Жозеф Бальзамо. Том 1

24. КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XV

Людовик XV вошел, высоко держа голову, не сгибая коленей, с веселым взором, с улыбкой на устах.

Сквозь дверь, обе створки которой были распахнуты, виднелся там, где он прошел, двойной ряд склоненных голов, принадлежавших придворным, которые теперь еще отчаянней жаждали, чтобы их впустили, поскольку появление его величества давало им случай выразить свою преданность обоим владыкам одновременно.

Дверь затворилась. Король никому не подал знака следовать за ним, и теперь в спальне их оказалось трое — он, графиня и г-н де Сартин.

Не будем принимать в расчет горничную и негритенка: ни о той, ни о другом не стоит говорить.

— Добрый день, графиня, — сказал король, целуя руку г-же Дюбарри. — Благодарение Богу, мы сегодня отменно свежи. Добрый день, Сартин. Вы здесь работаете? Боже правый, сколько бумаг! Ну-ка уберите это все с глаз долой! О, какой прелестный сосуд, графиня!

На сей раз его рассеянное и непостоянное внимание привлекла огромная китайская ваза, которая лишь со вчерашнего дня украшала один из углов спальни.

— Государь, — отвечала г-жа Дюбарри, — это, как изволит видеть ваше величество, китайская ваза. Если отвернуть кран сзади, то под действием струй воды фарфоровые птицы принимаются щебетать, а стеклянные рыбки плавают; а потом отворяются двери пагоды, и из них выходит вереница мандаринов.

— Очень мило, графиня.

В этот миг по комнате прошел негритенок, одетый в фантастический прихотливый наряд, в какие облачали в те времена всех Оросманов[65] и Отелло. На нем был тюрбан из торчащих перьев, сдвинутый на ухо, куртка из золотой парчи, оставлявшая открытыми его эбеновые руки, пышные штаны до колен из белого узорчатого атласа, пестрый пояс и вышитый жилет.

— Черт побери! — воскликнул король. — До чего нынче великолепен Самор!

Негритенок с довольным видом остановился перед зеркалом.

— Государь, он хочет попросить ваше величество об одной милости.

— Сударыня, — возразил Людовик XV, улыбаясь со всей мыслимой благосклонностью, — по-моему, ваш Самор чересчур тщеславен.

— Почему же, государь?

— Потому, что вы уже даровали ему самую большую милость, какой он мог бы пожелать.

— Какую же?

— Ту же, что и мне.

— Я не понимаю, государь.

— Вы превратили его в своего раба.

Г-н де Сартин поклонился, улыбаясь и кусая себе губы.

— Ах, вы неподражаемы, государь! — воскликнула графиня.

Потом, пригнувшись к самому его уху, она шепнула:

— Король, я тебя обожаю.

Людовик в свой черед улыбнулся.

— Ну ладно, чего вы хотите для Самора? — спросил он.

— Награды за долгую и тяжкую службу.

— Ему же двенадцать лет.

— За его грядущую долгую и тяжкую службу.

— Вот как?

— Именно так, государь; мне кажется, что мы довольно уже вознаградили его за предыдущую службу, и пришла пора вознаградить его за будущее; тогда можно будет рассчитывать, что он не отплатит нам неблагодарностью.

— Прекрасная мысль! — изрек король. — А что вы об этом думаете, господин де Сартин?

— Всякая преданность должна быть выгодна, государь, поэтому я поддерживаю слова графини.

— Ну что ж, графиня, чего вы просите для Самора?

— Государь, знаете ли вы мои павильон в Люсьенне?

— Я только слышал о нем.

— Сами виноваты: я сто раз вас туда приглашала.

— Вы же знаете этикет, дорогая графиня: король, если он не путешествует, может ночевать только в одном из королевских замков.

— Вот об этой милости я и хочу вас попросить. Мы провозгласим Люсьенну королевским замком и назначим Самора его губернатором.

— Это будет выглядеть пародией, графиня.

— Вы знаете, государь, как я обожаю пародии.

— Но другие губернаторы подымут крик.

— Пускай себе кричат.

— Причем на сей раз они будут правы.

— Тем лучше: они уже столько раз кричали попусту. Самор, на колени! Благодарите его величество.

— А за что? — осведомился Людовик XV.

Негритенок опустился на колени.

— За награду, которую он вам пожаловал, дозволив носить шлейф моего платья и приводить этим в ярость придворных рутинеров и святош.

— В самом деле, — изрек Людовик XV, — он безобразен.

И король расхохотался.

— Встаньте, Самор, — сказала графиня, — вы назначены.

— Но право же, сударыня…

— Я сама берусь разослать письма, патенты, позаботиться о съестных припасах, это все мое дело. А ваше дело, государь, заключается в том, чтобы теперь, когда вы не нарушаете никаких установлений, приехать в Люсьенну. С нынешнего дня, мой король, у вас на один замок больше.

— Существует ли способ отказать ей в чем-нибудь?

— Может быть, и существует, но его никто еще не нашел.

— А если его все-таки найдут, государь, ручаюсь в одном: это великое открытие совершит господин де Сартин.

— Что вы имеете в виду, сударыня? — осведомился дрожащий начальник полиции.

— Вообразите, государь, вот уже три месяца я прошу господина де Сартина об одной вещи, и прошу безуспешно.

— И что же это за вещь? — поинтересовался король.

— О, уж он-то знает!

— Сударыня, клянусь вам…

— Она в пределах его возможностей? — спросил король.

— Вполне в его возможностях или возможностях его преемника.

— Сударыня, — вскричал г-н де Сартин, — вы вселяете в меня серьезную тревогу.

— Чего вы у него просите?

— Найти мне колдуна.

Г-н де Сартин перевел дух.

— Чтобы его сжечь? — полюбопытствовал король. — Сейчас еще слишком жарко, подождите зимы.

— Нет, государь, чтобы вручить ему золотую магическую палочку.

— По-видимому, графиня, он предсказал вам несчастье, а оно не сбылось?

— Напротив, государь, он предсказал мне счастье, и все исполнилось.

— Исполнилось точь-в-точь так, как было предсказано?

— Или почти так.

— Расскажите, графиня, — усаживаясь поглубже в кресло, произнес Людовик XV тоном человека, который решил рискнуть, не зная еще, что его ждет — развлечение или скука.

— Охотно, государь, но за вами половина вознаграждения.

— Если понадобится, возьму на себя все целиком.

— В добрый час, это по-королевски.

— Я слушаю.

— Я готова. Жила-была на свете…

— Начинается, как сказка про фей.

— Это и будет такая сказка.

— Тем лучше: обожаю чародеев.

— Вы в этом деле не судья: вы лицо заинтересованное. Итак, жила-была на свете бедная девушка, у которой в те времена не было ни пажей, ни кареты, ни негритенка, ни попугая, ни обезьянки.

— Ни короля, — вставил Людовик XV.

— Ах, государь!

— А чем занималась эта бедная девушка?

— Бегала взад да вперед.

— Как так бегала?

— Да, государь, бегала по парижским улицам, пешком, как простая смертная. Только бегала она очень быстро, потому что, как говорят, была она очень хорошенькая и боялась, как бы из-за своей привлекательности не попасть в какую-нибудь глупую историю.

— Значит, эта девушка была похожа на Лукрецию[66]? — спросил король.

— Вашему величеству прекрасно известно, что с года… не помню какого, когда был основан Рим, Лукреций больше нет на свете.

— О Господи, графиня, уж не стали ли вы ученой?

— Нет, если бы я стала ученой, я назвала бы неверную дату, лишь бы что-нибудь сказать.

— Это верно, — заметил король. — Продолжайте.

— И вот она бежала себе, бежала через Тюильри, и вдруг заметила, что за ней кто-то идет.

— О, дьявол! — воскликнул король. — И что же, она остановилась?

— Боже правый, какого вы дурного мнения о женщинах, государь. Сразу видно, что вы знались с одними маркизами, да герцогинями, да…

— Да принцессами, не так ли?

— Я слишком хорошо воспитана, чтобы противоречить вашему величеству. Но более всего ее испугал туман, который с каждой секундой становился все гуще.

— Сартин, вы знаете, отчего бывает туман?

Глава полиции вздрогнул, захваченный врасплох.

— Понятия не имею, государь.

— Вот и я тоже, — произнес король. — Продолжайте, дорогая графиня.

— Она припустила во весь дух; миновав ограду, она уже вышла на площадь, которая имеет честь носить имя вашего величества, и вдруг преследовавший ее незнакомец, от которого она, казалось, уже избавилась, вырос перед ней. Она вскрикнула.

— Значит, он был очень безобразен?

— Напротив, государь, это был красивый молодой человек лет двадцати шести — двадцати восьми, смуглый, с широко раскрытыми глазами и звучным голосом.

— И ваша героиня испугалась? Черт побери! Наверно, она пришла в ужас?

— Рассмотрев его, она несколько успокоилась. И все же она не чувствовала себя в безопасности: если у незнакомца были дурные намерения, помощи ей ждать было неоткуда по причине тумана. И тогда, умоляюще сложив руки, девушка обратилась к нему: «Ах, сударь, заклинаю вас, не причиняйте мне зла!» Незнакомец очаровательно улыбнулся и покачал головой. «Бог свидетель, у меня и в мыслях такого не было», — отвечал он. «Чего же вы хотите?» «Чтобы вы дали мне одно обещание». «Что я могу вам обещать?» «Оказать мне первую милость, о которой я вас попрошу, когда…» «Когда?» — с любопытством спросила девушка. «Когда вы станете королевой».

— А что же девушка? — спросил король.

— Государь, она полагала, что это ее ни к чему не обязывает. И она обещала.

— А колдун?

— Исчез.

— И господин де Сартин отказывается найти этого колдуна? Нехорошо.

— Государь, я не отказываюсь — это не в моих силах.

— Ну, господин начальник полиции, такого слова не должно быть в вашем лексиконе, — сказала графиня.

— Сударыня, мы напали на след.

— Ах, уж мне эта сакраментальная фраза!

— Да нет же, это правда. Но поймите, вы дали нам слишком скудные сведения.

— Неужели? Молодой, красивый, смуглый, черноволосый, с прекрасными глазами и звучным голосом!

— Проклятие! Мне не нравится, как вы о нем говорите, графиня. Сартин, запрещаю вам искать этого прохвоста.

— Вы не правы, государь, я только хочу кое о чем его спросить.

— Спросить о чем-то, что касается вас?

— Да.

— Но о чем же вам еще спрашивать? Его предсказание исполнилось.

— По-вашему, исполнилось?

— Конечно. Вы королева.

— Почти.

— Значит, ему больше нечего вам сказать.

— Как знать. Пускай он мне скажет, когда эта королева будет представлена ко двору. Царить ночью — это еще не все, государь, мне бы надобно немного поцарствовать и среди бела дня.

— Это не касается колдуна, — изрек Людовик XV, надув губы с таким видом, как будто разговор начинал его тяготить.

— А от кого же это зависит?

— От вас.

— От меня?

— Да, разумеется. Найдите даму, которая бы вас представила.

— Среди ваших придворных жеманниц? Ваше величество прекрасно знает, что это невозможно; все они продались Шуазелям и Праленам.

— Но мы же условились не упоминать больше ни тех, ни других.

— Я этого не обещала, государь.

— Ну, будет! У меня к вам одна просьба.

— Какая же?

— Оставьте их в покое, и сами оставайтесь на своем нынешнем месте. Поверьте мне, ваше положение лучше.

— Бедные иностранные дела! Бедный флот!

— Графиня, ради всего святого, не будем заниматься политикой вместе.

— Ладно, но вы не можете мне запретить заниматься политикой без вас.

— О, сами — сколько вам будет угодно.

Графиня протянула руку к корзине, полной фруктов, взяла два апельсина и один за другим подбросила их на ладони.

— Прыгай, Прален, прыгай, Шуазель, — сказала она. — Прыгай, Прален, прыгай, Шуазель.

— Что это вы делаете? — осведомился король.

— Пользуюсь разрешением, полученным у вашего величества: перетряхиваю министерство.

В этот миг вошла Дореа и сказала что-то на ухо госпоже.

— Да, разумеется! — воскликнула та.

— Что такое? — спросил король.

— Вернулась Шон, государь, и просит позволения приветствовать ваше величество.

— Пусть войдет, пусть войдет! В самом деле, последние четыре-пять дней я чувствовал, что мне чего-то недостает, да не мог понять чего.

— Благодарю, государь, — сказала, входя, Шон.

Потом, подойдя к графине, шепнула ей на ухо:

— Дело сделано.

Графиня не удержалась и вскрикнула от радости.

— Ну-ка, что там у вас такое? — поинтересовался Людовик XV.

— Ничего, государь, я просто рада ее видеть, вот и все.

— Я тоже. Приветствую вас, малютка Шон, приветствую.

— Ваше величество разрешит мне сказать два словца сестре? — спросила Шон.

— Говори, говори, дитя мое. А я покуда узнаю у Сартина, откуда ты приехала.

— Государь, — начал г-н де Сартин, который рад был уклониться от просьбы, — не угодно ли вашему величеству уделить мне минуту?

— Зачем?

— Для разговора о крайне важном деле, государь.

— Ах, у меня очень мало времени, господин де Сартин, — ответствовал Людовик XV, заранее начиная зевать.

— Государь, всего два слова.

— О чем?

— Об этих ясновидящих, об иллюминатах, искателях чудес.

— Ах, вы о шарлатанах? Дайте им патенты жонглеров, и вам не придется больше их опасаться.

— Государь, осмелюсь все-таки утверждать, что положение куда серьезнее, чем полагает ваше величество. То и дело открываются новые масонские ложи. Поверьте, государь, это уже даже не общество, это секта, к которой присоединяются все враги монархии: идеологи, энциклопедисты, философы. Скоро будут с большой пышностью принимать господина де Вольтера.

— Он умирает.

— Это он-то, государь? Ничего подобного, он не так глуп.

— Он исповедовался.

— Это хитрость.

— Явился на исповедь в рясе капуцина.

— Нечестивая выходка. Государь, все они суетятся, пишут, ведут переговоры, собирают деньги, сносятся друг с другом, интригуют, угрожают. Судя по кое-каким словам, вырвавшимся у некоторых недостаточно скрытных братьев, они даже ожидают прибытия своего вождя.

— Что ж, Сартин, когда этот вождь прибудет, вы его схватите, запрете в Бастилию, вот и все.

— Государь, у этих людей большие возможности.

— А разве у вас их меньше, сударь, у вас, главы полиции королевства?

— Государь, ваше величество разрешило изгнать иезуитов, следовало бы просить у вас разрешения на изгнание философов.

— Опять вы с вашими бумагомарателями!

— Государь, их перья опасны, когда они заточены ножом Дамьена.

Людовик XV побледнел.

— Эти философы, которых вы презираете, государь…

— Ну?

— Уверяю вас, они погубят монархию.

— Сколько времени им на это понадобится?

Глава полиции удивленно взглянул на Людовика XV.

— Откуда же мне знать, государь? Лет пятнадцать — двадцать, может быть, все тридцать.

— Вот что, любезный друг мой, — изрек Людовик XV, — через пятнадцать лет меня уже не будет; говорите об этом с моим преемником.

И король повернулся к госпоже Дюбарри.

Она, казалось, того и ждала.

— О господи! — воскликнула она с тяжким вздохом. — Шон, что ты такое говоришь!

— А что она говорит? — спросил король. — У вас обеих весьма мрачный вид.

— Ах, государь, — отвечала графиня, — на то есть причины.

— Ну скажите, что стряслось?

— Бедный брат!

— Бедный Жан!

— Так ты полагаешь, что придется отрезать?..

— Есть надежда, что до этого не дойдет.

— Что отрезать? — спросил Людовик XV.

— Руку, государь.

— Отрезать виконту руку? С какой стати?

— Он тяжело ранен.

— Тяжело ранен в руку?

— Ах, боже мой, да, государь.

— В какой-нибудь потасовке, в каком-нибудь злачном месте, в вертепе?..

— Нет, сударь, на большой дороге.

— Но как это случилось?

— Его хотели убить, вот и все.

— Бедняга виконт! — вскричал Людовик XV, который был весьма мало склонен к жалости, но великолепно умел притворяться, что жалеет людей. — Его хотели убить, подумайте только! Да, это уже не шутки, Сартин!

Г-н де Сартин, встревоженный на первый взгляд куда меньше, чем король, но на самом деле обеспокоенный гораздо сильнее, приблизился к обеим сестрам.

— Неужели и впрямь стряслось такое несчастье, сударыни? — с тревогой в голосе спросил он.

— К несчастью, это правда, сударь, — ответила Шон, заливаясь слезами.

— Его хотели убить… Но каким образом?

— Устроили засаду.

— Засаду! Сдается мне, Сартин, что это по вашей части.

— Расскажите мне об этом деле, сударыня, — сказал г-н де Сартин. — Но умоляю вас, ничего не преувеличивайте под влиянием справедливого негодования. Чем мы справедливее, тем мы строже, а если взглянуть на события пристально и хладнокровно, они могут подчас показаться нам не столь серьезными.

— О, я сужу не с чужих слов, — воскликнула Шон, — я сама видела, как было дело, видела своими глазами.

— Ну, и что же ты видела, умница Шон? — спросил король.

— Видела человека, который бросился на моего брата, принудив его обнажить шпагу, и нанес ему тяжкую рану.

— Этот человек был один? — спросил г-н де Сартин.

— Отнюдь нет, с ним было шестеро спутников.

— Бедняга виконт! — произнес король, не сводя взгляда с графини, чтобы понять, насколько та на самом деле опечалена, и проявить соответствующее огорчение самому. — Бедняга виконт! Выходит, его вынудили к поединку?

По глазам графини он понял, что она нисколько не расположена шутить.

— И ранили! — прибавил он сокрушенно.

— Но под каким предлогом завязалась схватка? — осведомился глава полиции, пытаясь разглядеть ускользающую от него правду.

— Предлог был самый пустяковый: виконт спешил поскорее отвезти меня к сестре, потому что я обещала ей вернуться к утру, а этот человек стал оспаривать у него почтовых лошадей.

— Да это дело вопиет о возмездии, — заметил король, — не так ли, Сартин?

— Совершенно с вами согласен, государь, — отвечал глава полиции. — Мне нужно лишь собрать сведения. Скажите, сударыня, как звали обидчика? В каком он звании, к какому сословию принадлежит?

— К какому сословию? Он военный, по-моему, офицер конной гвардии дофина. Что до его имени, он зовется не то Баверне, не то Фаверне, не то Таверне — да, кажется, Таверне.

— Сударыня, — произнес г-н де Сартин, — завтра он будет спать в Бастилии.

— Нет, не надо! — вмешалась графиня, до сих пор дипломатично хранившая молчание. — Ни в коем случае!

— Почему это не надо? — возразил король. — И почему бы в самом деле не посадить этого негодяя в тюрьму? Вы прекрасно знаете, я терпеть не могу военных.

— А я, государь, настаиваю на том, — решительно повторила графиня, — чтобы человека, напавшего на господина Дюбарри, не трогали.

— Ну знаете, графиня, это непостижимо, — заметил Людовик XV. — Объясните мне, почему вы этого хотите. Я ничего не понимаю.

— Все очень просто. За него вступятся.

— Кто?

— Тот, по чьему подстрекательству он действовал.

— И это лицо защитит его от нас? Ну, графиня, это уж чересчур.

— Сударыня… — пролепетал г-н де Сартин, тщетно искавший спасения от удара, который вот-вот должен был на него обрушиться.

— Да, государь, от вас, именно от вас, и какие тут могут быть «ну»! Разве вы хозяин здесь?

Король ощутил удар, который предвидел г-н де Сартин, и облачился в броню.

— Вот оно что, — произнес он, — значит, мы углубимся в государственные соображения и начнем подыскивать потусторонние объяснения для простой дуэли?

— Сами видите, — возразила графиня, — вот вы уже от меня отрекаетесь и начинаете утверждать, что давешнее нападение — простая дуэль; ведь вы уже заподозрили, откуда ветер дует.

— Вон как вы все обернули! — протянул Людовик XV, открывая кран сосуда, в котором тут же запели птички, поплыли рыбки и потянулась вереница мандаринов.

— Так вы не знаете, кто направлял удар? — спросила графиня, теребя уши Самора, лежавшего у ее ног.

— Нет, уверяю вас, — отвечал Людовик XV.

— И даже не подозреваете?

— Клянусь, нет. А вы, графиня?

— Ну что ж, я-то знаю и скажу вам, причем не сообщу ничего нового, нисколько в этом не сомневаюсь.

— Графиня, графиня, — возразил Людовик XV, призывая на помощь чувство собственного достоинства, — вы, знаете ли, уличаете во лжи короля!

— Государь, возможно, я несколько резка, не отрицаю: но если вы полагаете, что я потерплю, чтобы господин де Шуазель преспокойно убивал моего брата…

— Ах, так это господин Шуазель! — отозвался король с таким облегчением, как будто не ожидал, что прозвучит это имя, услышать которое он был готов уже минут десять.

— Ну еще бы! Вы упорно не желаете признавать, что он мой заклятый враг, между тем я-то ясно вижу, тем более что он не дает себе труда скрыть ненависть, которую ко мне питает.

— Дорогая графиня, от ненависти до убийства огромное расстояние.

— Для Шуазеля расстояний не существует.

— Ах, любезный друг мой, снова вы о государственных соображениях!

— О Боже, Боже правый! Ну что за мучение, вы только подумайте, господин де Сартин!

— Да нет же, если вы и впрямь полагаете…

— Я полагаю, что вы меня не защищаете, вот и все; скажу больше: я уверена, что вы от меня отступаетесь! — яростно проговорила графиня.

— Ах, не сердитесь, графиня, — отвечал Людовик XV. — Я не только не покину вас, но и буду защищать, причем так надежно…

— Так надежно?

— Так надежно, что обидчик бедняги Жана дорого мне заплатит.

— Да, да, вы разобьете орудие и пожмете руку, которая его направляла.

— Но разве по справедливости не следует покарать того, кто нанес удар, то есть Таверне?

— Это, конечно, было бы справедливо, но не более того; то же, что для меня, вы сделали бы и для первого попавшегося торговца с улицы Сент-Оноре, которого отлупил солдат в театре. Предупреждаю вас: я не желаю, чтобы со мной обращались так же, как со всеми. Если для тех, кого вы любите, вы делаете не больше, чем для тех, до кого вам нет дела, тогда я предпочитаю быть в числе этих последних при всей их безвестности, при всем одиночестве: у них хотя бы нет врагов, которые бы покушались на их жизнь.

— Ах, графиня, графиня, — печально вздохнул Людовик XV, — а я сегодня в кои-то веки раз встал в таком веселом, счастливом, довольном расположении духа! Вы испортили мне такое прелестное утро!

— Хорошенькое дело! А какое утро выпало мне? У меня истребляют родных!

Несмотря на ужас, который внушала королю бушевавшая вокруг него буря, он не мог не улыбнуться при слове «истребляют».

Графиня в ярости встала.

— Ах, вот как вы меня жалеете? — прошипела она.

— Ну же, будет, не сердитесь.

— А я хочу сердиться.

— Напрасно: вы очаровательны, когда улыбаетесь, а от гнева дурнеете.

— Мне-то что до этого? Зачем мне красота, если я все равно оказываюсь жертвой интриг?

— Будет вам, графиня.

— Нет уж, выбирайте, я или Шуазель.

— Любезная моя красавица, такой выбор невозможен, вы оба мне необходимы.

— В таком случае я удаляюсь.

— Вот как?

— Да, я оставлю поле боя за врагами. Пускай я умру от горя, зато господин де Шуазель будет доволен, это послужит вам утешением.

— Послушайте же, графиня, клянусь вам, он не питает к вам ни капли злобы, он любит вас всем сердцем. В конце концов, он галантный человек, — добавил король, стараясь, чтобы г-н де Сартин расслышал эти последние слова.

— Галантный человек! Государь, вы меня выводите из терпения. Хорош галантный человек, подстраивающий убийства!

— Позвольте, — возразил король, — ничего еще не известно.

— И потом, — рискнул вмешаться глава полиции, — между военными, да еще и дворянами, так легко вспыхивают стычки, это так естественно!

— Вот оно что, — протянула графиня. — И вы туда же, господин де Сартин.

Глава полиции оценил важность этого «и ты, Брут» и отступил перед яростью графини.

С минуту продлилось глухое и грозное молчание.

— Вот видите, Шон, — произнес король среди всеобщего замешательства, — вот видите, все это ваших рук дело.

Шон с лицемерным огорчением потупила глаза.

— Король простит, — отвечала она, — за то, что горе сестры возобладало над стойкостью подданной.

— Хитрая бестия! — пробормотал король. — Ну, полно, графиня, не сердитесь, не будьте злопамятны.

— О нет, государь, какое там злопамятство… Я просто уеду в Люсьенну, а оттуда в Булонь.

— На море? — спросил король.

— Да, государь, и покину страну, где король боится министра.

— Сударыня! — оскорбленно возопил король.

— Что ж, государь, чтобы не докучать вам недостатком почтения к вашему величеству, я удаляюсь.

И графиня встала, краем глаза следя, какое впечатление произвел ее порыв.

Людовик XV испустил столь обычный для него вздох усталости, означавший: «Мне здесь изрядно наскучило».

Шон угадала, что означал этот вздох, и поняла, что, углубляя ссору, сестра подвергается опасности.

Она удержала графиню за платье, а потом приблизилась к королю и сказала:

— Государь, любовь, которую сестра моя питает к бедному виконту, завела ее слишком далеко. Я сама виновата, значит, мне и следует исправить свою ошибку. Прошу ваше величество видеть во мне смиреннейшую из своих подданных, умоляю вас, государь, обойтись с моим братом по справедливости; я никого не обвиняю: мудрость короля откроет ему истину.

— О Боже правый! Я ничего иного и не хочу, кроме справедливости; но пускай это будет справедливая справедливость. Если человек не совершил преступления, пускай ему не ставят в вину это преступление; а если он преступник, пускай его покарают.

Говоря все это, Людовик XV смотрел на графиню, пытаясь, если удастся, удержать хотя бы крохи того радостного утра, от которого ждал так много, между тем как оно кончалось столь мрачным образом.

Графиня по своей доброте жалела короля, который в силу своей праздности томился и скучал везде, кроме как рядом с ней.

Она уже шла к двери, но тут обернулась.

— Да разве не об этом я прошу? — спросила она с очаровательным смирением. — Но если я высказываю свои подозрения, пускай их не отбрасывают в сторону.

— Ваши подозрения священны для меня, графиня, — воскликнул король. — И пускай они хоть немного подтвердятся, а за дальнейшее можете не тревожиться. Но полагаю, что для этого есть весьма простое средство.

— Какое, государь?

— Пускай сюда пригласят господина де Шуазеля.

— О, вашему величеству хорошо известно, что он никогда ко мне не придет. Он считает для себя унизительным появляться в покоях королевской возлюбленной. Сестра у него не такая, как он, — она бы и сама не прочь.

Король расхохотался.

— Господин де Шуазель подражает во всем господину дофину, — ободренная, продолжала графиня. — Никто не хочет себя скомпрометировать.

— Господин дофин — человек набожный, графиня.

— А господин де Шуазель — сущий Тартюф, государь.

— Уверяю вас, дорогая, вы будете иметь удовольствие видеть его здесь: я сам его приглашу. Речь идет о государственных делах, и ему придется приехать, а мы заставим его объясниться в присутствии Шон, которая все видела. Как говорят во Дворце правосудия, устроим им очную ставку, не так ли, Сартин? Пошлите-ка за господином де Шуазелем.

— И принесите-ка мне мою обезьянку, Дореа! Обезьянку! Обезьянку! — вскричала графиня.

На эти слова, которые были обращены к горничной, убиравшей в туалетной комнате, и могли быть услышаны в передней, благо как раз в это время дверь туда отворилась, чтобы выпустить служителя, посланного за г-ном де Шуазелем, откликнулся, грассируя, надтреснутый голос:

— Обезьянка госпожи графини — это, должно быть, я. Бегу, спешу явиться, вот я уже здесь!

И в спальню мягкой поступью вошел низенький горбун, весьма пышно разодетый.

— Герцог де Трем! — вскричала раздосадованная графиня. — Но я не звала вас, герцог!

— Вы требовали свою обезьянку, сударыня, — отвечал герцог, раскланиваясь перед королем, графиней и г-ном де Сартином, — а поскольку среди всех придворных не найти более безобразной обезьяны, чем я, то я и поспешил к вам.

И герцог рассмеялся, обнажив такие длинные зубы, что графиня тоже не удержалась от смеха.

— Мне остаться? — спросил герцог с таким видом, словно всю жизнь мечтал об этой милости.

— Спросите у короля — он здесь хозяин, господин герцог.

Герцог с умоляющим видом обернулся к королю.

— Оставайтесь, герцог, оставайтесь, — изрек король, радуясь, что перед ним открываются все новые возможности позабавиться.

В этот миг дежурный придверник распахнул дверь.

— Ну что, — произнес король, по лицу которого скользнуло облачко досады, — господин де Шуазель уже здесь?

— Нет, государь, — отвечал служитель, — с вашим величеством желает поговорить его высочество дофин.

Графиня от радости так и подпрыгнула: она вообразила, что дофин придет к ней: однако Шон, думавшая обо всем, нахмурила брови.

— Ну хорошо, так где же его высочество? — нетерпеливо спросил король.

— У вашего величества. Его высочество подождет, пока ваше величество вернется к себе.

— Ни на минуту не дадут покоя, — проворчал король.

Затем, сообразив, что аудиенция, которой просит дофин, позволит ему уклониться, по крайней мере теперь, от сцены с г-ном де Шуазелем, он переменил мнение:

— Иду, — сказал он, — иду. Прощайте, графиня. Видите, каково мне приходится, как меня все время дергают.

— Сейчас придет господин де Шуазель, — воскликнула графиня, — а ваше величество удаляется?

— Что поделаешь! Король — это самый настоящий раб. Ах, если бы господа философы знали, что такое значит быть королем, особенно королем Франции!

— Государь, останьтесь!

— Не могу же я заставить дофина ждать! И так уж говорят, что я люблю только дочерей.

— Но помилуйте, что я скажу господину де Шуазелю?

— Скажите ему, чтобы явился ко мне, графиня.

И, не дав ей времени на возражения, король поцеловал руку графини, дрожащую от ярости, и поспешно удалился: к этой уловке он прибегал всякий раз, когда опасался утратить плоды побед, которые одерживал благодаря медлительности и лукавству, достойным истого буржуа.

— Ах, снова он от нас ускользнул! — вскричала графиня, в отчаянии всплеснув руками.

Но король даже не услышал этого восклицания. За ним уже затворилась дверь, и он миновал переднюю со словами:

— Входите, господа, входите. Графиня согласна вас принять. Но вы найдете ее в печали из-за несчастного случая, который приключился с беднягой Жаном.

Придворные удивленно переглянулись. Они не знали, что за несчастье приключилось с виконтом.

Многие надеялись, что он умер.

Все скроили подобающие случаю физиономии. Самые веселые превратились в самых удрученных, и все вошли к графине.