Фортуна-женщина. Барьеры

Глава XIII

На обратном пути я поделился с Мартином разочарованием, которое мне принес этот вечер. Он некоторое время молчал, а когда заговорил, то словно обращаясь к самому себе:

— Это просто поразительно. Я думал, у меня давно выработался иммунитет на некоторые вещи… — он спохватился и посмотрел на меня. — Отсутствие Бекингема подпортило этот вечер, однако у нас еще есть время. Кстати, Леони — высокооктановая штучка!

— Она сегодня сама не своя.

— Красивым девушкам свойственно капризничать.

— Не в этом дело. Да Косса проболтался.

Я поведал Мартину о намеченной на завтра морской прогулке. Он не без раздражения произнес:

— А известно ли вам, что мадам Вебер пригласила нас обоих на завтрашний ужин? Интересно, что заставляет ее ублажать всю эту публику? Откровенно говоря, я не любитель дам старше пятидесяти. Они как обломки кораблекрушения — плавают, полузатопленные, на поверхности, угрожая в любой момент пропороть вам днище.

— По-моему, ей ничего не известно. Я склонен полагать, что Сандберг просто пользуется ее виллой.

Мартин остановился у какой-то стены и сорвал дикорастущий цветок.

— Вот настоящая аристократия этого острова. Возможно, они цвели здесь еще до нашествия финикян. Я часто задаюсь вопросом: что является подлинным венцом природы — мы или они? — Он положил цветок в записную книжку и спросил с сосредоточенным выражением лица: — Чем вы собираетесь заняться после прогулки? Кажется, она обещала рассказать все, что касается письма?

— Да. Честно говоря, сегодня у нее не было такой возможности. Меня беспокоит вот что: вдруг Сандберг почуял опасность и сбежал?

— Покинул остров? С какой стати? Ведь никто не знал о моем приезде. И никому не известно, что я знаком с Бекингемом.

Прежде чем лечь спать, я расшифровал значительный кусок дневника Гревила, но он большей частью свелся к описанию раскопок. Я чуть не бросил это занятие — и вдруг наткнулся на запись, сделанную за десять дней до отъезда с Явы.

”Наконец-то я снова на ногах, хотя чувствую себя все еще неважно. Отметил начало выздоровления первой стычкой с Бекингемом. Черная неблагодарность с моей стороны: ведь он так заботился обо мне все время болезни. Трудно было бы желать лучшего ухода. Четыре дня подряд мне было совсем худо; должно быть, я преувеличивал свою физическую крепость. Накатило ни с того, ни с сего: час терпимо, час лихорадка треплет так, что хоть волком вой. Температура сто четыре и три десятых. Принимал хинин. Почти всю первую ночь Джек был на ногах, беспрестанно менял мне грелки. Поутру в голове немного прояснилось и перестала мучить жажда, но после обеда опять стало хуже. Дальше плохо помню: жар во всем теле, а ноги окоченели; пытался встать, но меня удержали силой. Джек заставлял меня принимать лекарство и много пить, поддерживал огонь в очаге. В бреду мне постоянно слышался его голос; он будто бы утверждал, что мне удалось решить основные проблемы филогенеза. Жаль, что я не помню, как именно. Подозреваю, что в последующие ночи он также не ложился спать. И при этом еще ухитрился занести в каталог и упаковать почти все наши находки, не говоря уже о руководстве ходом работ. Цены ему нет!

Наша ссора началась с разногласий относительно рабского труда, концлагерей и всевозможных унижений человеческого духа. Он утверждает, будто никакая человеческая воля не устоит перед техническими средствами, применяемыми в подобных местах. Человек какой угодно силы духа способен превратиться в животное, барахтающееся в первородной грязи. Такие эксперименты проводятся и еще шире будут проводиться по мере развития научно-технического прогресса, поддержанные на первоначальной стадии средствами массовой пропаганды, а на заключительной — насилием. Личность не имеет ни малейшего шанса на то, чтобы выжить.

У меня подобные теории вызывают абсолютное неприятие. Если бы это действительно было так, человек оказался бы во власти той полнейшей безысходности, о которой пишет Уильям Джеймс; вселенная сомкнулась бы вокруг него, превращая его в сгусток страха, — без мыслей, без чувств, без малейшей надежды впереди.

Я процитировал это Бекингему, но добавил от себя, что считаю такой поворот событий совершенно невозможным, а подобное мировоззрение — непростительным для человека, его достоинства и образования. Если рухнут основные принципы нашей цивилизации, все на свете утратит цену.

В ответ Бекингем сослался на христианство, но я возразил, что христианство — всего лишь часть цивилизации. На Западе многие отрицают религию и ее догмы. Философия гуманизма значительно шире, она черпает отовсюду: из христианства, иудаизма, чего угодно; вбирает в себя все выработанные человечеством ценности, независимо от расовых, религиозных и классовых различий. Отрицать эту философию — значит предать жизнь вообще.

Бесспорно, я не стал бы так горячиться, если бы человеконенавистническая теория исходила из уст примитивного человека, чье мнение для меня ничего не значит. Над дураком можно только смеяться, но уважаемый вами друг, высказывая подобные взгляды, может вызвать приступ гнева.

Позднее он вышел вслед за мной из палатки и принес свои извинения.

Я также извинился, и между нами воцарилась даже большая гармония, чем прежде. Последовала гладкая дискуссия об организмах, обитающих на дне озера. Должен признаться, наши споры и беседы приобрели для меня даже большую ценность, нежели раскопки”.

В ту ночь я плохо спал — отчасти из-за прочитанного. Осталось всего несколько страниц, и пару раз меня подмывало встать и завершить эту работу. Без четверти пять я поднялся, побрился и, надев синий трикотажный свитер и серые хлопчатобумажные брюки, вышел на улицу.

Было еще темно. Миновав неширокую аллею и свернув на шоссе, я поднял голову и не увидел звезд. Небо над островом было обложено тучами. Чтобы зря не беспокоить обитателей виллы ”Атрани”, мы договорились встретиться на причале Пиккола Марина. Я начал спуск с холма с невеселой мыслью о том, что, возможно, договоренность о прогулке — всего лишь хмельная шутка, о которой сегодня даже не вспомнят.

Предрассветная тьма абсолютно не похожа на мрак ночи. Остров дышал покоем. Добравшись наконец до последнего крутого поворота, я различил три человеческие фигуры, суетившиеся на маленькой пристани; то и дело мигал электрический фонарик. К этому времени вдали показалась небольшая полоска света.

Я побежал к ним по галечному пляжу.

— Ага, вот и он! Доброе утро, Филип! — воскликнула Джейн. — К сожалению, у нас наметились разногласия. Вы умеете предсказывать погоду?

— Навряд ли, — признался я и поискал глазами Леони. Она стояла, прислонившись спиной к скале. Также не поздоровавшийся со мной да Косса хмуро смотрел в морскую даль. — А где Уайт?

— Нам не удалось его поднять. Он буркнул, что плохо себя чувствует, но я подозреваю, кто он просто не пришел в себя после вчерашнего. Гости засиделись далеко за полночь. Теперь вот и Николо не хочет ехать.

Да Косса повернулся к нам.

— Третий раз говорю: надвигается шторм. Я хорошо знаю приметы.

— Какой шторм? — я не спускал глаз с Леони. — Если обыкновенная гроза, то она не причинит нам вреда.

— Если не считать того, что вымочит до нитки. Однако это еще не все. Поднимается ветер. Вы думаете, если сейчас море спокойно, оно таким и останется? Печальное заблуждение!

Джейн передернула плечами.

— Вы, должно быть, правы. Но мне очень не хочется сдаваться — после того, как мы совершили подвиг, поднявшись в такую рань. Я просто сойду с ума от злости, если мы останемся на берегу, а ничего не случится. Николо, вы берете на себя большую ответственность.

— Ничего, я выдержу.

— А что думает Леони? — спросил я, намеренно втягивая ее в разговор.

Она не повернула головы. За нее ответила Джейн:

— Леони считает, что нужно ехать.

— Я того же мнения.

— Трое против одного, — засмеялась Джейн и погладила да Коссу по руке.

— Нортон пусть сам отвечает за себя. Он взрослый человек и может делать все, что ему заблагорассудится. Но я не меняю своего решения. Я всю жизнь прожил на этом острове; нырял и плавал здесь, еще когда Джейн не было на свете. Нет, я не еду сегодня в Голубой грот и прошу вас последовать моему примеру.

Светлая полоса на горизонте лишь подчеркивала угрожающий вид огромной, висящей над морем тучи.

— Ну что ж, — вздохнула Джейн, — давайте отложим.

— Лодка прочная, не так ли? — спросил я.

— Конечно.

— Да Косса может остаться.

— Джейн тоже не поедет, — настаивал он. — Это опасно.

— А ты как думаешь? — спросила Джейн подругу.

Наконец-то Леони заговорила:

— Мне все равно. Отложим, если хотите.

— Зачем же откладывать? — воскликнул я. — Да Косса предельно ясно сформулировал вопрос. Мы можем отправиться в путь на свою ответственность.

— Джейн не поедет, — твердил Николо.

— Ей самой решать. В крайнем случае мы поедем с Леони.

И тогда она впервые пристально посмотрела на меня.

— Вы считаете это удачной мыслью?

— Вполне.

Невзирая на напряженность, я почувствовал, что в наших отношениях что-то сдвинулось: прежняя враждебность перешла в какое-то другое чувство.

— Хорошо, — решила Леони. — Я еду с Филипом.

Когда мы пустились в плавание, было прохладно. Наружный двигатель запросто мог заглохнуть, так что я занял место рядом с ним на корме, а Леони села на весла, как можно дальше от меня. Но все равно получилось не слишком далеко.

Из-за ее неразговорчивости на причале я ждал, что она поведет атаку с той точки, на которой мы остановились вчера вечером. Но теперь я понял: это не так. Кровь бешено пульсировала у меня в жилах. Даже то, что в течение первых десяти минут мы не проронили ни слова, казалось, ничего не значило.

От Пиккола Марина до грота путь немногим длиннее, чем от Марина Гранде. Из нашей маленькой лодки прибрежные скалы имели довольно-таки грозный вид, и я старался держаться подальше от берега. По мере наступления рассвета опасность врезаться уменьшилась; я направил шлюпку ближе к береговой линии и обогнул тысячефутовый утес, на котором мы стояли пару дней назад. Глубина моря здесь составляла шестьдесят или семьдесят саженей. Вдали прогромыхали раскаты грома.

— Далеко еще? — спросил я.

— Нет, не очень. Правда, я была там только один раз.

Вспышка зигзагообразной молнии позолотила утесы и край тучи. Мы ждали грома: он немедленно последовал. Однако море оставалось спокойным. Вода казалось густой, вязкой и как будто затягивала лодку. Я правил, стараясь избежать столкновения с полузатопленной скалой, нацелившей на нас хищную морду. Наконец мы достигли следующего мыса.

— Леони…

— Да?

— Почему вы согласились поехать со мной?

— А что, не следовало?

— Я думал, вы постараетесь избежать встречи наедине.

— Я была очень груба вчера вечером?

— Я дал вам повод.

— Надеюсь, когда-нибудь я смогу объяснить свое поведение.

— Значит, причина не та, что лежит на поверхности?

— Что вы имеете в виду?

— Вторжение в вашу комнату.

— Нет.

Бриз растрепал ее волосы, и она пригладила их руками.

— Я рад, что сегодня вам лучше.

— Разве? Нет, к сожалению, все не так просто.

Я не сводил с нее глаз.

— У вас вид кариатиды, поддерживающей мироздание.

— Всего лишь маленькую и довольно жалкую его часть.

— Может быть, мне будет легче судить об этом, если вы все расскажете?

— К сожалению…

— Что?

— Филип, вы по-прежнему с-ставите меня в тупик. Может, сначала вы расскажете мне больше о себе?

Она опустила руки, но ветер не унимался и в мгновение ока нарушил наведенный ею порядок: волосы взметнулись, образовав вокруг ее лица светящееся облако.

— Объясните мне по крайней мере одно, — попросила Леони.

— Что?

— Почему вы так остро восприняли смерть брата?

— Разве это не естественно?

— Да, конечно… Но в таких случаях людям свойственно испытывать горе, а в вашем отношении присутствует что-то еще… разве не так?

— Вы очень догадливы.

— Не знаю… Сейчас будет вход в пещеру — вон за той скалой.

Я заглянул в узкую щель между скалами, к которой мы приближались. Леони сказала:

— Обычно здесь дежурит лодка — собирают плату за въезд. Но мы их опередили.

Мне на голову упало несколько капель. Сверкнула молния, и сразу же послышался гром — оглушительнее, чем прежде.

— Если уровень воды поднимется, в пещере может быть опасно, — предупредил я.

Ее ответ меня поразил.

— Подумаешь, опасно. Кому до этого дело?

Я заглушил мотор, убрал весла внутрь лодки и подгреб ближе к узкому просвету между скалами.

— Пригнитесь, сейчас мы проскочим внутрь.

Вход был таким маленьким, что пришлось скрючиться в лодке и подтягиваться, держась за свисающую сверху цепь. Наконец лодка плавно скользнула внутрь пещеры.

Не знаю, насколько был прав Сандберг, утверждая, что раннее утро — наиболее подходящий момент для посещения грота, но в чем он не ошибся, так это в том, что без экскурсоводов эффект гораздо сильнее. Несколько минут мы тихо качались на легких волнах, относящих нас к дальнему концу пещеры. Вода становилась все голубее и голубее.

Я опустил весла, и мне почудилось, будто лопасти вспыхнули голубым неоновым светом. Я пошевелил веслом в воде — словно разрезал кусок переливчатого синего шелка.

Прошло немало времени, прежде чем я обрел дар речи.

— Я не ошибаюсь — в этой пещере скрывался Тиберий?

— Да, это так. Отсюда был ход в его резиденцию. Он нырял с уступа. Лаз так и не нашли — за восемнадцать столетий!

— Где этот уступ?

— Здесь, немного правее. Сохранилось несколько ступенек.

Я сказал — неожиданно для себя самого:

— Мой отец застрелился, когда мне было семь лет. Он думал, что один в доме, но я находился в саду и, услышав выстрел, прибежал и увидел его. Гревилу тогда было семнадцать, а Арнольду — двадцать один. Через четыре года умерла мама. С тех пор Гревил заменил мне отца и мать, стал моим идеалом; я во всем подражал ему, хотя, к несчастью, не обладал его талантами. Все говорили, будто я на него похож — не только внешне, но и какими-то импульсами, реакциями. А еще говорили, будто я похож на отца. И вот они умерли… практически одинаково…

Я снова опустил весла и рассеянно следил за голубым сиянием. Леони не шевелилась. Я еще раньше заметил за ней это качество — подолгу смотреть или слушать в абсолютном молчании.

Наконец она нарушила тишину:

— Почему ваш отец…

— Врач сказал, что у него опухоль, — возможно, злокачественная. Нужна была срочная операция.

— Да, это уважительная причина.

— Однако образование оказалось доброкачественным — это подтвердило вскрытие.

После непродолжительной паузы Леони произнесла:

— Все равно это можно понять и простить.

— Разумеется.

Нас медленно несло обратно, к выходу из пещеры.

— Я ни минуты не верил, что Гревил убил себя. Но, если он все-таки это сделал, причина должна была быть исключительно веской. И если то, что вы до сих пор сказали, правда, тогда ни одно из доступных нам объяснений не выдерживает критики.

— Ни одно из доступных вам объяснений…

— В общем, теперь вам известна моя история.

Леони задумчиво посмотрела на меня.

— Боюсь, я не смогу отплатить вам такой же откровенностью.

— Это зависит от вашего желания.

Она покачала головой.

— Вы верны памяти погибшего брата. Возможно, я тоже храню верность…

Я подождал, но она так и не закончила фразу. Снаружи раздался какой-то странный звук, и я подгреб ближе к выходу.

Нам в глаза ударил дневной свет. Потом мне показалось, будто море ожило и кишит тысячами маленьких рыбок. Еще через несколько секунд стало ясно, что это дождевые пузыри — сверху низвергались водные потоки. Снова сверкнула молния и громыхнул гром. Я развернул шлюпку и отплыл подальше вглубь грота. Дождь, словно густая мокрая завеса, отгородил нас от внешнего мира.

— Придется переждать здесь, — сказал я Леони.

— Да. Хотите искупаться?

— Я ничего с собой не взял: как-то не подумал. А вы?

— Я — да. Но…

— В таком случае купайтесь. Я не тороплюсь.

— Если я расскажу вам все, что смогу, вы обещаете… в качестве одолжения… закончить расследование и уехать с Капри? Жить своей жизнью…

— Станет ли то, что вы расскажете, ответом на все вопросы?

— Нет… не знаю.

— В таком случае вы можете угадать мой ответ.

— Вы не уедете?

— Нет, Леони, вы только напрасно сотрясаете воздух.

— Кажется, вы правы.

— Я не уверен, что захотел бы уехать — в настоящий момент, — даже если бы ваш рассказ расставил все точки над ”i” в деле Гревила.

— Почему?

Я наблюдал за тем, как она водила пальцами по воде.

— Идите, поплавайте. Простите, что не могу составить вам компанию.

— Это лишь отдалит неприятный разговор.

— На каких-то десять минут. На этот раз вы никуда не денетесь.

Она помедлила — одну или две секунды.

— Может быть, это освежит мою голову. — Она вытащила из сумки белую купальную шапочку и, надев на голову, затолкала под нее выбивающиеся кудряшки. Под кофточкой и брюками на ней оказался купальник.

— Я отведу лодку в сторону.

Шлюпка качнулась: это Леони встала и прыгнула за борт. На протяжении нескольких секунд я ее не видел. Потом брызги улеглись, вода успокоилась, и я замер от восхищения.

Мог ли я ожидать что-либо подобное? Все тело Леони источало бледно-голубое свечение. Это было чудо, в котором равным образом участвовали огонь и вода. Леони плыла не торопясь, чувствуя себя совершенно в своей стихии. Каждое движение ее красиво округленных рук и ног, каждый изгиб прекрасного тела были подчеркнуты этим свечением. В то же время это зрелище носило в высшей степени одухотворенный характер, в нем не было ничего сексуального. Словно передо мной была не женщина, а творение Праксителя.

Наконец она всплыла на поверхность и двинулась дальше. Переливчато-синяя рябь разошлась волнами до стен пещеры. Кажется, Леони нащупала что-то, за что можно было уцепиться.

— А вот и уступ. Здесь должны быть ступени.

Она высунулась из воды; покрывшие ее тело алмазы мигом исчезли, и я потерял ее из виду. Я подгреб ближе.

— Вы их видите?

— Здесь есть какое-то углубление, но я не могу разобрать, лаз ли это.

Я подождал, но она не произнесла больше ни слова, полностью растворившись в полумраке пещеры. Немного погодя я разглядел на каменной стене железный крюк и набросил на него веревочную петлю. Затем вскарабкался вслед за девушкой на уступ. Здесь было еще темнее. Я наклонился, сделал шаг вперед и едва не столкнулся с Леони.

— О, Господи! Я не слышала, как вы подошли. Чуть не приняла вас за Тиберия.

— Ну что вы, он постарше и посолиднее.

Леони вернулась к краю уступа и посмотрела вниз. Я стоял рядом. Тяжело дыша, она подняла на меня глаза.

— В эти минуты, — прошептал я, — все, что я могу вам сказать, покажется выспренним, неуклюжим, лживым. А другое мне не приходит в голову.

Ее губ коснулась легкая улыбка.

— Не лживым, нет. Неуклюжим — может быть. В любом случае, я не хочу, чтобы это прозвучало.

Она сделала еще один шаг вперед, подняла руки и почти без брызг вошла в воду — чтобы в то же мгновение снова стать волшебным существом, недавно поразившим мой взор.

Она несколько минут резвилась в воде; кувыркалась, всячески изгибалась, меняя стили. Я прыгнул в лодку и поплыл вдоль стен пещеры. Снаружи плескались волны.

Леони вынырнула и начала подниматься в лодку. Я нагнулся и протянул ей руку; лодка накренилась. Наконец Леони очутилась в шлюпке. В ней вновь произошла перемена, но совсем иная. Мы сели рядышком на корме; я не отрывал от нее восхищенного взгляда. Она сняла купальную шапочку и тряхнула волосами. В полумраке ее тело кремово блестело.

Через минуту Леони неуверенно произнесла:

— Надо ехать, Филип. Подумаешь — дождь.

— Подумаешь — дождь, — согласился я.

Она также не отрывала от меня глаз.

— Может быть, нам… Термос в сумке.

Я обнял ее за плечи. Она казалась большой теплой рыбиной. На ее коже стыли капельки воды. Я наклонился и поцеловал ее. Она не отстранилась, но и не ответила на поцелуй. Мои руки скользнули ей под мышки, и я начал целовать ее лицо и шею. Она хотела что-то сказать, но передумала и вдруг сама поцеловала меня — и тотчас высвободилась, все той же рыбиной выскользнула у меня из рук.

— Не нужно, Филип.

Мое лицо было близко-близко от ее лица; я видел мельчайшие детали ее бровей, щек и губ.

— Чтобы у вас не оставалось сомнений — это вторая причина, по которой я не собираюсь уезжать.

— Если бы это было правдой…

— Это правда.

Леони замерла и вдруг снова начала вырываться; ее глаза наполнились слезами.

— Господи! — простонал я. — Если Гревил и не покончил с собой из-за вас, кажется, я сам это сделаю. В чем дело, Леони? Почему вы такая? Я не в силах угнаться за вашими мыслями или понять, что все это значит. Вы ничего не говорите, ничего не отдаете и ничего не берете. Если бы я мог хоть на мгновение заглянуть вам в душу! Дайте мне хоть какой-то ключ к тайне! Почему ваше поведение столь алогично?

Она выпрямилась и закрыла глаза рукой.

— П-простите… Ч-черт!..

— Вы тоже меня простите, — я пересел ближе к веслам.

— Бросьте мне мои вещи, пожалуйста.

Я передал ей одежду, и она начала сражаться со свитером.

— Вам нельзя оставаться в мокром купальнике. Неизвестно, сколько мы еще здесь проторчим.

— Ничего страшного.

— Не глупите, Леони. Я отвернусь.

— О!.. Хорошо.

Через несколько минут с той стороны послышалось:

— Я уже готова.

Я молча направил лодку к выходу. Там все еще бушевала водная стихия.

— Хотите кофе?

— Да, благодарю вас.

Я налил ей из термоса и выпил сам. Видит Бог, я в этом нуждался!

— Простите, — произнесла она, — что от меня так мало толку.

— Это как посмотреть.

— Вы поняли, что я имею в виду.

— Ну… Мне не хотелось бы быть несправедливым. К примеру, вы удовлетворяете мое эстетическое чувство.

— Большое спасибо.

Долгое молчание. И вдруг:

— Мои поступки — и раньше, и теперь — могут казаться вам лишенными всякого смысла. Я смотрю на них иначе. Возможно, если я объясню… то немногое, что я в силах и вправе объяснить… они покажутся вам не столь абсурдными. Но для этого придется вернуться к моменту смерти Тома и Ричарда… вернее, тому, что за этим последовало. Вам будет неинтересно, но корни всего происходящего — в прошлом.

— Мне будет интересно.

— Их смерть на какое-то время совершенно выбила меня из седла. Я не видела для себя никаких перспектив и попросту плыла по течению. В это время и в этом состоянии я встретила одного человека. В Сен-Жан-де-Люзе, он приехал туда на несколько дней. Он был старше меня, приятен в обращении, интеллигентен, внимателен — словом, обладал всеми мыслимыми и особенно необходимыми мне в тот момент достоинствами. — Леони запнулась и поморщилась. — Наверное, он с самого начала отвечал чему-то отчаянному, безрассудному во мне самой — во всяком случае тогда. Он не придерживался общих правил. Вы могли долгое время находиться рядом с ним, даже неплохо знать его — и все-таки многие стороны его натуры оставались для вас непостижимыми. Он не распространялся о своем прошлом: где был, что делал… В каждую минуту в нем присутствовало что-то новое, неразгаданное — а вам, чтобы разгадать, было не на что опереться. Еще я думаю, что он обладал даром проникать в ваши мозг и душу, угадывать мысли и чувства другого человека. Это облегчает жизнь, но таит в себе немалую опасность. Так или иначе, в моем тогдашнем существовании не было смысла — он придал ему смысл. — Она помолчала, словно взвешивая свои слова. — Мы сошлись…

— Понимаю.

— Сначала я не придавала значения, но потом довольно сильно увлеклась. Чувства не поддаются управлению. Нельзя перевернуть страницу и сказать себе: так, мол, и так, я хочу того-то, сделаю то-то…

Кофе приятно согревал внутренности. Я развернул сэндвичи и надкусил один.

— Спустя некоторое время, примерно через три месяца, я отдала себе отчет в том, что какие-то концы не сходятся. Начались денежные затруднения; мы прожили почти все мои свободные средства. Его поведение в этом смысле было странным — не то чтобы бесчестным, но… иногда он ведет себя так, словно стоит выше общепринятых моральных норм. Мы пытались залатать прорехи. Потом он уехал на Дальний Восток, и за целый год я получила всего два письма. Наконец от него пришла телеграмма из Джакарты — раньше это называлось Батавией…

— Да, я знаю.

— Он просил меня встретить его в Амстердаме. Я почувствовала, что должна ехать. Когда вы с кем-то связаны, вы забываете о каких-то недостатках, а если и помните, то надеетесь на их исправление. Но меня постигло горькое разочарование: он не изменился.

— Гревил приехал с ним?

— Да. И он путешествовал под другим именем.

— Бекингем?

Леони взглянула на меня.

— Да. Они казались близкими друзьями — этот человек и ваш брат. Я поняла — несмотря на то, что только что познакомилась с Гревилом, — что он искренен и с его стороны это сильная, исполненная доброты, чистосердечная привязанность. Что же касается Бекингема — начать с фальшивого имени, — то, зная его, я догадалась: он затевает что-то бесчестное. Конечно, я не знала, что именно, но, судя по некоторым признакам… Я не хотела в этом участвовать. Если такова была цена воссоединения с ним — мое содействие в каких-то темных махинациях, которые он даже не пытался объяснить, — я сочла ее слишком высокой, — Леони запнулась и поводила пальцем по борту лодки. — О дальнейшем вы можете догадаться.

— Вы хотите сказать, что письмо было адресовано Бекингему? Но каким образом оно очутилось в кармане у Гревила?

— Я сама попросила вашего брата передать его Бекингему. Не хотела с ним встречаться. На таких, как он, слова не действуют. Возможно, если бы он был мне совсем безразличен… но, когда вас раздирают противоречия, очутиться лицом к лицу с человеком, которому присущ страшный дар манипулировать людьми… Он всегда добивался своего.

— Он просил вас вернуться?

— Да. Дал понять, что теперь у него есть деньги — или вот-вот будут. Хотел, чтобы я поселилась вместе с ним на континенте — где-нибудь поближе к Средиземному морю… Но я не знала, можно ли принимать это всерьез. Всякий раз, когда у него появлялись деньги, он начинал вести себя так, словно имеет неограниченный кредит… Простите, я не слишком внятно выражаю свои мысли.

— Я все же не понимаю, что побудило вас отдать письмо Гревилу.

Леони надела босоножки и с трудом — из-за не до конца обсохших ног — застегнула их.

— Вы не доели свой сэндвич.

Она выпрямилась и поднесла бутерброд ко рту. Концы ее влажных волос подсохли и начали виться.

— Приехав в Голландию, я остановилась в отеле на Доленстраат. Они прибыли на следующий день. Доктор Тернер поселился в отеле ”Гротиус” — для него там заранее забронировали номер. Бекингем хотел остановиться в моем отеле, но там не оказалось свободных номеров. В первый день мы много времени провели вместе, а назавтра договорились встретиться в ”Гротиусе”: было условлено, что доктор Тернер сводит нас — или меня одну — в Индийский музей. Но у меня пропало желание.

Она немного помолчала и продолжила:

— Конечно, можно было взять и уехать — безо всяких объяснений. Но мне не хотелось впоследствии упрекать себя в трусости. И я решила поговорить с… Бекингемом. Однако его не было в отеле, и я отправилась в ”Гротиус”. Его и там не оказалось. Что касается Гревила, то администратор сказала, что он занят, и попросила меня подождать. И тут я написала записку — с расчетом отнести ее в отель, где жил Бекингем. Но как раз в это время сверху спустился Гревил в сопровождении двух мужчин. Пока он провожал их до двери, я быстро дописала несколько фраз, сунула письмо в конверт и, когда Гревил подошел, попросила передать письмо Бекингему. Он обещал, и больше я его не видела.

Я предложил Леони еще один сэндвич, но она покачала головой. Я завинтил крышку термоса, завернул оставшиеся сэндвичи и убрал в сумку.

— Вы запечатали конверт?

— Да.

— Он не был надорван. Видимо, клей растворился в воде. Вы его не надписали?

— Нет. В этом не было необходимости, и я очень спешила.

— Как выглядели двое, приходившие к Гревилу?

— Я их плохо помню. Похожи на голландцев, среднего возраста, в серых плащах.

— Гревил был чем-то расстроен?

Леони подвернула опустившийся рукав кофточки.

— Да… Да.

— Он не сказал вам ничего необычного?

— Нет. Только, что ждет Бекингема.

— А дальше?

— Филип, это все, что я могу рассказать.

Мы оба помолчали. Я заговорил первым:

— Кажется, дождь кончился.

— Да… Вы мне верите?

— Конечно. До сих пор я верю всему, что вы сказали.

— Какое может быть ”конечно”?

— Для меня это так.

В ее глазах мелькнула тревога.

— Вы все еще намерены остаться — и все усложнить?

— Да. Я уже говорил вам: для этого есть две причины.

— Их не должно быть.

— И тем не менее они существуют.

Я повел лодку к выходу. Рискованный маневр, требующий точного выбора времени.

— Больше вы ничего не скажете?

— Я и так сказала слишком много.

— Вы поставили Бекингема в известность, что собираетесь сообщить мне кое-какие сведения?

Леони вскинула голову.

— Филип, нам пора возвращаться!

Снаружи лился ослепительно яркий свет. Я еще с минуту всматривался в лицо Леони, но потом сдался.

— Вы готовы?

— Да.

Я втащил в лодку весла и ухватился за цепь. Мы сжались на дне шлюпки, и лодку вынесло туда, где уже царило теплое, яркое утро. Туча уже не могла полностью заслонить солнце, и оно обрушило свои потоки на бурное серо-коричневое море, которое в это время совсем не походило на Неаполитанский залив, каким мы привыкли его видеть.

Сначала меня ослепило, а потом я был слишком занят — нужно было как можно скорее отойти от скал. И вдруг я увидел лодку — ту самую, что каждое утро поджидала желающих проникнуть в грот. Двое сидевших в ней итальянцев были безмерно удивлены нашим появлением. Но они мигом смекнули, что к чему. Я завел мотор и приблизился к ним.

— Сколько?

— Двести лир, синьор.

Я отдал им деньги и сказал:

— Сегодня вода в гроте изумительного цвета.

Один из них посмотрел на Леони и сочувственно улыбнулся.

— Ни слова, синьор. Я вас прекрасно понимаю.