Жозеф Бальзамо. Том 1

57. ДВОЙНОЕ БЫТИЕ. НАЯВУ

Как только взгляд Лоренцы обрел прежнюю остроту, она быстро огляделась. Не без видимого удовольствия осмотрев мелочи и безделушки, которые так радуют каждую женщину, она остановила взгляд на Бальзамо и мучительно вздрогнула. Бальзамо — весь внимание! — продолжал сидеть в нескольких шагах от нее.

— Опять вы? — подавшись назад, воскликнула молодая женщина.

На ее лице явно выразился испуг: губы побелели, на лбу у корней волос выступили капельки пота. Бальзамо молчал.

— Где я? — спросила она.

— Вы знаете, сударыня, откуда вы явились, поэтому легко можете догадаться, где находитесь сейчас.

— Хорошо, что вы напомнили, теперь я знаю. Вы меня неотступно преследовали, гнались за мной по пятам, вырвали из рук августейшей посредницы между Богом и мною.

— Стало быть, вы понимаете, что даже принцесса при всем ее могуществе не в силах вас защитить.

— Да, вы заставили ее подчиниться с помощью какого-то колдовства, — воскликнула Лоренца и сложила руки на груди: — О Боже, Боже, избавь меня от этого демона!

— Почему же я для вас демон, сударыня? — пожав плечами, осведомился Бальзамо. — Раз и навсегда прошу вас: оставьте все это бремя ребяческих верований, что вы привезли из Рима, равно как и груду нелепейших суеверий, которые тащите за собой из монастыря.

— О, монастырь! Кто мне вернет монастырь! — разрыдалась Лоренца.

— Вообще-то пребывание в монастыре — дело достойное всяческого сожаления, — бросил Бальзамо.

Лоренца, подбежав к окну, отдернула занавеску, подняла задвижку, и ее протянутая рука наткнулась на толстый прут решетки, скрытой за цветами, которые делали преграду менее зловещей, ничуть не уменьшая ее прочности.

— Тюрьма и есть тюрьма, однако я предпочитаю ту, что приведет меня на небо, а не в ад, — проговорила девушка и яростно уперлась своими маленькими кулачками в решетку.

— Будь вы разумнее, Лоренца, вы не нашли бы на окне никакой решетки — одни цветы.

— Разве не была я благоразумной, когда вы заперли меня в тюрьме на колесах с этим вампиром, которого вы называете Альтотасом? Была — и что же? Вы все равно глаз с меня не спускали, я была вашей пленницей, а покидая меня, вы вселяли в меня дух, которым я одержима и которому не могу противиться! Где этот отвратительный старикашка, заставлявший меня умирать от ужаса? Там, где-нибудь в углу, не так ли? Стоит нам замолчать, как мы услышим из-под земли его замогильный голос!

— У вас разыгралось воображение, точно у ребенка, сударыня, — ответил Бальзамо. — Альтотас — мой наставник, друг, мой второй отец, это безобидный старик, который никогда вас не видел, никогда к вам не приближался, а если его видели или приближались к нему вы, не обращал на вас внимания, целиком поглощенный своей работой.

— Работой! Интересно, что же это у него за работа? — проворчала Лоренца.

— Он ищет эликсир жизни. Все высокие умы ищут его уже шесть тысяч лет.

— А что ищете вы?

— Я? Человеческое совершенство.

— О демоны, демоны! — воздев руки к небу, воскликнула Лоренца.

— Ну вот, у вас опять начинается приступ! — проговорил Бальзамо и поднялся.

— Приступ?

— Ну да, приступ. Есть кое-что, чего вы не знаете, Лоренца: ваша жизнь разделяется на два периода. В одном из них вы мягки, добры и рассудительны, в другом — вы безумны.

— И вы меня заперли под ложным предлогом моего безумия?

— Увы, так надо.

— О, вы можете быть жестоки и безжалостны, можете засадить меня за решетку, даже убить, но только не лицемерьте, не терзайте меня, делая вид, что жалеете!

— Но послушайте, разве это мучение — жить в изящно убранной, удобной комнате? — без всяких признаков раздражения и даже с благодушной улыбкой спросил Бальзамо.

— Решетки, повсюду одни решетки! Нечем дышать!

— Но поймите, Лоренца, они поставлены здесь ради вашей жизни.

— Он сжигает меня на медленном огне, а сам заявляет, что печется о моей жизни! — воскликнула девушка.

Бальзамо подошел к ней и дружески протянул руку, но она отпрянула, словно прикоснулась к змее.

— Не трогайте!

— Значит, вы ненавидите меня, Лоренца?

— Спросите у жертвы, ненавидит ли она палача.

— Я несколько стесняю вашу свободу, Лоренца, именно потому, что не хочу стать палачом. Если вы сможете ходить, куда вам вздумается, кто знает, что вы натворите во время очередного приступа безумия?

— Что натворю? Погодите, стану свободной — увидите!

— Лоренца, разве можно обращаться так с супругом, выбранным вами перед лицом Господа?

— Я вас выбрала? Никогда!

— И все же вы — моя жена.

— Это бесовских рук дело.

— Она безумна, бедняжка, — нежно глядя на девушку, промолвил Бальзамо.

— Не забывайте: я римлянка и когда-нибудь вам отомщу, — прошипела Лоренца.

— Вы говорите так, чтобы напугать меня? — с улыбкой покачав головой, спросил Бальзамо.

— Нет, как я сказала, так и сделаю.

— И это говорит христианка? — властно воскликнул Бальзамо. — Ваша религия, которая велит воздавать добром за зло, — лицемерие, потому что вы утверждаете, что исповедуете ее, а сами воздаете за добро злом.

На секунду Лоренцу поразили эти слова; потом она ответила:

— Изобличать перед обществом его врагов — это не мщение, а долг.

— Вы можете донести на меня как на некроманта и чародея, но ведь этим я бросаю вызов не обществу, а Богу. Почему же в таком случае Бог, которому ничего не стоит испепелить меня, не утруждает себя тем, чтобы меня наказать, оставляя эту заботу людям, таким же слабым, как я, и подверженным тем же заблуждениям, что и я?

— Он не обращает на вас внимания, терпит, ждет, что вы изменитесь к лучшему, — прошептала девушка.

Бальзамо улыбнулся.

— И тем временем советует вам предать своего друга, своего благодетеля, своего супруга.

— Супруга? Никогда еще, хвала Создателю, ваша рука не прикоснулась к моей, не заставив меня покраснеть или вздрогнуть.

— Вам ведь известно, что я всегда по мере сил старался избавить вас от таких прикосновений.

— Это верно, вы не домогаетесь меня, и это единственное, что хоть как-то примиряет меня с моими бедами.

— Тайна! Непостижимая тайна! — проговорил Бальзамо, скорее в ответ на собственные мысли, чем на слова девушки.

— Короче, почему вы отняли у меня свободу? — спросила Лоренца.

— А почему вы, добровольно отдав ее мне, хотите теперь отобрать? Почему вы бежите от того, кто вас защищает? Почему вы собираетесь опереться на незнакомого человека в борьбе против того, кто вас любит? Почему тому, кто никогда вам не угрожал, вы непрестанно угрожаете выдать секрет, который вам не принадлежит и важность которого вы не сознаете?

— Пленник, страстно желающий вновь обрести свободу, все равно обретет ее, и ваши решетки меня не остановят, как не остановила клетка на колесах! — не отвечая на вопросы Бальзамо, воскликнула Лоренца.

— К счастью для вас, Лоренца, они достаточно прочны, — угрожающе спокойно ответил граф.

— Господь ниспошлет мне грозу, как в Лотарингии, и молния испепелит их.

— Поверьте, вам лучше молить Бога, чтобы ничего подобного не произошло. Опасайтесь романтической восторженности, Лоренца, говорю вам, как друг.

В голосе Бальзамо звучал такой гнев, в глазах его тлел такой мрачный огонь, его белая мускулистая рука так зловеще сжималась при каждом слове, произносимом медленно, почти торжественно, что Лоренца, еще не остыв от возмущения, против воли слушала его.

— Вы видите, дитя мое, — все с тою же угрожающей ласковостью продолжал Бальзамо, — что я попытался сделать эту тюрьму достойной даже королевы, и будь вы королевой, то и тогда ни в чем не испытывали бы недостатка. Уймите же свое нелепое возбуждение. Живите здесь, как жили бы у себя в монастыре. Попытайтесь привыкнуть ко мне, полюбить меня как друга, как брата. Когда у меня будут огорчения, я стану поверять их вам, одно ваше слово сможет утешить меня в жестоких разочарованиях. Чем больше доброты, внимания, терпения я в вас увижу, тем тоньше будут становиться решетки вашей тюрьмы. Кто знает? Быть может, через полгода или год вы будете так же свободны, как я, то есть не захотите отнять у меня вашу свободу.

— Нет, нет, — вскричала Лоренца, которая никак не могла понять, как в этом мягком голосе может звучать такая решимость, — довольно обещаний, довольно лжи: вы захватили меня грубою силой. Я принадлежу себе, и только себе, так верните меня хотя бы Господу, если не хотите вернуть меня мне самой. До сих пор я сносила ваш деспотизм и только потому, что помню, как вы спасли меня от разбойников, собиравшихся лишить меня чести, но теперь у меня уже не осталось ни капли признательности. Еще несколько дней этой возмутительной тюрьмы, и я перестану быть вам обязанной, а потом — берегитесь! — я могу прийти к мысли, что вы были каким-то тайным образом связаны с теми разбойниками.

— Я удостоюсь чести считаться главарем бандитов? — с иронией полюбопытствовал Бальзамо.

— Не знаю, но я обратила внимание на знаки, что вы делали, и на ваши слова.

— Вас удивили знаки и слова? — побледнев, воскликнул Бальзамо.

— Да, я обратила на них внимание, я теперь знаю их, я их запомнила.

— Но вы не должны их повторять — ни одной живой душе, вы должны скрывать их в самых потаенных глубинах вашей памяти, пока они не забудутся вовсе.

— Напротив! — воскликнула Лоренца, радуясь, как радуется рассерженный человек, который нащупал вдруг уязвимое место противника. — Эти слова я буду благоговейно хранить в памяти, буду повторять их про себя, когда я одна, и громко прокричу при первом же удобном случае. Я их уже передала кое-кому.

— Кому же? — осведомился Бальзамо.

— Принцессе.

— Ладно! Вот что я вам скажу, Лоренца, — проговорил Бальзамо, впиваясь ногтями себе в кожу, чтобы сдержать возбуждение и охладить пылающую кровь. — Больше вы их не скажете никому: я буду держать двери закрытыми, я заострю прутья решетки, я, если понадобится, обнесу этот двор стенами высотой с вавилонские.

— А я повторяю вам, Бальзамо: можно выйти из любой тюрьмы, особенно если любовь к свободе усиливается ненавистью к тирану.

— Великолепно, Лоренца! Выходите, но помните: вы можете сделать это лишь дважды: после первого раза я накажу вас так жестоко, что вы прольете все слезы, какие у вас есть, а после второго покараю вас столь безжалостно, что вы лишитесь всей вашей крови.

— О Боже, Боже, он убьет меня! — в приступе крайнего отчаяния закричала девушка, вцепившись себе в волосы и катаясь по ковру.

Несколько мгновений Бальзамо смотрел на нее со смесью гнева и жалости. Жалость в конце концов взяла верх.

— Послушайте, Лоренца, опомнитесь, успокойтесь. Придет день, когда вы будете вознаграждены за все ваши страдания — подлинные или мнимые, — проговорил граф.

— Пленница! Пленница! — не слушая Бальзамо, выкрикивала Лоренца.

— Терпение.

— Я обречена!

— Это временные испытания.

— Безумная! Безумная!

— Вы поправитесь.

— Отправьте меня сейчас же в сумасшедший дом, бросьте в настоящую тюрьму!

— И не подумаю. Вы ведь предупредили, каким образом собираетесь против меня действовать.

— Хорошо, тогда убейте меня! Сейчас же!

И, вскочив с проворством и гибкостью дикого зверя, Лоренца бросилась к стене с намерением разбить себе голову. Однако Бальзамо лишь протянул руку и, казалось, только силою своей воли, почти не разжимая губ, произнес одно слово, остановившее девушку: она внезапно замерла, пошатнулась и, мгновенно уснув, упала на руки графа. Странный чародей, которому молодая женщина повиновалась, видимо, лишь телом, но не душой, поднял Лоренцу и отнес ее на постель: там он поцеловал ее, задвинул полог над кроватью, потом оконные занавески и вышел.

Лоренца же спала сладким и благотворным сном, окутавшим ее, словно плащ, которым добрая мать укутывает своего исстрадавшегося и наплакавшегося своевольного ребенка.