Фортуна-женщина. Барьеры

Глава IV

Стоял погожий октябрь, а это воскресенье и подавно выдалось отменное. Я катил в южном направлении, минуя бесконечные и, как ни странно, создававшие ощущение пустыни кварталы многоквартирных жилых домов.

Подъезжая к Ловис-Мейнору, трудно было отрешиться от мысли, что в этом особняке разместились бы добрых восемь семей, если брать за точку отсчета то жизненное пространство, которым они располагают в тридцати милях отсюда. Со всеми пристройками и прирезанными участками усадьба Мортонов казалась городом в миниатюре, только, в отличие от города, на нее было приятно смотреть. Огромный приземистый особняк словно разлегся на солнышке, подставляя ласковым лучам деревянные стены, окна с освинцованными рамами, старинные эркеры на резных деревянных консолях и стройные ряды труб.

На этот раз я доехал до самого крыльца; Эллиот, которого я в свое первое посещение видел выгребающим мусор из гаража, впустил меня в дом. Это был человек лет шестидесяти, с морщинистым лицом и такой же шеей, на которой свободно болтался надетый по такому случаю воротничок.

В гостиной я обратил внимание на картину, явно принадлежащую кисти французского художника. В это время вошел Трейси Мортон, поддерживая под локоть пожилую даму.

— Рад вас видеть, Бранвелл. Любуетесь моим Ватто? — он сделал паузу, чтобы отдышаться. — Разрешите представить вас моей матери. Мама, это майор Бранвелл.

Ага, значит, он наводил справки… Старшая миссис Мортон была высокого роста, с хорошей фигурой и почти прозрачной кожей. В то же время в ней угадывались живость и кипучая энергия, а также способность быстро принимать решения — и не менять их впоследствии.

— Сын много говорил о вас, майор Бранвелл. Кажется, вы вместе служили в Восьмой армии?

— Не то чтобы вместе — в одних и тех же местах. Боюсь, однако, что я по меньшей мере два года назад утратил право носить звание, так что это уже устарело.

— Такие вещи никогда не устаревают, — парировала она.

В это мгновение в гостиную вошла Сара; пока Мортон разливал напитки, мы поддерживали легкую светскую беседу. Обед проходил в продолговатой, наполовину обитой панелями комнате в глубине дома, с узорчатым оштукатуренным потолком и овальным чиппендельским[4] столом. За ширмой скрывалась дверь, ведущая на кухню. Нам прислуживал все тот же старик с болтающимся воротничком. Хозяева проявили вежливый интерес к моей работе, и я постарался объяснить, в чем заключается работа страхового агента, особенно напирая на то, что хотя он и представляет интересы страховой компании, но обязан быть абсолютно объективным и не становиться ни на чью сторону, особенно если истец не в состоянии воспользоваться услугами своего консультанта. Я все еще был не большой мастер по части застольных бесед — это давалось мне с огромным трудом. В разгар трапезы Трейси извинился и, отклонив предложение Сары что-то принести, вышел из столовой. С минуту все молчали.

— Чем дальше, тем хуже, — вполголоса произнесла Сара, обращаясь к свекрови. — Срок действия адреналина неуклонно сокращается.

— Осень для него — самое трудное время. Только напрасно он так быстро капитулирует. Случалось, приступы проходили и без ингалятора.

Я молчал, но миссис Мортон сочла нужным дать мне кое-какие объяснения:

— Перед своим пленением мой сын девять часов подряд провел в холодной воде. Тогда-то это и началось. Да и сам плен не мог не отразиться на его состоянии — не только физическом.

— У вас есть еще один сын, миссис Мортон?

— Да. Адвокат. Он служил в гвардии, как его отец. Но ему больше повезло.

Я бросил на нее вопросительный взгляд.

— Мой муж потерял ногу при Сомме.

Старый слуга унес тарелку Трейси — подогреть.

— Я часто думаю, — продолжила миссис Мортон, — насколько я счастливее тех женщин, что принадлежали к старшим поколениям! Их единственным уделом было оставаться дома. Нет ничего страшнее бездействия: оно разъедает душу, — на ее лице отразились боль и гнев. — Один из Мортонов пал при Креси и два брата — при Бленхайме. Основатель рода сложил голову при Марстон-Муре.

— У вас воинственный род.

— Если учесть, что все эти события имели место на протяжении шести столетий, то вряд ли. Иногда проходили довольно долгие периоды без войн, охватывавшие целые поколения. Наши предки стремились жить в мире. Это — наше родовое гнездо. Мы не искали войн. Но, если они все-таки случались, мы исполняли свой долг.

Я окинул взглядом просторную столовую.

— Вам было за что драться.

— Да, — согласилась она. — И было что терять.

Минут через пять вернулся Трейси — в его состоянии произошла благотворная перемена. После обеда он настоял на том, чтобы показать мне дом. Прежде всего он повел меня в бывший холл с каменными стенами, возведенными в четырнадцатом веке; снаружи к нему примыкала конюшня. Холлом больше не пользовались по назначению. Нынешний огромный холл прежде был зимним двориком, поэтому потолки здесь оказались выше, чем в других помещениях. Я увидел тяжелые балки под потолком, восходившие аркой к двум маленьким окошкам; широченная лестница вела на галерею с сильно заплесневелыми перилами и кручеными столбиками балюстрады. Окна имели внизу широкие, как сиденья, подоконники. Снаружи эти окна заросли кустарником, так что с трудом пробивавшийся сквозь них свет имел зеленоватый оттенок.

— В старину люди спали на свежем воздухе и там же принимали пищу. Но с начала восемнадцатого века этот обычай стал выходить из моды, и дворик превратился в закрытое помещение.

Поднимаясь по лестнице, я остановился на полдороге, чтобы рассмотреть еще одну картину: трое мудрецов приносят дары на Рождество Христово. Трейси нетерпеливо окликнул меня:

— Здесь всего полдюжины действительно стоящих картин. Отец ими не занимался, но я позаботился о том, чтобы их почистили и отреставрировали. Это работа Филиппино Липпи, примерно тысяча пятисотый год. А вот та, на противоположной стороне, — ранний Констебль.

Верхние помещения имели более обжитый вид. Знаки запустения встречались здесь значительно реже: пятно на потолке, рассохшаяся дверь… Казалось, Мортону доставляло удовольствие отмечать их, один за другим.

— Этот дом — тяжкое бремя на моих плечах. Не проходит дня, чтобы я не проклинал его. И в то же время я ни за что не согласился бы расстаться с ним. Даже сейчас, когда я не могу зарабатывать деньги, чтобы поддерживать его в хорошем состоянии.

— А до войны?

Он скорчил привычную гримасу, точно проглотил что-то несъедобное.

— До войны мне не приходилось зарабатывать — по крайней мере, в том смысле, как это обычно понимают: каждое утро расписываться в журнале. Во время и после войны благодарное правительство ввело это в обычай. Я же сейчас и подавно на это не способен. Давайте спускаться.

Несмотря на простоту, даже небрежность манер, во всей его повадке чувствовалась порода. Даже в толпе на железнодорожной платформе вы не приняли бы его, скажем, за фермера, даже если бы он был соответственно одет. Вот что значит шесть столетий пребывания во дворянстве! А еще я подумал: бедность — понятие относительное. Мортон считает себя бедняком, имея троих слуг и ”бентли”, — лишь на том основании, что не может держать егерей и квартиру в центре Лондона.

Внизу мы застали еще двоих гостей; один, прислонившись к камину, пил кофе. Это был крупный, с глазами навыкате, мужчина лет тридцати в сером клетчатом костюме и желтом шелковом галстуке. Вторая гостья оказалась хорошенькой смуглой девушкой с шифоновым шарфом вокруг шеи; меня поразила ее осанка. Мужчина высоким тенорком рассказывал что-то смешное; он скосил на нас глаза, но все-таки довел историю до ”плачевного финала”. Некая леди Кэролайн Стокхолм, вечно шокировавшая знакомых аляповатыми чехлами для мебели, однажды снизошла до того, чтобы прислушаться к мнению рассказчика, однако поняла его неправильно и вместо того, чтобы сменить чехлы, позволила какому-то прохиндею-приказчику уговорить ее приобрести новый мебельный гарнитур.

Все смеялись. Рассказчик в сером костюме хотел было добавить постскриптум, но, взглянув на меня, решил временно пожертвовать им ради церемонии знакомства. Его звали Клайв Фишер; мы обменялись рукопожатием, и он, добродушно улыбнувшись, продолжил свое повествование. Девушка по имени Амброзина оказалась его сестрой; она едва заметно наклонила голову в знак приветствия.

Я собрался уходить, но Трейси Мортон замахал рукой, чтобы я остался.

— Здесь, в Кенте, Клайв — некоронованный король по части хорошего вкуса. Никто и ничто не обходится без его санкции. Когда мне вернули после реставрации моего Липпи, я знал, что, только заручившись его одобрением, решусь повесить картину на прежнее место.

— Ну, я тут ни при чем, — запротестовал Клайв, который, едва заслышав свое имя, обратился в слух. — Существуют общепринятые нормы, известные всем здравомыслящим, высококультурным людям. К примеру, если их применить к Эль Греко, отреставрированному в Национальной галерее, каждому станет ясно, что эти иконоборцы заслуживают быть повешенными на Трафальгарской площади.

— Не только Эль Греко, — лениво заметила Амброзина. — Все их картины стали похожими на открытки.

Я прислушивался к дискуссии, но не вступал в нее. Настоящая культура слишком поздно и бессистемно вошла в мою жизнь. Эти люди говорили на знакомом с детства языке. У Трейси, например, был вид человека, который всюду побывал и все видел. Возможно, так оно и было.

Сара подошла к боковому столику, чтобы налить себе кофе. Я вдруг почувствовал на себе ее взгляд и мгновенно обернулся, но она успела отвести его в сторону. За все это время мы не сказали и двух слов. А ведь я приехал затем, чтобы говорить с нею. Не то чтобы я рассчитывал чем-то ее поразить, нет, просто мне хотелось сгладить впечатление, которое могло у нее сложиться. Пусть не думает, будто мною владеют старые обиды.

Я все ждал удобного момента. Наконец миссис Мортон, прямая и чопорная, удалилась; атмосфера сразу же стала непринужденнее. Фишер явно чувствовал себя как рыба в воде. Насколько я мог понять, он и сам был художником и, судя по костюму, извлекал из этого занятия немалую выгоду.

Вернулась миссис Мортон, и я понял, что упустил свой шанс. Пора ехать домой. Я поднялся, страшно недовольный собой и уверенный, что Сара останется с Фишерами, но она вместе с Трейси проводила меня до дверей и даже вышла на крыльцо. Я осмелился задать вопрос:

— Вы часто наведываетесь в Лондон?

— Раз в месяц, — борясь с одышкой, ответил Трейси, — я езжу на Харли-стрит, где мне делают укол. Зато Сара бывает там два раза в неделю. Она разрабатывает модели дамской одежды для фирмы ”Делахей”.

— Может, как-нибудь пообедаем вместе? — предложил я Саре, одновременно давая понять, что имею в виду как ее одну, так и их обоих. — По каким дням вы приезжаете?

Она уклонилась от прямого ответа.

— Через пару недель Трейси предстоит поездка в Лондон. Правда, он никогда не задерживается допоздна. Почему бы вам еще раз не навестить нас в Ловис-Мейноре?

Вот так!

— Благодарю вас, — сказал я. — С удовольствием. Еще раз спасибо за сегодняшний обед.

Я сел в машину, нажал на стартер и оглянулся. Они стояли рядом на крыльце. Сара была одного роста с мужем. Когда я развернулся, она подняла руку, но лишь затем, чтобы заслонить глаза от солнца.