Жозеф Бальзамо. Том 1

32. КОРОЛЬ СКУЧАЕТ

Король, как и объявил, уехал в Марли, а там в три часа пополудни распорядился отвезти его в Люсьенну.

Он предполагал, что г-жа Дюбарри, получив его записку, в свою очередь поспешит покинуть Версаль и будет ждать его в своем только что построенном прелестном гнездышке; король бывал там несколько раз, но на ночь не оставался под тем предлогом, что Люсьенна не является королевским дворцом.

Каково же было его удивление, когда по приезде он обнаружил там Самора, мало чем напоминавшего надменного губернатора; негритенок забавлялся тем, что выдергивал у попугая из хвоста перья, а тот старался его за это ущипнуть.

Попугай и негритенок были соперники точно так же, как г-н Шуазель и г-жа Дюбарри.

Усевшись в небольшой гостиной, король отослал свиту.

Хотя он и был самым любопытным дворянином во всем королевстве, но не имел обыкновения разговаривать с челядью и лакеями или расспрашивать их; Самор, однако, не являлся слугой: он занимал промежуточное положение между обезьянкой и попугаем.

Поэтому король решил расспросить его.

— Ее сиятельство в саду?

— Нет, повелитель, — отозвался Самор.

В Люсьенне г-жа Дюбарри, повинуясь капризу, лишила короля титула «ваше величество», заменив его на «повелитель».

— Значит, она смотрит карпов?

Когда строился замок, король, не поскупившись, велел вырыть неподалеку пруд, вода в который поступала из акведука; туда запустили лучших в Версале карпов.

— Нет, повелитель, — опять ответил Самор.

— Где же она?

— В Париже, повелитель.

— Как в Париже? Графиня не приезжала в Люсьенну?

— Нет, повелитель, она послала сюда Самора.

— А это зачем?

— Чтобы дождаться короля.

— Вот как! — воскликнул Людовик XV. — Тебе поручили меня принять. Общество Самора — это прелестно! Благодарю, графиня, благодарю!

С этими словами король, несколько раздосадованный, встал.

— О нет, — возразил негритенок, — король не будет в обществе Самора.

— Почему?

— Потому что Самор уезжает.

— Куда?

— В Париж.

— Стало быть, я останусь в одиночестве. Час от часу не легче. Но что ты будешь делать в Париже?

— Пойду к хозяйке Барри и скажу, что король в Люсьенне.

— Вот оно как, графиня поручила тебе сообщить об этом?

— Да, повелитель.

— А она не говорила, что делать мне тем временем?

— Она сказала, чтобы ты спал.

«На самом деле это значит, что она не заставит себя ждать и огорошит меня какой-нибудь новой неожиданностью», — подумал король, а вслух произнес:

— Отправляйся же поскорее и привези сюда графиню. Да, кстати, а как ты поедешь?

— На большом белом коне под красным чепраком.

— А за сколько времени большой белый конь доедет до Парижа?

— Не знаю, — ответил негритенок, — но он скачет быстро, очень быстро. Самор любит ездить быстро.

— Ну, если Самор любит ездить быстро — тем лучше, — заключил король и подошел к окну, чтобы посмотреть на отъезд негритенка.

Высоченный выездной лакей забросил негритенка в седло, и тот со свойственным детям презрением к опасности пригнулся к холке гигантского скакуна и пустил его в галоп.

Оставшись один, король спросил у выездного лакея, нет ли в Люсьенне чего-нибудь новенького.

— Есть, — ответил слуга, — здесь господин Буше, который расписывает большой кабинет ее сиятельства.

— Ах, Буше! Бедняга Буше здесь, — удовлетворенно проронил король. — Где это, говорите?

— Во флигеле, в кабинете. Ваше величество желает, чтобы я проводил его к господину Буше?

— Нет-нет, не надо, я лучше пойду посмотрю карпов. Дайте мне нож, — попросил король.

— Нож, государь?

— Да, и большой хлеб.

Вскоре лакей вернулся, неся на блюде японского фаянса большой круглый хлеб, в который был воткнут длинный острый нож.

Удовлетворенный король сделал лакею знак следовать за ним и направился к пруду.

Кормить карпов уже стало семейной традицией. Людовик XIV ежедневно развлекался этим.

Людовик XV уселся на обомшелую скамью, откуда открывался чудесный вид.

За небольшим озерцом с берегами, поросшими травою, виднелась деревушка, втиснувшаяся между двумя холмами, один из которых — западный — вздымался отвесно, словно поросшая мхом скала Вергилия[98], так что крытые соломой дома казались детскими игрушками, уложенными в выстланную папоротником коробку.

Далее видны были остроконечные крыши Сен-Жермен и его громадные террасы с купами деревьев; еще дальше — голубоватые косогоры Саннуа и Кормейля, а надо всем, словно огромный медный купол, нависало красновато-серое небо.

После грозы листва казалась темной на фоне нежной зелени лугов; поверхность пруда, гладкая, недвижная и словно масляная, порой разрывалась, и тогда, подобно серебряной молнии, выскакивала рыба, хватая клопа-водомерку, бегающего на длинных ногах по воде. И долго еще после этого по ней расходились дрожащие круги, покрывая пруд черно-белым узором.

Иногда у берега беззвучно выныривала голова большой рыбы, которая, словно зная, что ей не грозит попасться ни на крючок, ни в сеть, заглатывала листик свисающего над водой клевера и таращила выпученные и как бы невидящие глаза на крохотных серых ящерок и резвящихся в камышах зеленых лягушек.

Король, умевший с толком убивать время, налюбовался пейзажем, пересчитал дома как в ближайшей деревушке, так и в тех, что виднелись вдали, затем взял со стоявшего подле него блюда хлеб и принялся кромсать его на кусочки.

Карпы, услышав, как хрустит под ножом корка, и зная, что звук этот свидетельствует о наступлении обеденного часа, подплывали поближе, дабы показаться его величеству, которому весьма нравилось жаловать их ежедневным пропитанием. Точно так же они собирались и тогда, когда их кормил лакей, однако король вполне естественно полагал, что они лезут вон из кожи специально для него.

Один за другим он бросал в воду куски хлеба; каждый из них сперва тонул, но тут же, всплыв на поверхность, становился на некоторое время объектом оживленной борьбы, после чего вдруг как бы растворялся и в один миг исчезал. Зрелище и впрямь было забавное: подталкиваемые невидимыми рыбьими ртами, куски кружили по воде, покуда карпы, раскрошив их, не проглатывали.

Через полчаса его величество, которому хватило терпения отрезать чуть ли не сотню кусочков хлеба, ощутил удовлетворение: больше ни одна рыба не подплывала к поверхности. Король тут же поскучнел, но припомнил, что господин Буше тоже может несколько его развлечь — не так, конечно, как карпы, но что делать: в деревне приходится довольствоваться тем, что есть.

Людовик XV встал и направился к флигелю. Буше был уже предупрежден. Весь в работе или, вернее, делая вид, что весь погружен в работу, он издалека следил за королем и увидел, что тот идет к флигелю; обрадованный художник поправил жабо, выпустил манжеты и взобрался на лестницу, поскольку ему настоятельно посоветовали притвориться, будто он не знает о приезде короля в Люсьенну. Услышав, как скрипит паркет под шагами его величества, Буше принялся пририсовывать розу толстощекому амуру вместо юной пастушки в голубом атласном корсаже и соломенной шляпке. Рука у него дрожала, сердце колотилось.

Людовик XV остановился на пороге.

— Ах, господин Буше, как от вас несет скипидаром! — промолвил он и удалился.

Бедняга Буше, который не был столь тонкой художественной натурой, как король, отнюдь не ждал такого комплимента и едва не свалился с лестницы.

Спустившись, он со слезами на глазах пошел прочь, забыв даже отскрести палитру и вымыть кисти, что обычно делал каждый вечер.

Его величество достал часы. Было около семи.

Людовик XV вернулся в замок, подразнил обезьянку, послушал, как болтает попугай, и стал перебирать стоявшие на этажерке китайские безделушки.

Смеркалось.

Его величество не любил темноты, и посему зажгли свет.

Но еще сильнее он не любил одиночества.

— Через четверть часа подать лошадей, — распорядился король и пробормотал: — Дам ей еще четверть часа и, ей-богу, ни минуты больше.

С этими словами Людовик XV улегся на стоящую напротив камина софу, задавшись целью проследить, как будут уходить пятнадцать минут или, иными словами, девятьсот секунд.

Когда маятник часов, изображающих голубого слона, на котором сидит розовая султанша, качнулся в четырехсотый раз, его величество уснул.

Как и следовало ожидать, лакей, который явился объявить, что карета подана, увидев, что король спит, будить его не посмел. В итоге подобного почтения к августейшему сну король пробудившись, узрел перед собою ничуть с виду не заспанную г-жу Дюбарри, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами. У дверей в ожидании распоряжений стоял Самор.

— А, вы здесь, графиня, — садясь на софе, процедил король.

— Разумеется, здесь, и уже давно, — отвечала графиня.

— Как это давно?

— Да уж самое меньшее час. Ну и горазды вы спать, ваше величество!

— Но послушайте, графиня, вас не было, и я очень скучал. К тому же я плохо спал ночью. Вам известно, что я собрался уезжать?

— Да, я вижу, что лошади вашего величества готовы.

Король взглянул на часы.

— Ого, оказывается, уже половина десятого! Я проспал почти три часа! — воскликнул он.

— Совершенно верно, государь. Попробуйте теперь сказать, что в Люсьенне плохо спится.

— Спится здесь прекрасно. Но что я вижу? Какого дьявола? — вскричал вдруг король, взглянув на Самора.

— Вы видите губернатора Люсьенны, государь.

— Пока еще нет, пока еще нет, — смеясь, возразил король. — Этот чудак надел мундир, еще не получив назначения. Он, стало быть, рассчитывает на мое слово?

— Государь, ваше слово свято, и мы в полном праве рассчитывать на него. Но у Самора есть нечто большее или, вернее, меньшее, нежели ваше слово, — у него есть патент.

— Какой патент?

— Вот он, мне прислал его вице-канцлер. Теперь Самору осталось лишь принять присягу. Велите ему присягнуть, и пускай он нас охраняет.

— Приблизьтесь, господин губернатор, — приказал король.

Самор приблизился; он был в форменном мундире: расшитый воротник, капитанские эполеты, короткие панталоны, шелковые чулки и шпага на перевязи. Шел он твердым размеренным шагом, а под мышкой у него была зажата огромная треуголка.

— Но знает ли он присягу? — усомнился король.

— Еще как! Проверьте.

— Подойдите, как полагается, — велел король, с любопытством разглядывая эту черную куклу.

— На колени, — подсказала графиня.

— Клянитесь, — приказал король.

Мальчик прижал одну руку к сердцу, другую вложил меж ладоней короля и произнес:

— Верой и честью клянусь моим повелителю и повелительнице защищать до последней капли крови замок, который мне доверили охранять, и в случае нападения, прежде чем сдаться, съесть все имеющееся в нем варенье до последнего горшочка.

Король расхохотался: его развеселила и форма присяги, и серьезность, с какой Самор ее произнес.

— Взамен за эту присягу, — напустив на себя приличествующую случаю серьезность, ответил он, — жалую вам, господин губернатор, право верховной власти, право высокого и низкого суда над всеми, кто населяет воздух, землю, огонь и воду в этом дворце.

— Благодарю, повелитель, — вставая с колен, отвечал Самор.

— А теперь иди и похвастайся своим красивым нарядом на кухне, — заключил король. — Ступай, оставь нас в покое.

Самор вышел. Но едва за ним затворилась дверь, другая дверь открылась, и вошла Шон.

— А, вот и вы, крошка Шон. Добрый вечер!

Король усадил девушку себе на колени и поцеловал.

— Ну-ка, крошка Шон, выкладывайте мне всю правду, — продолжал он.

— Помилуйте, государь, вы не на ту напали! — возразила Шон. — Правду! Я, наверное, еще ни разу в жизни не говорила ее. Если вам и впрямь нужна правда, обратитесь к Жанне, она не способна врать.

— Это верно, графиня?

— Государь, Шон слишком хорошего мнения обо мне. Ее пример меня испортил, и с этого вечера я решила врать, как настоящая графиня, поскольку нет смысла говорить правду.

— А, кажется, Шон от меня что-то скрывает! — воскликнул король.

— Нет, клянусь вам.

— Наверно, свидание с каким-нибудь герцогом, маркизом или виконтом?

— Не думаю, — отозвалась графиня.

— А что скажет на это Шон?

— Не думаем, государь.

— Придется потребовать от полиции донесения на этот счет.

— Какой полиции — господина де Сартина или моей?

— Господина де Сартина.

— И сколько вы ей заплатите?

— Если они сообщат что-нибудь любопытное, скупиться не стану.

— Тогда отдайте предпочтение моей полиции и выслушайте ее рапорт. Я послужу вам… по-королевски.

— Вы сами себя предадите?

— А почему бы и нет, если за тайну будет хорошо заплачено?

— Будь по-вашему. Послушаем ваше донесение. Но только не врать.

— Француз, вы меня оскорбляете.

— Я хотел сказать, без уверток.

— Итак, государь, готовьте денежки, вот вам донесение.

— Они здесь, — позвенев в кармане золотыми, ответил король.

— Во-первых, графиню госпожу Дюбарри видели в Париже около двух часов пополудни.

— Дальше, это мне известно.

— На улице Валуа.

— Очень может быть.

— Около шести туда приехал Самор.

— И это возможно. Но что же госпожа Дюбарри делала на улице Валуа?

— Она была у себя дома.

— Я понимаю, но зачем она поехала к себе домой?

— Чтобы встретиться с «крестной».

— С «крестной»? — повторил король с гримасой, которую ему не удалось полностью скрыть. — Значит, она собирается креститься?

— Да, государь, в большой версальской купели.

— Ей-богу, это она зря — ей больше подходит язычество.

— Что поделать, государь, вы ведь знаете поговорку: «Чего захочешь, о том и похлопочешь»?

— Что ж, нам теперь захотелось иметь «крестную»?

— И она у нас есть, государь.

Король вздрогнул и пожал плечами.

— Мне очень нравится это ваше движение, государь: оно доказывает, что вы пришли бы в отчаяние при виде поражения Граммонов, Гемене и прочих придворных святош.

— Что-что?

— А что? Вы же вступили в союз с этими людьми.

— Вступил в союз? Графиня, зарубите себе на носу: король вступает в союз лишь с другими королями.

— Это так, но все ваши короли — друзья господина де Шуазеля.

— Давайте-ка вернемся к нашей «крестной», графиня.

— Я тоже это предпочла бы, государь.

— Значит, вам удалось изготовить ее?

— Нет, я нашла готовую, да еще какую — графиню Беарнскую, породненную с царствующей династией, ни больше ни меньше. Надеюсь, она не опозорит союзницу союзников дома Стюартов.

— Графиню Беарнскую? — с удивлением переспросил король. — Я знаю только одну графиню Беарнскую, она, кажется, живет неподалеку от Вердена.

— Это она и есть, ей пришлось специально приехать сюда.

— Она вам поможет?

— И охотно!

— А когда?

— Завтра в одиннадцать утра она будет иметь честь получить здесь тайную аудиенцию у короля; одновременно, если это не будет слишком бестактно, она будет просить его величество назначить день, и вы его назначите, причем как можно скорее, не так ли, господин Француз?

Король деланно рассмеялся и поцеловал графине руку.

— Разумеется, разумеется, — проговорил он и вдруг переспросил: — Завтра в одиннадцать?

— Ну да, в час завтрака.

— Ничего не получится, друг мой.

— Как это не получится?

— Я не буду здесь завтракать, сегодня вечером я должен вернуться.

— Что такое? — почувствовав холодок в сердце, осведомилась г-жа Дюбарри. — Вы уезжаете, государь?

— Приходится, милая графиня: я назначил встречу Сартину, у нас крайне срочное дело.

— Как вам угодно, государь. Но, надеюсь, вы хотя бы поужинаете?

— Пожалуй… Да, поужинаю, что-то хочется есть.

— Вели накрывать, Шон, — попросила графиня сестру и сделала ей какой-то условный знак, о котором они явно договорились заранее.

Шон вышла.

Король заметил знак в зеркало и хотя не понял его смысла, но заподозрил подвох.

— Впрочем, нет, даже на ужин остаться не могу! — заявил он. — Мне необходимо сейчас же ехать. Я должен кое-что подписать, сегодня ведь суббота.

— Ну, что поделаешь. Я велю подавать лошадей.

— Хорошо, моя красавица.

— Шон!

Сестра вошла.

— Лошадей короля, — приказала графиня.

— Сейчас, — улыбнувшись, ответила Шон и снова вышла.

Через секунду из прихожей послышался ее голос:

— Лошадей короля!