Двойной фантом

Глава 1

в которой надо мной кружит голодная чайка

— Ух ты! Это мы где? — озираясь по сторонам, с любопытством поинтересовалась Муравьева, последней шагнув из портала.

— Похоже на Таврику, — не без сомнений заметила в ответ Инна Змаевич.

— Таврику? — переспросил я. «Это Крым, что ли?» — беззвучно уточнил у Фу.

«Так сии земли тоже называют», — с готовностью подтвердил дух.

Мы стояли на относительно пологом, поросшем вечнозелеными соснами и голым по зимней поре колючим кустарником горном склоне — выше, саженях в пятидесяти, превращавшемся в отвесные серые скалы. Под ногами у нас лежала жухлая прошлогодняя трава, лишь в отдельных, наиболее тенистых закоулках накрытая робкими снежными холмиками. Внизу, в тех же пятидесяти саженях, за узкой полоской каменистого пляжа, по которому, подозрительно поглядывая в нашу сторону, лениво гуляли тощие чайки, чернело мрачное в своем могучем спокойствии, холодное даже с виду море.

— Таврика и есть, — уверенно заявила Воронцова. — Юго-западная оконечность полуострова. — Где-то здесь неподалеку, в районе Балаклавы, мои фамильные виноградники.

— Ты хотела сказать, наши виноградники, — с лукавой улыбкой поправила ее Маша.

— Ну да, — невозмутимо кивнула Милана. — Треть площадей теперь твоя. Но сорт там растет пока по-любому прежний — Воронцовский.

— С этим не поспоришь, — усмехнулась длинноножка.

— Отставить досужую болтовню, кадеты! — грозно прикрикнул на девиц Елисей Чубаров — с недавних пор уже не поручик, а целый штабс-ротмистр. Даже интересно: за какие такие заслуги?!

Молодая графиня неприязненно покосилась на придирчивого офицера, но промолчала.

Портал из главного здания Федоровки для нас семерых — уже упомянутых штабс-ротмистра, Миланы, Машки, Инны, а также меня, Златки и Тоётоми — сюда провесил именно Чуб. Шинели и рукавицы нам было велено оставить в корпусе, из-за чего я решил, что перенесемся мы тоже куда-то под крышу — и когда нежданно оказался на открытом воздухе, да еще и на щедро обдуваемом соленым морским ветром откосе, на миг у меня даже голова закружилась. Холодно мне в одном кителе, впрочем, не было — даже к магии прибегать не пришлось. Ну да, Крым, пусть и зимний — это вам не морозная Москва…

О том, где именно будет расположена наша новая alma mater, заранее нам ничего не сообщили. Все, что мы до сих пор знали: именуется заведение Специальной Школой под личным Его Высочества Младшего Царевича Дмитрия патронажем, и со всей Империи отобраны туда двенадцать первокурсников — кадетов, юнкеров и курсантов. «Лучших первокурсников?» — помнится, уточнила, услышав эту новость, Муравьева. Обращалась она к Корнилову, но ответил ей духов Чуб: «Я бы сказал: проблемных первокурсников», — скривившись, словно от зубной боли, буркнул он.

«Проблемных — так проблемных, главное, что тебя там не будет», — подумал тогда я — и, увы, ошибся: поручика перевели вместе с нами, да еще и повысив при этом в звании до штабс-ротмистра. Некоторым утешением, правда, мне служило то, что возглавить спецшколу выпало все же не Чубу, а Корнилову, произведенному при этом в подполковники, а заместителем Юрия Константиновича стала новоиспеченный ротмистр Поклонская — тоже, в общем-то, далеко не худший вариант. Ну а Елисей Елисеич… Дух с ним, с Елисей Елисеичем!

Само по себе расставание с Федоровкой для меня также не стало каким-то особым сюрпризом. После того, что произошло в Китае, тем более — после «выхода из подполья» Фу и Оши, радикальные перемены в моей судьбе сделались неизбежны — и совсем не факт, что к лучшему. Да, собственно, не только в моей: Муравьева так и вовсе была твердо уверена, что новый семестр начнет где-нибудь в подвалах III Отделения, а та же Златка, например, всерьез опасалась, что если российские власти ее и не вышлют из страны, то на всякий случай отзовут на Родину болгары. И вот в последний день зимних каникул нас троих, а также Воронцову, Ясухару и Змаевич вызвали к Корнилову и велели по-быстрому собирать вещи. Но не по домам разогнали и не по узилищам позакрывали — посулили эту загадочную царевичеву спецшколу. Всяко лучше, чем подвал III Отделения, согласитесь!

И вот мы здесь, в Крыму.

— Идем наверх, — окинув нас долгим взглядом, но, как видно, так и не найдя более, к чему бы придраться, коротко распорядился Чуб.

Вслед за штабс-ротмистром мы двинулись гуськом по петлявшей среди сосняка тропинке и шагов через двести вышли к двухэтажному каменному особняку с изящными колонами вдоль фасада и оформленным в виде классического портика парадным входом. За открывшемся нам зданием, выше по склону, виднелись треугольные фронтоны других строений. Вся эта картина живо напомнила мне вид на горный монастырь Шаолинь, любоваться коим мне недавно довелось при весьма драматических обстоятельствах — разве что архитектурный стиль здесь был, конечно же, совершенно не китайский, а какой-то антично-европейский.

Обогнув особняк (из-за уклона, на котором располагался, сзади он оказался высотой всего в один-единственный этаж), мы вышли к ровной квадратной площадке, с трех сторон обнесенной каменной балюстрадой с проходами посередке, а с четвертой примыкавшей к следующему строению и служившей ему своего рода просторной террасой. С фасада над оной террасой нависал широкий балкон, где стояли и о чем-то беседовали с полдюжины офицеров — среди них я рассмотрел Корнилова и Поклонскую. Внизу, на огороженной площадке, собрался народ помоложе — очевидно, наши будущие товарищи по учебе. Как и нас, федоровцев, насчитывалось их шестеро, но были они отнюдь не едины: двое юношей и коротковолосая девушка-блондинка в белых мундирах Императорской Борисовской академии держались нарочито особняком, какой-то парень в штатском костюме скучал в одиночестве, опершись ладонями на перила балюстрады и повернувшись спиной к остальным, а широкоплечий молодой человек в зеленом кителе и синих брюках Новосибирского юнкерского училища разговаривал с щуплой черноволосой девицей в салатовой форме Амурского института полевого целительства. К нам хабаровчанка стояла затылком, но узнал я ее сразу.

— Нет! — само собой вырвалось у меня. — Только этого не хватало!

Словно почувствовав на себе мой взгляд (а может, и правда почувствовав — магия же), девушка резко обернулась: это действительно была Диана Цой.

— Ого! — сдержанно хмыкнула рядом со мной Муравьева. — Вот так номер!

— Да уж… — пробормотал я, опасливо прислушиваясь к собственным ощущениям.

Пожалуй, нет: былого отвращения к хабаровчанке, некогда вызванного откатом после снятого приворота, я более не испытывал. Уже хорошо. И все же, очевидно, нежданная встреча была мне неприятна, пусть и шло это уже не от сердца, а скорее от рассудка.

Тем временем, удивленная, должно быть, не менее моего, Цой сжалась, втянув голову в плечи. Пальцы ее, похоже, машинально, скрестились, словно девица собиралась призвать щит, но ни малейшего выброса магии я не почувствовал — очевидно, технику она так и не применила, сдержалась. Диана перевела взгляд с меня на Машку, затем скользнула глазами по прочим моим спутникам, после снова посмотрела на меня, неуверенно кивнула — не то в порядке некоего формального приветствия, не то в подтверждение: да, дескать, не извольте сомневаться: это я собственной персоной. Потом, расслабив кисть и распрямившись, едва заметно развела руками: ничего не поделаешь, мол, сложилось как сложилось — и поспешила вновь повернуться к своему собеседнику-новосибирцу.

— Ждите здесь! — велел нам между тем Чубаров, коротко кивнув на террасу, сам же штабс-ротмистр быстрым шагом направился к дому с балконом.

— Судя по выражению твоего лица, это та самая Цой? — подошла ко мне сзади с вопросом Воронцова.

Так-то видеть хабаровчанку Милане доводилось — в Федоровке, перед полевым выходом — но присмотреться тогда к целительнице молодая графиня, ясное дело, не удосужилась, а после их пути уже не пересекались, и знала о Диане Воронцова лишь по нашим рассказам.

— Та самая, — буркнул я.

— Ну и вкус у тебя, чухонец! — показушно фыркнула она.

Мне оставалось лишь сердито поморщиться.

— Але, это был приворот! — зачем-то вступилась за меня Машка — и так было понятно, что Воронцова ерничает.

— Помню, помню, — усмехнувшись, кивнула Милана. — Нарочно они, что ли, нам тут точки напряжения создают? — добавила она затем — уже скорее с беспокойством, выразительно покосившись при этом сперва на Змаевич, а затем на Ясухару.

Того покушения на Златку Тоётоми Инне так и не простил — несмотря на деятельное раскаяние Мастера големов и снисходительное отношение к ней пострадавшей царевы. Что до самой Змаевич, то, как утверждали, в душе она по-прежнему была к нашему японцу более чем неравнодушна, пусть и старалась теперь, как могла, не показывать виду. Разведи начальство их с Ясухару по разным углам, к примеру, оставив кого-то одного в Федоровке — и проблема, возможно, как-нибудь да рассосалась бы. Но в новую школу отправили обоих, вольно или невольно перенеся сюда и старые заморочки.

— В моем случае — никакого напряжения, — решительно тряхнул я головой. — На Цой мне плевать.

— Вижу, как тебе плевать — позеленел аж весь! — заметила молодая графиня.

— Не преувеличивай уж! — бросила ей Муравьева.

— Я в полном порядке, — заявил я, сам в это сейчас почти веря. — Не думаю, чтобы…

Внезапно осекшись, я, должно быть, и впрямь немало изменился в лице — под ироничное покачивание головой Миланы — но причиной случившегося на этот раз была отнюдь не пресловутая хабаровчанка: парень в штатском костюме, до сих пор стоявший к остальным спиной, внезапно подался от балюстрады немного назад — вынудила его так поступить наглая чайка, стремительно спикировавшая на перила и теперь с разинутым клювом бочком к нему подступавшая — привыкла, может быть, что ее здесь подкармливают? Паренек же, как я уже сказал, резко отпрянул, повернувшись при этом к нам в профиль — и меня вдруг словно громом поразило.

— Кир?!. — ошеломленно прошептал я.

Духи Америки! Это был Кирилл Мазаев, один из тех, с кем вместе я летом угодил в загребущие лапы купца Адамова, Пустота ему стекловатой — с чего все, собственно, и началось! Нас ведь тогда пятерых похитили: меня, Светку, Дашку Карпенко, покойного ныне Санька Сорокина — и вот, Кира!..

— Кир! — файерболом сорвавшись с места, я стремглав бросился через террасу к Мазаеву, в несколько прыжков покрыв разделявшее нас расстояние — и вдруг словно на глухую стену напоролся на недоуменный взгляд паренька в костюме:

— Простите, сударь, сие вы мне?

— Кир, ты что, меня не узнаешь?! — широко распахнул глаза я, тем не менее приостанавливаясь. — Это же я, Володя Зотов!

Скептически посмотрев на меня, давешняя чайка недовольно вспорхнула с балюстрады и улетела в сторону моря.

— Станислав Заикин, к вашим услугам, сударь, — вроде как представился тем временем парень. — Простите, мы встречались раньше?

— Что? — опешил я. — Какой еще, к духам, Заикин?

Никаких сомнений: голос тоже был его, Кира. Но что за чушь Мазаев несет?!

— Так мы встречались раньше? — с нескрываемым интересом повторил между тем свой дурацкий вопрос парень.

— Вообще-то, мы добрых одиннадцать лет за одной партой просидели… — пробормотал я.

— В самом деле?

Твоего астрала! Неужели обознался?!

Я еще раз окинул быстрым взглядом собеседника. Нет, это точно был Кир. Даже не брат близнец (которого, собственно, у Мазаева никогда не водилось): маленький, но заметный шрамчик под левым глазом — это же я ему в третьем классе неудачно ткнул в лицо ржавой железякой! В фэнтези мы, понимаешь ли, играли — он был магом, а я — рыцарем. Крови, помнится, пролилось — словно голову приятелю ненароком отрубил! Как я тогда перепугался, кто бы знал!

«Я соотнес образ в вашей памяти с внешностью сего юноши, — услужливо подал голос Фу. — Никаких сомнений быть не может: сие Кирилл Мазаев, ваш земляк из мира-донора!»

«А я что говорю?!» — лишь каким-то чудом я не произнес этого вслух.

«Однако при сем, в своем недоумении юноша с вами нынче вполне искренен», — добавил мой фамильяр.

— Не может быть! — покачал между тем головой Кир. — Не бывает таких совпадений! — замешательство на его лице сменилось разве что не детским восторгом, почти сразу, впрочем, вытесненным кисловатым скепсисом.

— Узнал, наконец?! — успел спросить его я, тут же, впрочем, поняв, что едва ли.

— Простите, сударь, но нет, — размеренно покачал головой Мазаев. — Я вас не помню. Но все дело в том, что я вообще не помню себя ранее нынешнего руяна, — так здесь называли первый месяц осени, по-нашему — сентябрь. — И коли вы и впрямь знали меня до той поры, буду вам крайне признателен, ежели поделитесь со мной сими сведениями!

— Охотно! — почти на автомате выпалил я. Что ж, похоже, отчасти ситуация прояснилась. — Вас звали Кирилл Мазаев, вы…

— Курсантам школы — построиться в шеренгу! — как всегда некстати прервал меня окрик вернувшегося на террасу Чубарова. — Порядок справа налево: молодой князь Гагарин! Молодой граф Бестужев-Рюмин! Молодая графиня Воронцова! Молодой князь Огинский-Зотов! Госпожа Перовская! Госпожа Иванова! Господин Ясухару…

«Заикина»-Мазаева штабс-ротмистр назвал самым последним, двенадцатым.

— Простите молодой князь, — со всем возможным почтением к только что услышанному титулу проговорил Кир. — Боюсь, что нам надлежит занять наши места в строю! Но позже, если вы не против, мы непременно должны продолжить сей разговор!

— Да уж, — кивнул я. — Обязательно!

— Огинский-Зотов, Заикин, вам что, особое приглашение требуется?! — рявкнул на нас Чуб.

Зло зыркнув на штабс-ротмистра и еще раз дружески кивнув напоследок начавшему отступать от меня спиной вперед Киру, я поспешил в начало уже почти сформировавшейся пестромундирной курсантской шеренги — к узкому просвету между с интересом наблюдавшей за мной Воронцовой и белобрысой девицей-борисовкой. Как ее? Перовская?

Высоко над нашими головами с криком нарезала круги голосистая чайка — не знаю уж, та самая или уже другая.