Жозеф Бальзамо. Том 1

13. ФИЛИПП ДЕ ТАВЕРНЕ

Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж не был похож на сестру, хотя красив был не менее, чем она, с одним существенным отличием: она была красива женственной красотой, он — мужественной. И действительно, глаза, в которых отражались доброта и благородство, безукоризненный профиль, восхитительной формы руки, нога, которой не постыдилась бы и женщина, великолепное телосложение — все это делало из него поистине очаровательного кавалера.

Как всем людям, обладающим возвышенной душой, но чувствующим, что они ущемлены жизнью, какая им предназначена, Филиппу была присуща некая печаль, однако без мрачности. Быть может, именно ей он и обязан был своей добротой, потому что, не будь в нем этой намеренной печали, он, несомненно, стал бы властным, надменным и не слишком доступным. Необходимость держаться вровень с теми, кто беден и фактически является его ровней, и с теми, кто богат и с кем он является ровней лишь в правах, придала гибкость его натуре, которую небо сотворило суровой, деспотичной и склонной к амбициям; в благодушии льва всегда кроется некое презрение.

Не успел Филипп обнять отца, как вырванная из магнетического оцепенения потрясением, которое вызвало в ней это радостное событие, о чем мы уже упоминали, прибежала Андреа и кинулась на шею молодому человеку. Сопровождалось это слезами, свидетельствовавшими, какое значение имела для невинного девичьего сердца эта встреча с братом.

Филипп взял за руки Андреа и отца и прошел с ними в пустую гостиную. Усадив их по обе стороны от себя, он сообщил:

— Вы не поверите, отец, а ты, сестричка, удивишься, но тем не менее это правда. Через несколько минут в нашем бедном доме будет дофина.

— Черт возьми! — воскликнул барон. — Этого ни в коем случае нельзя допустить! Если это произойдет, мы опозоримся навеки. Ежели дофина едет сюда, чтобы увидеть образчик французского дворянства, мне ее жаль. Но почему, по какой случайности она выбрала именно мой дом?

— О, это длинная история, отец.

— Расскажи, пожалуйста, — попросила Андреа.

— И эта история велит тем, кто забыл, что Господь наш спаситель и отец, благословлять его.

Барон скривил рот, словно сомневаясь в том, что верховный владыка людей и благ снизошел до того, что бросил на него с высоты взгляд и занялся его делами.

Андреа, видя радость Филиппа, ни в чем не сомневалась: она стиснула ему руку, словно благодаря за принесенное известие и разделяя то счастье, которое, казалось, он испытывает, и шепнула:

— Брат! Милый брат!

— Брат! Милый брат! — передразнил барон. — Похоже, она радуется тому, что нас ожидает.

— Но вы же видите, отец, Филипп счастлив.

— Потому что Филипп — восторженный юнец, но я, к счастью или несчастью, все взвешиваю и поводов для веселья не нахожу, — ответил барон, окидывая грустным взглядом обстановку гостиной.

— Отец, вы совершенно перемените мнение, как только я расскажу все, что со мной произошло, — уверил его молодой человек.

— Ну, рассказывай, — буркнул барон.

— Да, рассказывай, Филипп, — присоединилась Андреа.

— Как вам известно, я служил в Страсбургском гарнизоне. И вы, несомненно, знаете, что дофина совершила свой въезд во Францию через Страсбург.

— Да что можно знать в нашей дыре, — пробормотал Таверне.

— Значит, дорогой брат, дофина через Страсбург…

— Да. Мы с утра ждали, выстроенные на гласисе. Лил дождь, и мундиры наши промокли до нитки. Никаких извещений о точном времени прибытия дофины не поступало. Наш майор послал меня на разведку навстречу кортежу. Я проскакал почти лье и вдруг на повороте дороги встретился с первыми всадниками эскорта. Они ехали впереди кареты дофины. Я обменялся с ними несколькими словами, и тут ее королевское высочество приоткрыла дверцу, выглянула и спросила, кто я такой.

Кажется, она позвала меня, но я, торопясь доставить сообщение, уже пустил коня в галоп. — Усталость от шестичасового ожидания сняло как по мановению волшебной палочки.

— Ну, а дофина? — спросила Андреа.

— Она юна, как ты, и прекрасна, как ангел, — отвечал шевалье.

— Скажи-ка, Филипп… — нерешительно промолвил барон.

— Да, отец?

— Тебе не показалось, что дофина похожа на кого-то, кого ты знаешь?

— Кого я знаю?

— Да, да.

— Подобных дофине нет! — с воодушевлением воскликнул молодой человек.

— И все-таки попробуй припомнить.

Филипп задумался, но тут же ответил:

— Нет, не помню.

— Ну, а скажем, на Николь?

— Верно! Как странно! — удивился Филипп. — Николь вправду чем-то напоминает ее высочество. Однако насколько ее наружность грубее и низменнее! Но откуда вы узнали об этом, отец?

— Просто у меня тут сейчас находится колдун.

— Колдун? — с недоумением спросил Филипп.

— Да. Кстати, он предсказал мне твой приезд.

— Чужестранец? — робко поинтересовалась Андреа.

— Уж не тот ли это человек, что стоял рядом с вами, когда я приехал, и скромно удалился при моем приближении?

— Он самый. Но рассказывай дальше, Филипп.

— Может быть, нам пока подготовиться? — предложила Андреа.

Барон удержал ее:

— Чем больше мы станем готовиться, тем смешнее будем выглядеть. Продолжайте, Филипп.

— Да, отец. Я возвратился в Страсбург, доложил, сразу же оповестил губернатора господина де Стенвиля, и он тут же примчался.

Едва оповещенный вестовым губернатор прибыл на гласис, раздался барабанный бой, показался кортеж, и мы скорым шагом направились к Кельским воротам. Я был рядом с губернатором.

— Погоди-ка, — прервал его барон. — Ты говоришь, Стенвиль? Я знал одного Стенвиля…

— Родственник министра господина де Шуазеля…

— Это он. Продолжай, продолжай.

— Ее высочество молода, и ей, очевидно, нравятся молодые лица, потому что она довольно рассеянно слушала приветственную речь господина губернатора и все время посматривала на меня. Я же из уважения держался сзади.

«Не этот ли господин был послан мне навстречу?» — поинтересовалась она, указывая на меня. «Этот, ваше высочество», — ответил господин де Стенвиль. «Подойдите, сударь», — приказала она мне. Я приблизился. «Как ваше имя?» — спросила у меня дофина. «Шевалье де Таверне Мезон-Руж», — заикаясь, выдавил я. «Дорогая, запишите эту фамилию в свою памятную книжку», — обратилась дофина к пожилой даме, которая, как я впоследствии узнал, была ее воспитательницей графиней фон Лангерсхаузен, и та действительно занесла мое имя в записную книжечку. После чего, повернувшись ко мне, дофина промолвила: «Ах сударь, в каком вы состоянии из-за этой чудовищной погоды! Право, мне становится неловко, когда я подумаю, сколько пришлось вам из-за меня вынести».

— Как это мило со стороны дофины! Какие прекрасные слова! — хлопая в ладоши, воскликнула Андреа.

— Потому-то я и запомнил все — и каждое слово, и интонацию, и выражение лица, с каким она говорила, — короче все, все!

— Превосходно! Превосходно! — пробормотал барон с выразительной усмешкой, в которой отразилось и отцовское самодовольство, и то невысокое мнение, какое он имел о женщинах, в том числе о королевах. — Ладно, Филипп, продолжайте.

— И что же ты ответил? — спросила Андреа.

— Ничего. Я просто низко поклонился, и дофина ушла.

— Почему же ты ничего ей не ответил? — вскричал барон.

— У меня язык присох к гортани. Казалось, вся моя жизнь сосредоточилась в сердце, и я только чувствовал, как бешено оно колотится.

— Черт побери, когда я был в твоем возрасте и меня представили принцессе Лещинской[44], я нашелся что ей сказать.

— Вы, сударь, гораздо сообразительнее меня, — ответил Филипп с легким поклоном.

Андреа пожала брату руку.

— Воспользовавшись тем, что ее королевское высочество удалилась, — продолжал Филипп, — я прошел к себе на квартиру, чтобы переодеться: мой мундир насквозь промок, так что я имел совершенно жалкий вид.

— Бедняжка! — посочувствовала Андреа.

— Тем временем, — рассказывал дальше Филипп, — дофина прибыла в ратушу, где принимала приветствия горожан. Когда речи закончились, дофину пригласили отобедать, и она проследовала к столу.

Один из моих друзей, майор нашего полка, тот самый, что послал меня навстречу дофине, уверял, будто ее высочество неоднократно обводила взглядом ряды офицеров, присутствовавших при обеде, словно кого-то высматривая.

«Я не вижу того молодого офицера, которого выслали встречать меня, — заметила она, когда во второй или третий раз не нашла того, кого искала. — Нельзя ли ему передать, что я хотела бы поблагодарить его?» Майор выступил вперед и доложил: «Ваше королевское высочество, господин лейтенант де Таверне вынужден был уйти переодеться, дабы предстать перед вашим высочеством в пристойном виде». И почти сразу же после этого пришел я. Я вошел в зал, и буквально через пять минут дофина увидела меня. Она сделала мне знак подойти, и я приблизился. «Сударь, — спросила она, — вы ничего не имели бы против, если бы я предложила вам сопровождать меня в Париж?» «Напротив, ваше высочество! — воскликнул я. — Я почел бы это за величайшее счастье, но я служу в Страсбургском гарнизоне и…» «И?..» «Я могу только сказать, что страстно желал бы этого». «У кого вы в подчинении?» «У военного губернатора». «Хорошо. Я поговорю с ним и все устрою». После этого она сделала знак, что я могу удалиться. Вечером она подошла к губернатору. «Господин губернатор, — сказала она ему, — я хотела бы, чтобы вы исполнили один мой каприз». «Ваше высочество, вам стоит лишь сказать, и ваш каприз станет для меня приказом!» «Нет, я не совсем верно выразилась. Это не каприз, а обет, который я должна исполнить». «В таком случае, я почту своей святой обязанностью способствовать его исполнению. Слушаю вас, ваше высочество». «Я дала обет принять к себе на службу первого француза, которого встречу, ступив на землю Франции, кем бы он ни был, и осчастливить его самого и его семью, если только, конечно, монархи способны кого-нибудь осчастливить». «Монархи суть помазанники Божии на земле. И кто же тот счастливец, которого вы, ваше высочество, встретили первым?» «Господин де Таверне Мезон-Руж, молодой лейтенант, известивший вас о моем прибытии». «Мы все, ваше величество, будем завидовать господину де Таверне, — ответил губернатор, — но не станем препятствовать счастью, которое выпало ему. Его удерживает служба — мы отпустим его, он связан обязательствами — мы освободим его от них; он отбудет вместе с вашим королевским высочеством».

И действительно, в тот же день, когда экипаж ее высочества выехал из Страсбурга, я получил приказ сопровождать его. И с того момента я безотлучно скакал рядом с дверцей кареты дофины.

— Ну и ну! — хмыкнул барон с той же усмешкой. — Ну и ну! Это, конечно, было бы поразительно, но вполне возможно.

— О чем вы, отец? — простодушно поинтересовался молодой человек.

— Да, так, своим мыслям, — отвечал барон.

— И все-таки, дорогой брат, — вступила в разговор Андреа, — я так и не поняла, как при всем этом дофина может приехать в Таверне.

— Потерпи. Вчера вечером, часов около одиннадцати, мы прибыли в Нанси и при свете факелов ехали через город. Дофина подозвала меня. «Господин де Таверне, — сказала она, — прикажите ехать быстрей». Я показал знаком, что дофина велит увеличить скорость. «Завтра я хочу выехать пораньше», — сообщила она. «Ваше высочество желает проехать завтра побольше?» — осведомился я. «Нет, просто хочу сделать остановку в пути». При этих словах меня в сердце толкнуло какое-то предчувствие. «Остановку?» — переспросил я. «Да», — подтвердила ее высочество. Я не произнес ни слова. «Вы не догадываетесь, где я хочу сделать остановку?» — с улыбкой спросила она. «Нет, ваше высочество». «Я хочу сделать остановку в Таверне». «Господи! Зачем?» — воскликнул я. «Чтобы повидать вашего отца и вашу сестру». «Моего отца? Сестру?.. Но откуда вашему высочеству известно…» «Я поинтересовалась и узнала, что они живут в двухстах шагах от дороги, по которой мы едем, — объяснила дофина. — Отдайте приказ остановиться в Таверне».

На лбу у меня выступили капельки пота, и я с трепетом, надеюсь понятным вам, осмелился сказать дофине: «Ваше королевское высочество, дом моего отца недостоин принимать столь высокопоставленную особу». «Отчего же?» — удивилась она. «Мы бедны, ваше высочество». «Тем лучше, — сказала дофина. — Я уверена, что именно поэтому встречу там самый простой и сердечный прием. И как бы ни было бедно Таверне, надеюсь, там найдется чашка молока для друга, для той, кто хочет на миг забыть, что она является австрийской эрцгерцогиней и французской дофиной». «О, ваше высочество!» — с поклоном воскликнул я. И все. Почтение не дозволило мне продолжать спор.

Я надеялся, что ее высочество забудет про свое намерение, что утром свежий ветер дороги развеет эту фантазию, однако ошибся. Когда в Понт-а-Мусоне меняли лошадей, дофина спросила, далеко ли до Таверне, и мне пришлось сказать, что не больше трех лье.

— Экий недотепа! — воскликнул барон.

— А что было делать? Притом дофина, похоже, почувствовала, что я в замешательстве. «Не бойтесь, — сказала она, — я недолго задержусь. Но раз вы грозитесь, что прием будет для меня мучительным, мы будем квиты, так как в день своего прибытия в Страсбург я тоже заставила вас помучиться». Скажите, отец, как можно было противиться после столь любезных слов?

— Невозможно, — согласилась Андреа. — И если ее высочество действительно такая добрая, а мне кажется, что так оно и есть, то она удовлетворится, как сама сказала, цветами, которые я ей поднесу, и чашкой молока.

— Да, — согласился барон, — но только вряд ли ей придутся по вкусу мои кресла, на которых она переломает кости, и стенные панели, которые оскорбят ее взор. Черт бы побрал все эти причуды! Хорошенькой правительницей Франции будет женщина, позволяющая себе такие фантазии! Дьявольски интересная восходит заря нового царствования!

— Отец, как вы можете так говорить о принцессе, оказавшей нам столь высокую честь!

— Я предпочел бы бесчестье! — воскликнул старик. — Кто сейчас знает про Таверне? Никто. Наша родовая фамилия дремлет под развалинами Мезон-Ружа, и я надеялся, что она вновь выйдет из безвестности, но при других обстоятельствах — когда придет надлежащее время. Однако мои надежды оказались тщетны: из-за каприза какой-то девчонки она явится на свет потускневшая, запорошенная пылью, жалкая, ничтожная. И скоро падкие на все смешное, живущие скандалами газеты примутся трепать ее в своих гнусных статейках, описывая посещение могущественной принцессой жалкой лачуги Таверне. Черт побери! У меня родилась идея!

Барон произнес это таким тоном, что брат и сестра вздрогнули.

— Что вы хотите сказать, отец? — спросил Филипп.

— А то, — проворчал барон, — что полезно знать историю. Если граф Медина[45] мог поджечь собственный дворец, ради того чтобы заключить в объятия королеву, я могу поджечь какой-нибудь сарай, чтобы избавиться от необходимости принимать дофину. Пусть принцесса приезжает.

Молодые люди, расслышавшие только последние слова, с беспокойством переглянулись.

— Пусть приезжает, — повторил Таверне.

— Она вот-вот будет здесь, — объявил Филипп. — Я поскакал через лес Пьерфит, чтобы на несколько минут опередить дофину со свитой, так что ее скоро следует ждать.

— В таком случае нельзя медлить, — произнес барон и со стремительностью двадцатилетнего юноши выбежал из гостиной, помчался в кухню, выхватил из очага горящую головню и помчался к сеновалу, заполненному соломой, сухой люцерной и бобовиной. Когда он уже был около сенного сарая, сзади неожиданно вынырнул Бальзамо и схватил его за руку.

— Что вы делаете, сударь? — воскликнул он, вырывая из рук барона головню. — Австрийская эрцгерцогиня — это ведь не коннетабль де Бурбон[46], чье присутствие так оскверняло дом, что лучше было его сжечь, нежели допустить, чтобы в него вступил презренный предатель.

Барон, бледный, дрожащий, недвижно застыл; с его уст исчезла привычная улыбка. Ему ведь пришлось собрать все свои силы, чтобы ради защиты чести — чести в его понимании — принять решение, исполнение которого превратило бы вполне сносное, хоть и скромное, существование в полнейшую нищету.

— Поспешите, сударь, — продолжал Бальзамо, — у вас едва остается время сбросить домашний халат и облечься в наряд, более приличествующий случаю. Когда при осаде Филипсбурга[47] я познакомился с бароном де Таверне, у него был большой крест ордена Святого Людовика. Я не знаю такого наряда, который не выглядел бы богатым и элегантным, будучи украшен этим орденом.

— Сударь, — отвечал ему Таверне, — но ведь тогда дофина увидит то, чего я не хотел бы показывать даже вам, — в каком я прозябаю ничтожестве.

— Успокойтесь, барон. Все будут настолько заняты, что даже не обратят внимания, новый у вас дом или старый, богат он или беден. Проявите, сударь, гостеприимство, это ваш долг дворянина. Что же останется делать врагам ее королевского высочества, а их у нее немало, если ее друзья станут поджигать свои замки, лишь бы не принимать ее под своим кровом? Не предвосхищайте грядущих неистовств, всему свое время.

Господин де Таверне подчинился с той же безропотностью, какую он уже продемонстрировал однажды, и пошел к детям, которые, беспокоясь из-за отсутствия отца, повсюду разыскивали его.

Бальзамо же молча удалился, словно для того, чтобы завершить некое начатое дело.