Жозеф Бальзамо. Том 1

56. ДВОЙНОЕ БЫТИЕ. ВО СНЕ

Бальзамо проворно отпрянул, руки Лоренцы схватили воздух и крест-накрест упали ей на грудь.

— Лоренца, хочешь поговорить со своим другом?

— Да, разумеется, только говори со мною почаще — я так люблю твой голос.

— Лоренца, ты не раз мечтала о том, что была бы счастлива, если бы могла жить со мной, вдали от мира.

— Да, это было бы счастье.

— Так вот, я исполнил твое желание, Лоренца. В этой комнате никто до нас не доберется, никто нам не помешает, мы здесь одни, совершенно одни.

— Тем лучше.

— Скажи, тебе по душе эта комната?

— Прежде прикажи мне смотреть.

— Смотри!

— О, как здесь прекрасно!

— Так она тебе нравится? — мягко спросил граф.

— Да! Вот мои любимые цветы — ванильные гелиотропы, пурпурные розы, китайский жасмин. Благодарю, мой нежный Джузеппе, как ты добр!

— Я делаю все, что могу, чтобы тебе угодить, Лоренца.

— О, ты делаешь во сто раз больше, чем я заслуживаю.

— Значит, ты согласна?

— Да.

— И признаешь, что была гадкой?

— Гадкой? О да. Но ты меня простил, правда?

— Я прощу тебя, когда ты объяснишь мне свою тайну, против которой я борюсь с тех пор, как тебя узнал.

— Послушай, Бальзамо. Во мне живут две разные Лоренцы: одна из них тебя любит, другая ненавидит; точно так же у меня есть два противоположных бытия: одно, в котором я вкушаю все радости рая, и другое, в котором я испытываю все муки ада.

— И одно из них — сон, а другое — бодрствование, верно?

— Да.

— И ты любишь меня, когда спишь, и ненавидишь, когда бодрствуешь?

— Да.

— А почему так?

— Не знаю.

— Ты должна знать.

— Нет.

— Поищи, загляни в себя, испытай свое сердце.

— А… вот… теперь поняла.

— Говори.

— Когда Лоренца бодрствует, она — римлянка, дочь суеверной Италии; она считает науку за преступление, а любовь — за грех. Потому-то она и боится ученого Бальзамо, красавца Джузеппе. Исповедник сказал ей, что, любя тебя, она потеряет душу, и она бежит от тебя — всегда, беспрестанно, на край света.

— А когда Лоренца спит?

— Тогда совсем другое дело: она уже больше не римлянка, не суеверна, она — женщина. Тогда она видит насквозь и сердце и ум Бальзамо, видит, что этот гений мечтает о возвышенном. Тогда она понимает, насколько ничтожна по сравнению с ним. И ей хочется жить и умереть подле него, чтобы в будущем звучало тихо имя Лоренцы и громко — имя… Калиостро!

— Значит, я стану знаменит под этим именем?

— Да, под этим.

— Милая Лоренца, тебе нравится твое новое жилище?

— Оно богаче всего, что ты давал мне до сих пор, но люблю я тебя не за это.

— А за что?

— За то, что ты обещаешь жить со мною.

— Но ведь когда ты спишь, ты знаешь, как горячо, как страстно я тебя люблю?

Молодая женщина обхватила руками колени и, слабо улыбнувшись, ответила:

— Да, я вижу, вижу, но вместе с тем, — вздохнув, добавила она, — есть еще что-то, что ты любишь сильнее меня.

— Что же это? — вздрогнув, спросил Бальзамо.

— Твоя мечта.

— Скажи лучше, мои труды.

— Твое честолюбие.

— Скажи лучше, моя слава.

— О Боже, Боже!

Сердце молодой женщины сжалось, беззвучные слезы полились из-под ее прикрытых век.

— Что ты видишь? — спросил Бальзамо, пораженный ее невероятным ясновидением, которое порой пугало его.

— Вижу мрак и скользящих в нем призраков, некоторые из них держат в руках свои коронованные головы, и ты посреди, словно генерал в гуще боя. Мне кажется, ты обладаешь божественным могуществом, ты повелеваешь и тебе повинуются.

— Так разве ты не гордишься мною? — с радостью в голосе воскликнул Бальзамо.

— О, ты настолько добр, что тебе не надо быть великим. К тому же я ищу себя в твоем окружении и не вижу. Ах, меня там не будет, не будет, — с грустью прошептала она.

— А где же ты будешь?

— Я буду мертва.

— Мертва? Нет, моя Лоренца, нет, мы будем жить вместе, чтобы любить друг друга! — вздрогнув, вскричал он.

— Ты меня не любишь.

— Да люблю же, люблю!

— Слишком мало, мало! — обхватив руками голову Джузеппе, воскликнула девушка. — Слишком мало… — повторила она и в страстном порыве прижалась горящими губами к его лбу.

— В чем ты меня упрекаешь?

— Ты холоден. Видишь? Ты отталкиваешь меня. Разве мои губы обжигают тебя? Почему ты избегаешь моих поцелуев? О, верни мне мое девичье спокойствие, мой монастырь в Субиако, ночи в моей уединенной келье! Верни мне поцелуи, что ты слал мне на крыльях таинственного ветерка, поцелуи, прилетавшие ко мне во сне, словно златокрылые сильфы, и преисполнявшие мою душу восторгом!

— Лоренца! Лоренца!

— О, не избегай меня, Бальзамо, не избегай, умоляю тебя, дай мне сжать твою руку, дай мне поцеловать твои глаза — я же твоя жена.

— Да, милая Лоренца, да, ты — моя любимая жена.

— И ты позволяешь, чтобы я так и жила подле тебя, ненужная и заброшенная? У тебя есть цветок, невинный и одинокий, аромат которого зовет тебя, а ты его отвергаешь. Ах, я чувствую, что я для тебя — ничто!

— Напротив, ты — моя Лоренца, ты даешь мне силу, могущество, талант, без тебя я ничего не могу. Так перестань же любить меня с тем безрассудным жаром, что не дает уснуть женщинам в твоей стране. Люби меня, как я тебя люблю.

— О нет, то, что ты испытываешь ко мне, — это не любовь.

— Но это все, чего я прошу от тебя; ты даешь мне все, что нужно, для счастья мне достаточно обладать твоей душой.

— Счастливчик! И ты называешь это счастьем? — презрительно спросила Лоренца.

— Да, потому что для меня счастье — это быть великим.

Лоренца протяжно вздохнула.

— Ах, моя нежная Лоренца, если бы ты знала, что это значит — читать в сердцах людей и властвовать над ними, пользуясь их собственными страстями.

— Уверяю тебя, мне это прекрасно известно.

— Но это не все. Твои глаза читают мне закрытую книгу будущего. Ты, моя нежная голубка, чистая и невинная, когда хочешь, открываешь мне то, чего я не узнал бы и за двадцать лет тяжкого труда и лишений. Множество врагов строят мне козни, но ты освещаешь мой путь; ты просветляешь мой разум, от которого зависят моя жизнь, судьба и свобода, и я становлюсь словно рысь, видящая даже во тьме. Твои прекрасные глаза, закрываясь, перестают видеть свет этого мира, но зато видят то, чего не дано видеть людям. Именно ты делаешь меня богатым, свободным, могущественным!

— А взамен ты делаешь меня несчастной! — теряя голову от любви, воскликнула Лоренца.

С невероятной жадностью она обняла Бальзамо; также охваченный страстью, тот почти не сопротивлялся. Однако, собрав последние силы, он все же разорвал живую цепь ее рук.

— Лоренца, Лоренца, сжалься!

— Я тебе жена, а не дочь! Люби меня, как муж любит жену, а не так, как любил меня отец.

— Лоренца, — сам дрожа от желания, настаивал Бальзамо, — умоляю, не проси у меня иной любви, кроме той, что я могу дать.

— Но это же не любовь, не любовь! — воздев руки к небу, воскликнула молодая женщина.

— Нет, любовь, но любовь святая и чистая, какую испытывают к деве.

Лоренца сделала резкое движение, и ее длинные черные косы разлетелись в стороны. Чуть ли не с угрозой указывая на графа своей белой и крепкой рукой, она заговорила отрывисто и горько:

— И что же это все значит? Зачем ты заставил меня отказаться от моей родины, имени, семьи, даже от моего Бога? Ведь твой Бог не похож на моего. Зачем ты захватил надо мною полную власть, превратил меня в свою рабу, сделал мою жизнь твоею, мою кровь твоею? Слышишь? Уж не за тем ли, чтобы называть меня девой Лоренцей?

Бальзамо в свою очередь вздохнул, потрясенный огромным горем этой женщины с разбитым сердцем, и проговорил:

— Увы, это твоя вина, или, вернее, такова воля Божья. Зачем он сотворил тебя ангелом, благодаря всепроникающему взгляду которого я покорю вселенную? Зачем он наделил тебя умением читать в сердцах, проникая сквозь их материальную оболочку, как читают книгу, лежащую за стеклом? А затем, Лоренца, что ты — ангел чистоты, алмаз без изъяна, затем, что ум твой ничем не замутнен. Видя эту безупречную, чистую и сияющую форму, такую же, как у его пресвятой Матери, Господь готов низойти в нее, когда я его именем призываю сотворенные им стихии, его Святой Дух, который обычно парит над грязными и низменными существами, не в силах отыскать незапятнанное создание, куда он мог бы низойти. Пока ты девственна, ты — ясновидящая, Лоренца, но стоит тебе стать женщиной, как ты лишишься этого дара.

— И твои мечты, созданные тобою химеры тебе дороже моей любви? — с гневом хлопнув в свои прелестные ладоши, которые тут же покраснели, воскликнула Лоренца. — Ты осуждаешь меня на монашеское целомудрие и в то же время постоянно искушаешь меня своим присутствием? Говорю тебе, Джузеппе, это — преступление.

— Не кощунствуй, Лоренца, я ведь тоже страдаю! — вскричал Бальзамо. — А ну-ка, загляни в мое сердце и попробуй сказать после этого, что я тебя не люблю!

— Но почему же тогда ты противишься самому себе?

— Потому что хочу вознести тебя вместе с собой на престол мира!

— Ах, Бальзамо, разве твое честолюбие может дать тебе столько, сколько даст моя любовь? — прошептала молодая женщина.

Теперь уже Бальзамо не выдержал и склонил голову на грудь Лоренцы.

— О да, да, теперь я наконец вижу, что ты любишь меня сильнее своего честолюбия, сильнее могущества, сильнее надежд! — воскликнула она. — Наконец ты меня любишь так же, как я тебя!

Бальзамо попытался стряхнуть с себя пьянящий туман, в который погружался его рассудок. Однако усилия его были тщетны.

— Если ты меня так любишь, пощади, — простонал он.

Лоренца его уже не слышала: она обвила его руками, словно оковами, цепкими, как стальные крючья, и прочными, как алмаз.

— Я стану любить тебя, как ты хочешь — как сестра или как жена, девственницей или супругой, — только подари мне один-единственный поцелуй, — прошептала она.

Бальзамо сдался: покоренный столь страстной любовью, не имея сил сопротивляться дальше, с горящими глазами и запрокинутой головой, тяжело дыша, он прижался к Лоренце, которая притягивала его, словно магнит железо. Губы его уже готовы были прикоснуться к губам молодой женщины, но внезапно рассудок вернулся к нему. Граф вскинул руки в воздух, насыщенный опьяняющим туманом.

— Лоренца, я приказываю вам проснуться! — вскричал он.

И сразу же узы, которых он не мог порвать, исчезли: руки, сжимавшие его, разжались, улыбка на запекшихся губах Лоренцы медленно увяла, словно с последним вздохом из нее вышли остатки жизни, ее плотно сжатые веки раскрылись, расширенные зрачки сузились; она с усилием встряхнула руками и, проснувшись, устало опустилась на диван.

Сидевший в трех шагах от нее Бальзамо глубоко вздохнул и тихо проговорил:

— Прощай сон, прощай, счастье.