем стальная, а нервы крепче вот этих тросов!..

Подошли Дойчевы. Старший обнял, тормоша, прораба:

— Внука жду, Желю! Письмо от невестки из института получили. Да, дедами становимся!..

— Пора, Лозо! А как назовете?

— Лозаном. Как же иначе, по деду, — ответил Дойчо.

— Хорошее имя!

Они стояли рядом, рослые, сильные, одинаково смежая в улыбке карие глаза — коммунист-отец, совершивший в жизни свой большой подвиг, и коммунист-сын, которому подвиг еще предстоит. Я долго глядел на них, и откуда-то из глубины памяти сами по себе возникли слова поэта: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей!»

1959 г.