Жозеф Бальзамо. Том 1

28. ТРЯПКА, КИСЛЯТИНА И ВОРОНА

Король направился в гардеробную, где перед охотой или прогулкой он обыкновенно проводил несколько минут, отдавая распоряжения на предмет того, какого рода служба потребуется ему на остаток дня.

В конце галереи он кивнул придворным и сделал рукой знак, что желает остаться один.

Придворные удалились, а Людовик XV продолжил путь по коридору, в который выходили апартаменты его дочерей. Подойдя к двери, завешенной гобеленом, он на миг остановился и покачал головой.

— Была одна достойная дочь, да и та только что покинула меня, — пробормотал он сквозь зубы.

И тут же получил ответ на это столь нелестное для оставшихся высказывание. Чья-то рука отвела гобелен, и трио злых голосов приветствовало его такими словами:

— Благодарю вас, отец!

Людовик XV оказался лицом к лицу с тремя своими дочерьми.

— А, это ты, Тряпка, — обратился он к старшей из них, то есть к принцессе Аделаиде. — Что ж, тем хуже. Злись, не злись, но, клянусь Богом, я сказал правду.

— Ничего нового, государь, вы нам не сообщили, — заметила принцесса Виктория. — Мы и без того знаем, что вы предпочитаете Луизу.

— Ей-богу, Кислятина, ты изрекла великую истину!

— А по какой, интересно, причине вы предпочитаете нам Луизу? — обиженно спросила принцесса София.

— Да потому, что Луиза не доставляет мне неприятностей, — отвечал Людовик XV с простодушием и чистосердечием эгоиста, законченный тип какового он и являл собой.

— О, будьте спокойны, отец, она еще доставит вам неприятности, — заверила София, причем с такой язвительностью в голосе, что мгновенно приковала к себе все внимание короля.

— А откуда тебе это известно, Ворона? — поинтересовался он. — Неужели Луиза перед отъездом откровенничала с тобой? Я был бы этим крайне удивлен: она ведь еле выносит тебя.

— В таком случае можете поверить: я отвечаю ей тем же, — парировала София.

— Прекрасно, — произнес Людовик XV. — Ненавидьте друг друга, вредите друг другу, рвите друг друга в клочья — мне все равно, это ваше дело, лишь бы вы не беспокоили меня, требуя установить порядок в вашем царстве амазонок. Тем не менее мне хотелось бы знать, какие такие неприятности должна доставить мне бедняжка Луиза.

— Бедняжка Луиза! — фыркнули одновременно принцессы Аделаида и Виктория, кривя, каждая на свой манер, губы.

— Какие неприятности? Ну что ж, скажу.

Людовик XV уселся в высокое кресло у самой двери, обеспечив себе тем самым возможность быстрого отступления.

— Луизу, — продолжала София, — потихонечку мучит бес, тот самый, что овладел шельской настоятельницей[77], и потому она удаляется в монастырь, чтобы заниматься там опытами.

— Только прошу вас, без двусмысленных намеков на добродетель вашей сестры, — прервал Людовик XV. — Ее никогда и никто не ставил под сомнение, хотя говорят о Луизе много. И не вам быть тут заводилой.

— Не мне?

— Да, да, не вам.

— Я вовсе не имела в виду ее добродетель, — стала оправдываться София, крайне уязвленная тем красноречивым ударением, которое ее отец сделал на слове «вам», да еще и подчеркнул его, повторив. — Я просто сказала, что она будет заниматься там опытами, вот и все.

— Пусть себе занимается химией, фехтованием, креслами на колесиках, пусть играет на флейте или стучит на барабане, пусть терзает клавесин или пиликает на скрипке, что худого вы в этом видите?

— Я говорю, она займется политикой.

Людовик XV вздрогнул.

— Она будет изучать философию, теологию, продолжать комментарий к булле Unigenitus,[78] таким образом, на фоне ее занятий теориями правления государством, метафизическими системами, богословием мы, вся наша семья, будем выглядеть бесполезными…

— Если это приведет вашу сестру в рай, что вы видите в этом худого? — снова задал вопрос Людовик XV, тем не менее неприятно пораженный совпадением между обвинением, выдвинутым Вороной, и политической диатрибой, которой мадам Луиза подогрела свой уход в монастырь. — Быть может, вы завидуете ее будущему блаженству? Это свидетельствовало бы о том, что вы дурные христианки.

— Да нет же, Господи! — воскликнула принцесса Виктория. — Пусть она отправляется куда угодно, но только я за нею не последую.

— Я тоже, — подхватила принцесса Аделаида.

— И я, — присоединилась к ним принцесса София.

— К тому же она ненавидит нас, — добавила принцесса Аделаида.

— Вас? — переспросил Людовик XV.

— Да, да, нас, — подтвердили две другие сестры.

— Поверьте мне, бедняжка Луиза выбрала рай, лишь бы не встретиться со своими родственниками, — сказал король.

Острота вызвала довольно кислый смешок у принцесс. Аделаида, старшая из трех, похоже, напрягала все свои умственные способности, дабы нанести королю разящий удар, поскольку все предыдущие лишь скользили по его броне.

— Сударыни, — произнесла она жеманным тоном, свойственным ей, когда она выходила из обычной своей апатии, из-за которой отец и прозвал ее Тряпкой, — сударыни, вы не сочли возможным или не осмелились открыть королю подлинную причину ухода Луизы в монастырь.

— Ну что, еще какая-нибудь гадость? — поинтересовался король. — Давайте, Тряпка, выкладывайте.

— О государь, я понимаю, — продолжала она, — что это будет вам неприятно.

— Скажите лучше, надеетесь — так будет вернее.

Аделаида прикусила с досады губу, но тем не менее не отступила.

— Я намерена открыть вам правду.

— Недурное начало! Правду! Избавьтесь от привычки произносить подобные вещи. Разве я говорил когда-нибудь правду? Однако же, слава Богу, неплохо себя чувствую!

И Людовик XV пожал плечами.

— Скажите, сестрица, скажите! — настаивали две другие принцессы, горевшие желанием узнать, что это за причина, которая должна так уязвить короля.

— Какая доброта, какое благородство сердец! — пробормотал Людовик XV. — Как они любят отца!

Но он тут же утешился, подумав, что сумеет им отплатить.

— Так вот, — продолжала Аделаида, — наша сестра Луиза, которая придает такое огромное значение этикету, больше всего боялась…

— Чего же? — задал вопрос Людовик XV. — Договаривайте, раз уж начали.

— Хорошо, государь, скажу. Она боялась вторжения новых людей.

— Вы сказали, вторжения? — переспросил король, крайне недовольный таким началом; он заранее знал, к чему ведет дочь. — Вторжения? Кто же вторгся ко мне? Неужто кто-то может вынудить меня принять его, если я этого не желаю?

То был ловкий ход, способный решительно изменить направление разговора. Однако Аделаида была слишком искушена в злословии, чтобы позволить сбить себя с толку как раз тогда, когда она собралась сделать пакость.

— Я неверно выразилась и выбрала неточное слово. Вместо «вторжение» правильней было бы сказать «проникновение».

— Это уже лучше, — заметил король. — Признаюсь, то слово меня несколько коробило, я предпочитаю «проникновение».

— И однако, государь, — продолжала Аделаида, — это тоже не совсем точное слово.

— А какое же, по-вашему, точнее?

— «Представление».

— Да, да! — поддержали старшую две другие сестры. — Вот оно, верное слово!

Король поджал губы.

— Вы так полагаете? — произнес он.

— Да, — подтвердила Аделаида. — Я хочу сказать, что наша сестра очень боялась представления новых особ ко двору.

— И что же дальше? — спросил король, которому очень хотелось поскорей покончить со всем этим.

— Дальше? Она боялась, что ей придется увидеть, как ко двору будет представлена графиня Дюбарри.

— Продолжайте же! — воскликнул король не в силах сдерживать раздражения. — Продолжайте! Договаривайте и перестаньте ходить вокруг да около! Черт побери, вы слишком долго заставляете вас ждать, госпожа Правда!

— Государь, — отвечала принцесса Аделаида, — я так долго не говорила вашему величеству то, что высказала сейчас, по одной-единственной причине: меня сдерживало почтение, и лишь приказание вашего величества вынудило меня разомкнуть уста и заговорить об этом предмете.

— Ах, вот как! И при том, что вы не размыкали эти самые ваши уста, держали рот на замке, молчали, не злословили…

— Это тем не менее правда, государь, — продолжала Аделаида, — и я полагаю, что открыла подлинную причину ухода сестры в монастырь.

— Так вот, вы заблуждаетесь!

— Нет, государь, — одновременно воскликнули, энергично тряся головами, принцессы Виктория и София, — мы совершенно уверены.

— Ой-ой! — воскликнул Людовик XV, ну точь-в-точь как отец из мольеровской комедии[79]. — Но, полагаю, все остальные не присоединятся к вашему мнению. Итак, похоже, у меня в семье созрел заговор с целью не допустить до этого представления. Вот почему вас нет, когда вам хотят сделать визит, вот почему вы не отвечаете ни на прошения, ни на просьбы об аудиенции.

— На какие прошения, на какие просьбы об аудиенции? — удивилась принцесса Аделаида.

— Да вы же знаете: на прошения мадемуазель Жанны Вобернье, — объяснила принцесса София.

— Нет, на просьбы об аудиенции мадемуазель Ланж, — поправила принцесса Виктория.

Разъяренный Людовик XV вскочил; взор его, обычно такой спокойный и благосклонный, сверкал огнем, и огонь этот не предвещал трем сестрам ничего хорошего. А поскольку среди трио принцесс не было героини, способной вынести отцовский гнев, все три склонили головы перед грозой.

— Ну, вот я и получил доказательство, что не ошибся, говоря, что лучшая из вас покинула меня, — бросил им король.

— Государь, — заметила Аделаида, — ваше величество относится к нам хуже, чем к своим собачкам.

— И правильно делаю. Мои собачки, когда я прихожу к ним, ласкаются ко мне. Собачки — истинные мои друзья. Итак, сударыни, прощайте. Я иду повидаться с Шарлоттой, Красоткой и Хитруньей. Да, я люблю своих собачек, и люблю за то, что они любят меня и не тявкают мне правду.

И разгневанный король удалился, но не успел он сделать и несколько шагов, как услыхал, что дочери его хором запели:

То был первый куплет направленной против г-жи Дюбарри песенки «Красотка из Бурбонне», которую распевал весь Париж.

Король решил было вернуться, и, надо полагать, дочерям его не поздоровилось бы, однако махнул рукой и продолжил свой путь, громко взывая, чтобы не слышать пения:

— Господин комендант левреток! Эй, господин комендант левреток!

Примчался слуга, носивший столь странное звание.

— Откройте комнату собачек, — распорядился король.

— Ваше величество, умоляю: ни шагу дальше! — вскричал слуга, преграждая путь Людовику XV.

— Что такое? В чем дело? — недоуменно спросил король, остановившись перед дверью, из-за которой доносилось повизгивание и возбужденное дыхание собак, учуявших хозяина.

— Государь, простите мне мое рвение, но я не могу допустить, чтобы король вошел к собакам, — сказал слуга.

— Вот как? — удивился король. — А, понимаю, комната не убрана. Что ж, выведите Хитрунью.

— Государь, — пробормотал слуга, лицо которого выражало подлинную муку, — уже два дня Хитрунья не ест и не пьет. Опасаются, не бешенство ли у нее.

— Решительно, я самый несчастный из людей! — воскликнул Людовик XV. — Хитрунья взбесилась! Это последняя капля, переполнившая чашу моих страданий.

Король резко повернулся и проследовал к себе в кабинет, где его ждал камердинер.

Увидев взволнованное лицо короля, он укрылся в оконном проеме.

— Теперь я вижу, — бормотал Людовик XV, стремительно бегая по кабинету и не обращая ни малейшего внимания на верного слугу, которого король даже не считал за человека, — теперь я вижу: господин де Шуазель издевается надо мной, дофин считает себя чуть ли не государем и надеется, что действительно станет им, как только усядется со своей австриячкой на трон. Луиза любит меня, но слишком суровою любовью, потому что прочла мне мораль и оставила меня. Три другие дочери распевают песенки, в которых меня называют Блезом. Граф Прованский[80] переводит Лукреция[81]. Граф д'Артуа не вылезает из будуаров. Мои собаки взбесились и собираются меня искусать. Поистине, бедняжка графиня — единственная, кто меня любит. Так к дьяволу же всех, кто хочет ей досадить!

Приняв это отчаянное решение, король сел за стол, за которым Людовик XIV подписывал бумаги и который выдержал бремя последних мирных трактатов и надменных писем великого короля.

— Теперь-то я понимаю, почему все вокруг уговаривают меня ускорить прибытие дофины. Они думают, что стоит ей здесь появиться, и я стану ее рабом или подчинюсь ее семейству. Ей-богу, я еще успею встретиться со своей драгоценной невесткой, тем паче если ее приезд принесет мне новые неприятности. Поживем-ка как можно дольше спокойно, а для этого задержим ее в пути. Через Реймс и Нуайон она должна проследовать без остановки и ехать прямо в Компьень. Будем держаться церемониала. Три дня торжеств в Реймсе и один — нет, к черту! — два, а пожалуй, лучше три дня празднеств в Нуайоне. На этом мы выгадаем шесть дней, шесть спокойных дней.

Король взял перо и собственноручно написал приказ г-ну де Стенвилю задержаться на три дня в Реймсе и на три — в Нуайоне.

Затем вызвал нарочного и приказал:

— Срочно доставить приказ адресату.

После этого тем же пером написал:

«Дорогая графиня, сегодня мы возводим Самора в губернаторский сан. Я еду в Марли. Вечером буду у вас в Люсьенне и расскажу все, что я сейчас намереваюсь предпринять.

Француз».

— Лебель, отвезите письмо графине, и советую вам быть с нею учтивым, — распорядился Людовик XV.

Камердинер поклонился и вышел.