Фортуна-женщина. Барьеры

Глава XI

Мне было ясно: необходимо как можно скорее сбросить с души дело Хайбери. Я отчетливо представлял свои следующие шаги, но больше не испытывал ни малейшего интереса. Меня тошнило — в буквальном и фигуральном смысле.

Я отправился в ”Дорчестер” и заявил, что хочу видеть мистера Хайбери по срочному делу. К счастью, секретаря не оказалось на месте, а сам Хайбери хотя и встал, но не покидал своей спальни. Он расхаживал по ней в роскошном черном шелковом халате с золотыми отворотами.

Он кисло улыбнулся мне.

— А, джентльмен из страховой компании. Прошу. Боюсь, что в прошлую пятницу я был несколько груб, но у меня были нервы не в порядке. Житья нет от агентов и продюсеров. Сигарету?

— Я рад, что вам лучше, мистер Хайбери, — синяк под глазом почти исчез.

— Не могу сказать, что я уже совсем здоров, но доктор Эймар считает, что через какой-нибудь десяток дней я смогу приступить к работе. Но до чего противно на студии! Грязь, пыль — просто нечем дышать, и никто палец о палец не ударит.

Мы немного поболтали о том, о сем. К нему постепенно возвращался прежний шарм; обаяние струилось из его глаз так же естественно, как теплая вода из крана. Он упивался собственным добродушием.

Но я не мог внимать ему с открытой душой, так как был выбит из колеи.

— До сих пор, мистер Хайбери, — сказал я, — мы просто составляли промежуточные отчеты для страховщика о состоянии дел. Однако теперь настало время представить полный отчет. Вот почему я настоял на встрече. Надеюсь, что смогу назвать им точную дату возобновления съемок.

— Конечно, старина; в следующий понедельник. Эймар обещает, что через неделю я буду как огурчик.

— А что думаете вы сами? Фостеру приходится туго, тем более, что эта Как-Ее должна вот-вот отбыть в Штаты. И потом… я думаю, вы сможете вернуться в строй в этот понедельник.

— Фостер перебьется. У него бывали причины для головной боли и посерьезнее этой. Вы не представляете, какой развалиной я себя чувствую.

— В том-то и дело, что представляю.

Он расправил складочку на халате.

— О чем это вы?

— Так ли необходимо расшифровывать?

— Ради Бога — если вам есть что сказать… — поток его обаяния превратился в тоненькую струйку.

Я вздохнул.

— Когда популярный актер неожиданно получает травму, естественно наводить справки, особенно если его жена слишком задерживается в Эдинбурге.

— Кто дал вам право грубо совать нос в мою личную жизнь?

— Когда случается пожар на товарном складе, — терпеливо объяснил я, — в мои обязанности входит установить причину пожара. Если заболевает человек и его болезнь влетает другому в кругленькую сумму, моей задачей становится установить причину болезни.

Он медленно поднялся на ноги. У него были плечи чемпиона по борьбе и талия профессионального танцовщика.

— Убирайтесь, мистер Ищейка. Мне скучно вас слушать.

Я тоже встал.

— У вас, кажется, репутация настоящего мужчины?

— Ну так что?

— То, что, если в данный момент от меня потребуют дать заключение, мне придется подпортить ваш имидж, сообщив страховщику, что мистер Хайбери страдает от побоев, нанесенных ему женой; что она сбила его с ног и он целую неделю провалялся в постели. Конечно, эти отчеты носят конфиденциальный характер, но они проходят через множество рук; не исключено, что кто-нибудь проболтается и это попадет в прессу.

— Идите к черту!

— Отлично. Я жду до завтра. В случае каких-либо изменений в ваших планах дайте мне знать.

Он долго, упорно жал на кнопку звонка — белый как мел и взбешенный.

— Мисс Грей, проводите джентльмена. И проследите за тем, чтобы ноги его здесь больше не было ни при каких обстоятельствах.

Я вышел на улицу и побрел по Парк-Лейн. Я свою работу выполнил, теперь выбор за ним: капитулировать или счесть мою угрозу блефом. Главное, я мог отвлечься от этой проблемы, забыть о ней и сосредоточиться на единственно важной для меня лично. Она мучила меня, как зубная боль, — каждую минуту, днем и ночью.

Генри Дэйн встал из-за стола и, подойдя к окну, потер указательным пальцем щетину на подбородке.

— Продолжайте. Я весь внимание.

— У меня нет доказательств, но, мне кажется, мы имеем дело с мошенничеством, хотя до сих пор и весьма скромным. Есть причины, по которым в настоящее время я не могу действовать открыто. Мне нужен совет такого опытного человека, как вы.

— Опустите комплименты.

Я рассказал ему обо всем, что знал и подозревал, — правда, изменив кое-какие подробности и не называя имен. Он сидел на подоконнике, дымя трубкой и стряхивая пепел в старую гильзу.

— Этот человек испытывает материальные затруднения?

— Трудно сказать. В агентстве ”Григг энд Григг” нет соответствующих сведений. Он всегда отличался замкнутостью. Несколько лет назад по его финансам был нанесен серьезный удар налогом на наследство.

— Вы считаете, что жена с ним заодно?

— … Да.

— И мать?

— Вряд ли. Я почти уверен, что нет.

— Вы можете заполучить первую картину?

— Да. Но я навел справки о художнике. Будет непросто доказать, что он не создал авторскую копию. Иногда это делается.

— В таком случае ваши подозрения беспочвенны.

— Есть и еще причины.

— Вы сами оценивали размер ущерба, нанесенного первым пожаром?

— Да.

— И подозреваете, что они замышляют новую попытку?

— Рано или поздно.

— И что они подружились с вами…

— Да. Чтобы на всякий случай заручиться моей поддержкой. Помнится, во время второй или третьей встречи этот человек поинтересовался, от кого зависит выбор посредника. И вообще, мы довольно часто обсуждали вопросы страхования: я не скрывал от него того, что знал. Жена тоже…

— А другие картины?

— Вот что я думаю. На следующей неделе я смогу завладеть ими — без особого труда. Не знаете ли вы способа отличить руку мастера от руки ремесленника? Какие-нибудь общие принципы…

Он выпустил струйку дыма.

— Бывают подделки, которые могут ввести в заблуждение опытных экспертов.

— Не думаю, что в данном случае мы имеем дело с чем-то подобным. Картины висят в холле, довольно высоко…

— И все же вы рассчитываете на время завладеть ими?

— Я имею доступ.

— В таком случае вам нужен Льюисон. У него небольшая мастерская в Вест-энде, недалеко от места, где вы живете. Чего он не знает о подделке картин, того не знает никто. До войны Льюисон отбыл два срока, но это прощено и забыто. Он оказал мне неоценимую помощь в деле Килларни. Советую сослаться на меня, иначе вы из него и слова не вытянете. Ну и, конечно, придется раскошелиться. Он не открывает рта даром.

— Этот человек… может, он разбирает я и в подделках под старинную мебель?

Дэйн саркастически усмехнулся.

— Еще бы! Он собаку съел на их изготовлении.

Попав в мастерскую мистера Льюисона, вы сразу понимали, что ее владелец — из тех, кто никогда не отказывается от выгодного предложения, будь то ремонт пианолы или изготовление воровской отмычки. Интересно, кто его страхует? Из-за якобинского книжного шкафа выступил рослый, сутулый человек с крупным носом и подозрительно принюхался.

— Мистер Льюисон?

Вместо ответа он принялся искать бифокальные очки, а найдя, уставился на меня сквозь выпавшие половинки.

— Как вы могли прочитать на вывеске, мастерская принадлежит Марте Гудман.

— Вы мистер Льюисон?

— А вам зачем?

— Мне рекомендовал вас адвокат мистер Дэйн. Может быть, вы дадите мне полезный совет. Я страховой инспектор.

Он снова потянул носом и остался не слишком доволен.

— Я не доносчик.

— Я об этом и не прошу. Все, что мне нужно, это консультация — как определить подлинность картины?

Он поиграл с очками.

— Что за картины?

— Два полотна, написанные маслом. Констебль и Липпи.

— Липпи никогда не работал маслом. Где эти картины?

— К сожалению, я не могу их предъявить. Мне нужно знать общие принципы.

— Общие принципы не помогут. Есть только один надежный способ изучить тысячу и одно произведение живописи во всех деталях. И тогда через несколько лет у вас выработается чутье. Иногда помогает метод пальпации — если копия так себе.

— Я готов оплатить ваши услуги.

Он нахмурился и неожиданно исчез за книжным шкафом. Мне показалось, будто хлопнула дверь. Я остался наедине с чучелом хорька, таращившим на меня маленькие, острые глазки.

Я уже начал подумывать, не следует ли каким-нибудь шумом напомнить о себе, но как раз в этот момент старик вернулся в сопровождении женщины, чьи габариты были ровно вдвое меньше него; она торопливо вытирала руки о фартук.

— Это Марта Гудман, — торжественно представил Льюисон. Заметив мое недоумение, он пояснил: — Кто-то же должен присмотреть за мастерской в мое отсутствие. Идемте, побеседуем.

Я вернулся домой только в седьмом часу. Можно было со спокойной совестью подождать до воскресенья, отдохнуть, сходить в кино. И тогда вся эта история приняла бы другой оборот. Но я понимал, что в моем теперешнем состоянии кино — не лучшее лекарство.

Так что я плотно поужинал и около восьми вышел из дому. Не имело смысла ехать туда до темноты. Скорее всего, Трейси с Сарой отбыли утром, но слуги могли еще добрых несколько часов слоняться по опустевшему дому. Я не знал их порядков: вполне возможно, они оставляют кого-нибудь присматривать за домом. В таком случае моя поездка окажется напрасной.

Дул сильный ветер — даже в Вест-энде. Небо заволокли тяжелые тучи; между ними изредка мелькали пятнышки холодного голубого цвета. Я вывел свой автомобиль из блока на четвертом этаже подземного гаража и покатил по Парк-Лейн и дальше через Гросвенор-плейс до Виктории. Свернул на Виктория-стрит, проехал через Вестминстер-бридж до Сент-Джордж-Роуд, а затем — кружным путем мимо ”Элефанта” и ”Касла”. Мне не было нужды торопиться.

Голова распухла от новых подробностей: трещины, оставляемые временем, холсты, лаки, личное клеймо фабриканта, подрамники — клееные либо сбитые гвоздиками — и какие существуют способы грунтовки. Впрочем, я думал совсем о другом — о Саре. Вспоминал нашу последнюю встречу. ”На то были причины”,— ответила она, когда я спросил, почему она согласилась встретиться…

Мой дальнейший путь пролегал по шоссе до Рочестера; в Дартфорде я круто взял на юг и поехал вдоль берега Дарента; миновал Фарнингем и Севенокс. Этой дорогой я еще не ездил. Сгущались сумерки. Меж облаками появилась луна — в три четверти. Здесь, за городом, ветер бушевал вовсю, грозя обернуться ураганом; он беспощадно разделался с первыми признаками наступающего лета. Я как раз проезжал мимо фруктовых садов; ветер срывал лепестки, и они кружились в вихре быстрого вальса.

В паре миль от Ловиса я решил сделать привал — перекурить и успокоиться. Несмотря на облака, было еще недостаточно темно. Меня беспокоила сторожка. Правда, Сара сказала, что она пуста. Обычно они ее сдавали, но старый жилец недавно умер, а новые еще не въехали. Хотя наш разговор происходил всего несколько дней назад, с тех пор многое могло измениться. У меня не было ни малейшего желания провести ночь в полицейском участке.

Я выбросил окурок, завел мотор и включил фары. Миновав сторожку, проехал ярдов двести и остановился на траве под деревом. Выключил фары и выбрался наружу.

Вместо того, чтобы вернуться и пройти через ворота, я перемахнул через забор и очутился во владениях Трейси.

С тыльной стороны сторожки-флигеля в окнах также не было света, так что я храбро двинулся по дорожке к дому, стараясь, однако, держаться в тени окаймляющих ее зарослей падуба. На западе еще виднелась светлая полоска неба; время от времени меж облаками, точно дуговая лампа, вспыхивала луна, и тогда по земле скользили хищные черные тени. Если запрокинуть голову и смотреть на несущиеся вдаль облака, можно было почувствовать себя в перевернутом мире.

Несмотря на то, что, как я и предполагал, в Ловис-Мейноре было темно, я решил не пренебрегать мерами предосторожности и сначала позвонить у парадной двери. Если в доме находится Эллиот или кто-нибудь еще, мне будет нетрудно сочинить какое-нибудь объяснение.

В полутьме особняк казался еще более приземистым и раздавшимся вширь. У парадной двери сохранился старинный, неэлектрический звонок; можно было представить, как в недрах дома заливается колокольчик — и некому откликнуться на зов.

Я залез на клумбу и попытался заглянуть в окно холла, но внутри было слишком темно. Хорошо бы предосторожности ради обойти весь дом по периметру. Если понадобится, вся ночь в моем распоряжении.

Я двинулся против часовой стрелки, рассчитывая последней проверить конюшню-гараж, однако дошел только до кухни. В северо-восточной части дома, как раз там, где рядом рос гигантский тис, расположились несколько окошек с выступами — там была столовая. В этом месте посыпанная гравием дорожка мало того что подходила к самому дому, но и была примерно на одном уровне с окнами. Сара как-то сказала, что это объясняется многовековыми тектоническими процессами. Только я собрался заглянуть внутрь, как обнаружил, что одно окно закрыто неплотно.

Если что-то и было способно рассмешить меня в такой момент, так именно это. Должно быть, старик Эллиот дал маху. Или сам Трейси оставил окно почти открытым в расчете на настоящее ограбление. Защелка едва держалась. Щель оказалась достаточной, чтобы просунуть нож и отломать ее. После этого я опустил ноги на широкий подоконник, а затем и вовсе спрыгнул в комнату.

На всякий случай я смахнул с подоконника грязь и на несколько секунд включил фонарик. Укрытая от пыли мебель придавала комнате непривычный вид. Прекрасные чиппендельские столы (возможно, подделка) казались громоздкими, неуклюжими глыбами. В углу за ширмой была дверь, ведущая в кухню. Что, если старый Эллиот не уехал, а задремал в каком-нибудь кресле? Впрочем, гораздо правдоподобнее казалось предположение о том, что он упился вдрызг и коротает вечер в своем любимом трактире.

Я вышел в холл.

Здесь, в передней части дома, я избегал без особой нужды включать фонарик, тем более что луна вышла из-за облаков. В холле царил беспорядок. Здесь в последнее время работали декораторы; они оставили посреди холла две стремянки с перекинутой поперек доской. Предметы мебели были сдвинуты и накрыты простынями. Возле одной из стремянок на полу громоздилась куча постельного белья.

Луна снова спряталась за облако, и комната приобрела зловещий вид. Снаружи завывал ветер. Мне вдруг показалось, будто я слышу шаги на лестнице. Я изо всех сил напрягал зрение, но никого не увидел. И все-таки наверху явственно слышалось: топ-топ-топ. Трудно ожидать от простоявшего не один век здания, что оно будет тихо вести себя почти что в бурю.

”Мы с Трейси полностью понимаем и доверяем друг другу”,— сказала она. Не думать, забыть об этом! Прежде всего — картины; за ними-то я и пришел. Улики. Добыть их и тем же путем выбраться наружу! Я всегда отличался умением бесшумно двигаться. Вот и сейчас — только одна рассохшаяся половица скрипнула под ногой. Я поднял глаза — картины исчезли.

Я тупо уставился на пустые белые квадраты на стене, разочарованный и злой, как будто эти чертовы картины нарочно спрятались, чтобы расстроить мои планы. Однако чуть позже я сообразил, что ни один человек в здравом уме не оставит картины на стенах во время ремонта.

Снова спустившись в холл, я как будто разглядел под куском материи возле одной двери подходящие очертания. Подойдя ближе, я убедился, что это те самые полотна.

Мне еще не приходилось видеть их вблизи; они оказались больше и тяжелее, чем я ожидал. Лица волхвов на картине Липпи были нарисованы в натуральную величину; в лучах фонарика, который я старательно заслонял с боков ладонью, чтобы не было видно со стороны, они казались живыми. Вот-вот эти сморщенные черты придут в движение, зашепчут губы… Как это говорил Льюисон? Деревянная доска, пропитанная клеем? Еще какие-то подробности, перепутавшиеся у меня в голове: гипс… яичный желток с водой…

Я перевернул картину и, достав перочинный нож, нанес по тыльной стороне легчайшую царапину. Это не составило труда. Я отложил нож и взял картины, по одной в каждую руку.

Луна по-прежнему была за облаками, но мои глаза привыкли к темноте, и я мог двигаться, почти не задевая предметов. Однако у двери в гостиную я наткнулся на что-то, похожее на толстый кусок резины. Я пнул его ногой, но он не сдвинулся с места.

Я поставил одну из картин и включил фонарик. Оказалось, что я наступил на человеческую руку. От неожиданности я выронил фонарик; он стукнулся об пол и погас.

Конечно, рука была не сама по себе — ее владелец лежал тут же, в паре футов от меня, выделяясь среди других предметов плотной белой тенью. Я подумал, что нужно бы включить свет, и, прислонив картины к столу, осторожно, на цыпочках приблизился к двери, где был выключатель. Мне уже было не до конспирации.

Однако выключатель не сработал: вероятно, кто-то вырубил сеть на распределительном щитке. Я замер у двери, не зная, что предпринять. То ли скорее уносить ноги — и пусть другие задают вопросы, — то ли остаться и попробовать выяснить, что случилось.

Первый шок миновал. За свою жизнь я повидал немало убитых и раненых. Но здесь был особый случай.

В это время снова выглянула луна и осветила холл. Я явственно увидал белые холмы мебели, стремянки, оба живописных полотна и бесформенный бугор на полу возле двери в гостиную — неподвижный и взывающий. Мне было здорово не по себе, но я поспешил туда.

Он лежал на боку, выбросив одну руку в сторону. Лицо находилось в тени, но я узнал его по одежде. Я поднял фонарик — он вышел из строя. Я перевернул лежащего на полу человека. Да. Это был Трейси Мортон.

Его глаза смотрели куда-то мимо меня, через плечо — смотрели, но не видели. Мне безумно захотелось чего-нибудь выпить. И чтобы хоть одна живая душа оказалась рядом.

Что-то заставило меня взглянуть вверх, на галерею. Часть балюстрады оказалась сломанной — вот откуда деревянные обломки возле трупа. Под ногами хрустели щепки, словно черствое печенье.

На особняк обрушился ураганный порыв ветра, и мне почудились наверху чьи-то шаги: топ-топ-топ. К этому добавился какой-то странный запах. Мой мозг по-прежнему работал беспорядочно, урывками, но в нем, кажется, мелькнула здравая мысль: подняться и осмотреть сломанную балюстраду. Проходя мимо груды постельного белья, я запутался в каких-то веревках и, подняв, обнаружил, что это не простыни и не чехлы, а Добротная шелковая портьера.

Наверху было темно — луна как раз спряталась за тучу. Пролом был прямо напротив спальни Трейси. Дверь оказалась открытой, в глубине комнаты выделялись серые квадраты окон. Я пытался определить, откуда взялся пролом. Сломались не только тонкие перила, но и пара прочных, крученых столбиков. Правда, их успел подпортить древесный червь.

На полу — еще одна сорванная портьера. Трейси мог споткнуться и упасть. Но при чем тут портьеры? Я подозревал, что, озлобившись после всех неудач, он ухватился за возможность, которая представляется не каждый день: мать в отъезде, слуги отпущены, в доме нет никого, кроме них с Сарой… на этот раз ему светит солидная страховая сумма… в то же время он избавится от особняка — этого ненасытного чудовища, в чью утробу уходят все деньги; Трейси обретает свободу и достаточный капитал, чтобы жить в свое удовольствие. Возможно, Сара не участвует в афере и он отослал ее прочь…

По какой-то несчастливой случайности он облокотился на балюстраду, и она не выдержала. В разгар преступных приготовлений дом, который Трейси вознамерился уничтожить, уничтожил его самого.

Я повернулся, чтобы снова спуститься в холл. И тут вдруг случилась невероятная вещь: я услышал рядом с собой хриплое дыхание Трейси.