Фортуна-женщина. Барьеры

Глава II

И в самом деле, ничего из того, что я тогда нафантазировал, не сбылось. Однако встреча состоялась — через девять лет.

Я не успел до объявления войны покинуть пределы Англии, хотя и отправился в Ливерпуль в надежде сесть на какое-нибудь судно. Но было уже поздно, и вскоре после Дюнкерка меня призвали в армию.

Нет, я не рисовался перед Сарой Дарнли. Я и сейчас готов был подписаться под каждым словом. Однако рассуждать о своих намерениях гораздо легче, чем осуществить их или хотя бы сделать шаг в этом направлении. Я импульсивная натура, а в данном случае импульс отсутствовал. У меня нет более вразумительного объяснения.

На первых порах дела шли из рук вон плохо. Меня угнетала не сама по себе военная подготовка, а необходимость дисциплины. Все же спустя несколько месяцев я приспособился — в ущерб лучшей части своего ”я”. Потом мне присвоили звание и маховик завертелся.

Я прослужил шесть лет и порядочно попутешествовал. У меня было много друзей, но двое из них взяли на себя заботу о моем будущем на гражданке. Рой Маршалл, родом из Новой Зеландии, так красочно описывал жизнь на острове, что мне показалось заманчивым эмигрировать в другую страну, чтобы начать с чистого листа. Я уже начал готовить документы, но тут подвернулось второе предложение, от Майкла Аберкромби, и через месяц я побывал в его офисе на улице Короля Вильямса. Кончилось тем, что я дал согласие работать в системе страхования.

Не последнюю роль сыграло то, что я довольно-таки привязался к Майклу. Это был великан сурового вида, с крутым изломом бровей — в минуты озабоченности они складывались буквой ”V”. Внешне он производил впечатление человека решительного, прирожденного лидера, однако на самом деле был в высшей степени деликатен, даже застенчив.

Помню, после знакомства с его отцом мы вышли обсудить это за чашкой кофе. Он спросил, заинтересовало ли меня его предложение. Я вызвал в памяти просторные кабинеты его фирмы на четвертом этаже административного здания с табличкой: ”Аберкромби энд Компани. Страховая инспекция. Основана в 1841 году”, маленькую машинисточку в приемной — она носила туфли на трехдюймовых каблуках — и прочих сотрудников, из которых каждый был занят своим делом. Мне было нелегко представить себя в этой обстановке.

Майкл растолковал мне, чем они занимаются. Если фирма, или частное лицо, или морское судно терпит бедствие и несет убытки, они предъявляют иск страховой компании. В задачу страхового агента входит произвести экспертизу, определить размеры понесенного ущерба и составить исковое заявление таким образом, чтобы оно устраивало обе стороны.

— Если не брать в расчет старые фирмы, как наша, в период между войнами этот род бизнеса не пользовался особой популярностью, однако времена меняются. Страховые эксперты начали объединяться в ассоциации, дело ставится на профессиональную основу, требования растут: к примеру, в настоящее время нужно знать бухгалтерский учет…

— Откуда же, по-твоему, у меня возьмется необходимая квалификация?

— В данном случае это не главное, хотя я и рассчитываю, что со временем ты наверстаешь по части знаний и умений, — Майкл поднес ко рту чашку с кофе. — Мой дед скончался восемь лет назад. А отец, по правде говоря, не тянет. В некоторых ситуациях он действует исключительно грамотно, но случаются и такие, которые требуют определенной твердости характера, а где ее взять? Страховщики же мигом чуют слабину. Сам я хочу специализироваться на кораблекрушениях — больше ни к чему не лежит душа. Признаюсь тебе, я и сам похож на отца — такой же слабохарактерный. Мы с ним дополняем друг друга. Хотелось бы иметь партнера с противоположными качествами.

— Я что-то не пойму: это комплимент или оскорбление?

Майкл ответил без улыбки:

— Наверное, и то, и другое — всего понемножку. Мы слишком много пережили вместе, чтобы я пытался подсластить пилюлю. Оливер, я испытываю к тебе огромное уважение.

— О, Господи!

— Нам нужна цельная натура, человек волевой, приятный в обращении, но способный, если нужно, настоять на своем; толковый и хорошо разбирающийся в людях.

— Как ты можешь судить о цельности моей натуры? Все, что тебе известно, это то, что, исполняя обязанности полкового казначея, я не растратил казенные деньги.

— Я знаю то, что слышал от тебя самого.

Я немного подумал и произнес:

— После окончания школы я устроился в аэропорт; два года проработал механиком в гараже и одновременно занимался на вечерних курсах журналистики. После смерти отца отовсюду ушел и стал скитаться по дорогам. Пересек — в качестве кочегара — Атлантический океан, нанимался к фермерам… Не очень-то вяжется с той работой, что вы мне предлагаете. А насчет приятности в обращении — у тебя слишком богатая фантазия.

Подошла официантка. Майкл заплатил по счету.

— Я знаю тебя четыре года и успел составить собственное мнение. Мне кажется, ты находишься в плену довоенных представлений о самом себе. Возможно, смотрясь по утрам в зеркало, ты видишь себя прежнего — но это чисто внешнее впечатление. Забудь о нем. До войны ты вел сомнительный образ жизни, но, нравится тебе это или нет, война в данном случае оказалась как нельзя более кстати. Знаменитый натиск Бранвелла! Но теперь пора приспосабливаться к мирной жизни.

Я заерзал от смущения.

— Беда в том, что я чувствую себя подделкой. Ни рыба, ни мясо, ни птица. До войны я, по крайней мере, знал, кто я и что я — пусть даже мое место было среди отщепенцев.

— Тебе нужно сменить критерии, взять иную точку отсчета. Во всяком случае, это — один из способов, — Майкл подождал и, так и не дождавшись ответа, продолжил: — Конечно, в каком-то смысле такая работа может показаться пресной. После первого заместителя командира полка трудно всерьез посвятить себя поиску доказательств того, что шуба миссис Смит действительно не подлежит ремонту, или установлению причин поломки водопровода.

Мы вышли на улицу. Накрапывал дождь. По мокрому асфальту шуршали шины проносящихся автомобилей; на тротуаре было полно народу. У входа в аллею какой-то человек торговал спичками. Я купил коробок. Вот о чем я думал: не прошло и восьми лет, как ты ночевал на товарном складе Суиндона, и примерно столько же — с тех пор, когда тебе дали семь суток за то, что ты заехал в глаз полицейскому; а двенадцать лет назад твой отец открыл газ, и, когда ты вбежал в дом, он, уже почти не дыша, лежал на полу в луже собственной блевотины. Мистер Бранвелл — в отложном воротничке и черном галстуке, только что возвратившийся электричкой в девять пятнадцать из Сербитона…

Так чего же я жду, почему медлю? Потому что работа на ферме в Новой Зеландии представляется мне более заманчивой перспективой?

— Как бы я тебя не подвел через каких-нибудь полгода. Не успею толком овладеть профессией, как она мне осточертеет и захочется перемен…

— Это не исключено. Но я не думаю. В любом случае, тебе не обязательно сию минуту принимать решение. Не горит. Даю тебе несколько дней на размышление.

Мы перешли через дорогу и свернули на Кэннон-стрит.

— Мне нужно зайти к приятелю, — сказал Майкл. — Это как раз по дороге. Пройдем еще немного пешком, а там… какой тебе нужен автобус?

— Майкл, меня больше не нужно убеждать. И я не нуждаюсь в нескольких днях на раздумья. Хватит одного вечера. Завтра я к тебе загляну. О’кей?

Должно быть, он понял, что я решил принять его предложение. Несмотря на все свое добродушие, он редко улыбался, — а теперь расплылся в улыбке и дотронулся до моей руки.

— Отлично, Оливер.

Наверное, война перевернула жизнь многих людей, не только мою. Но временами меня разбирал смех при мысли о том, что результатом всей пролитой крови, пота и слез явилось превращение паршивого бродячего кота в респектабельного домашнего любимца, наслаждающегося всеми удобствами жизни того самого общества, которому он так яростно бросал вызов.

Иногда я нарочно напоминал себе об этом, потому что способность человека удивляться весьма ограничена: не успеешь понять, на каком ты свете, как необычное становится само собой разумеющимся, будничным, и ты ведешь себя так, словно иначе и быть не могло. Личность не есть нечто неизменное. Она, как кора дерева, подлежит обновлению. Хотя, если уж быть точным, работа страхового инспектора — тоже не сплошной праздник. Случается, вам звонят в любое время дня и ночи, и приходится мчаться в Шерборн, Саутгемптон или Ширнесс.

Я снял двухкомнатную квартиру над магазином дамского платья на Джордж-стрит. Можно было найти и подешевле, но мне нравится жить в Вест-энде, усиливая, таким образом, ощущение иронии судьбы. У меня никогда не было корней. И, если я потеряю эту работу или она мне надоест, я не оставлю за собой ничего, кроме ключа в замке.

Первые полгода Майкл меня усиленно натаскивал. Где только мы ни побывали вдвоем! Постепенно я даже начал находить интерес в некоторых аспектах этой работы. Оказалось, что она не сводится к рутине, элементарному набору повторяющихся операций. Нужно было быть легким на подъем, знать цену людям и вещам, а зачастую приходилось выступать и в качестве детектива.

Со временем я понял, что имел в виду Майкл, говоря о том, что фирма нуждается в ужесточении своей политики. И он сам, и его отец были милейшими людьми, но не совсем подходили для этой работы. Вероятно — хотя они и не желали себе в этом признаваться, — все дело было в том, что они считали других такими же порядочными, как они сами. Возможно, это неделикатно с моей стороны, но мне кажется, это идет от гордости, не позволяющей допускать низость ни в себе, ни в других — словно это нанесло бы ущерб их совершенству.

Мне стали поручать простейшие дела, которые сводились к примитивному отчету. После того как мою работу одобрила фирма ”Ллойд и Ллойд” и мне удалось уладить дело без ущерба для Сити, меня стали подключать к другим несложным сделкам. Одна история, связанная с кражей автомобилей, напомнила мне событие девятилетней давности. Интересно, думал я, что сталось с той девушкой? Все ли она еще живет там с отцом и нашелся ли ее браслет? Впрочем, интерес был не настолько велик, чтобы специально наводить справки.

В первые два года я не обзавелся новыми друзьями. Майкл делал все от него зависящее, даже уговорил меня стать шафером у него на свадьбе, чтобы я почувствовал себя своим в среде страховщиков. Он постоянно твердил, как важно ощущать себя причастным к общему делу. Но я не мог поступиться какой-то существенной частью своего ”я”.

Единственная завязавшаяся было дружба с одним из коллег рухнула из-за девушки. Фред Макдональд работал страховым агентом фирмы ”Бертон энд Хикс”. Мы пару раз встречались по делам, и однажды он пригласил меня к себе в Харроу. Макдональду было под пятьдесят, он рано облысел и отличался склонностью к полноте; приятное, располагающее к себе лицо начало обрастать вторым подбородком. Приехав к нему домой, я обнаружил, что у него есть дочь на выданье, девушка двадцати двух лет по имени Джоан. Мы подружились, время от времени я куда-нибудь приглашал ее; по-видимому, все решили, что дело в шляпе, но в один прекрасный день я проснулся с ощущением, что она ничего для меня не значит. Я тотчас порвал отношения. Девушка сильно огорчилась, хотя ровным счетом ничего не потеряла.

Однажды поступило сообщение о пожаре в жилом доме в графстве Кент. Старика свалила простуда, а Майкл был занят, так что пришлось поехать мне. Фамилия хозяина дома была Мортон, адрес — Ловис-Мейнор, Слейден, близ Тонбриджа. Я немного заплутал и в конце концов убедился, что это примерно на таком же расстоянии от Тонбриджа, как и от Севенокса. Я оставил свой двухместный ”райли” выпуска десятигодичной давности возле массивных дубовых ворот со сторожкой, больше похожей на флигель, и пошел по дорожке, ведущей к дому.

Я не особенно разбираюсь в архитектуре, но, по-видимому, что-то привлекло мое внимание, потому что я, помнится, замешкался у парадного, и не только затем, чтобы взглянуть на сгоревшую крышу либо безглазое окно.

Это был старинный, внушительного вида деревянный особняк; казалось, он стоит здесь так давно, что успел стать частью местного пейзажа. У меня даже возникло ощущение, будто он не был построен, а вырос наподобие дерева. Центральная часть дома уходила вглубь; по обеим сторонам от нее вперед выступали два крыла. Дорожка переходила в усыпанный гравием дворик с палисадниками вдоль стен дома и ступеньками, ведущими на лужайку и в сад.

Дверь открыл полный мужчина в твидовом костюме. Я объяснил причину своего приезда. Он представился: мистер Трейси Мортон — и предложил мне войти в дом.

— Здесь нечего особенно смотреть, — как бы оправдываясь, сказал он. — Мы проснулись от дыма и успели потушить огонь до приезда пожарных. Пострадал главным образом мой кабинет.

В комнате с низким потолком царил обычный беспорядок: мебель почернела, занавески висели клочьями, полуразрушенная стена имела такой вид, будто ее рубили топором. Я внимательно все осмотрел. Сгорели портьеры и еще кое-какие вещи. Обуглились некоторые предметы мебели, но в общем я не увидел каких-то капитальных разрушений, если не считать стены, изрубленной пожарными.

— Очевидно, все дело в дымоходе, — рассказывал мистер Мортон. — Пожарные предполагают, что одна балка давно начала гнить и наконец обрушилась на ту часть трубы, что расположена в кладовке, — между этой комнатой и кухней. Косяки и загорелись. Моя мать первая почувствовала запах гари и разбудила нас с женой. Вы не против, если я подожду снаружи? Мне вреден дым.

Я протиснулся через кладовку в кухню — к изумлению пожилой служанки, чистившей картофель. Она смотрела на меня так, словно я выскочил из бутылки с уксусом.

Я нашел мистера Трейси Мортона; он устало повел меня в просторную гостиную в другом конце дома. Там он налил мне виски с содовой.

— Вам повезло, что не было сквозняка, — сказал я. — Иначе остались бы без крыши над головой.

Он кивнул, закашлялся и поставил свой бокал на маленький столик с резными ножками — очевидно, семнадцатый век. В этой комнате было немало дорогих, ценных вещей.

— Надо будет пригласить архитектора, проверить остальные трубы.

— В кабинете было что-либо, представляющее особую ценность: ковры, мебель, еще что-нибудь? — Я допил виски и повертел в руке бокал из старинного бристольского стекла.

— К счастью, ничего особенного, если не считать одного Бонингтона. Вот это действительно большая потеря.

За два года я узнал достаточно, чтобы тотчас понять, о чем идет речь.

— Я заметил две картины. Одна — как будто морской пейзаж, а вторая совсем обгорела.

— Морской пейзаж — дешевая репродукция, а вот Бонингтон был подлинный. Мало того, он изобразил рощу и мельницу, которые когда-то были недалеко от нашей усадьбы. Мой прадед специально заказал ему эту картину, — он закурил, однако не предложил мне сигарету. В ту же минуту аромат целебных трав объяснил, почему. Мистер Мортон устремил на меня сквозь завесу дыма равнодушные глаза цвета ржавчины.

— Вы имеете хотя бы приблизительное представление о ее стоимости?

— Кажется, она застрахована на тысячу фунтов, но, если принять во внимание сентиментальную сторону, она имеет для нас гораздо большую цену, — хозяин дома встал. — Где-то у меня был полис… Нет, он, конечно, остался у моего адвоката.

— Это неважно. Ознакомлюсь с ним, когда вернусь в город. Что же касается повреждений пола…

Я не закончил фразу, потому что как раз в этот момент в комнату вошла молодая женщина с букетом желтых хризантем. Она начала что-то говорить, заметила меня и осеклась.

— Ох, извините, я думала…

Мортон небрежно произнес:

— Это мистер… э… Бранвелл. Он приехал насчет страховки. Моя жена.

Мы обменялись парой дежурных фраз, и она, подойдя к массивному пианино, поставила цветы в высокую зеленую вазу. Она не узнала меня — даже проблеска воспоминания я не обнаружил в ее глазах, Зато сам я сразу ее узнал. Поразительно! Я уж думал, что забыл о ней. Но оказалось, что где-то в дальнем уголке памяти хранились мельчайшие подробности давней встречи, чтобы моментально ожить при ее появлении.