Жозеф Бальзамо. Том 1

31. ПАТЕНТ САМОРА

— Говорите же, сударыня, — обратилась фаворитка к графине, — я вас слушаю.

— Позвольте, сестра, сказать вам, — вмешался Жан, оставшийся стоять, — что госпожа графиня никоим образом не является просительницей: меньше всего на свете она собиралась о чем-либо перед вами ходатайствовать. Просто господин канцлер дал ей для вас одно поручение.

Графиня Беарнская бросила на Жана взгляд, преисполненный благодарности, и протянула г-же Дюбарри патент, подписанный вице-канцлером; патент этот объявлял Люсьенну королевским замком, причем должность его губернатора даровалась Самору.

— Я крайне вам обязана, сударыня, — произнесла графиня Дюбарри, пробежав глазами патент, — и была бы весьма рада случаю в свою очередь услужить вам.

— Ах, сударыня, вам это будет нетрудно! — воскликнула гостья так поспешно, что оба заговорщика пришли в восторг.

— В чем же дело? Говорите, прошу вас.

— Поскольку вы изволили мне сказать, сударыня, что имя мое вам не вовсе неизвестно…

— Еще бы! Имя графини Беарнской!

— То, быть может, вы слышали также и о тяжбе, из-за которой наш род может лишиться всего состояния.

— Которое оспаривают господа де Салюс, если я не ошибаюсь?

— Увы, сударыня, все так.

— Да-да, я слышала об этом деле, — сказала графиня Дюбарри. — На днях его величество говорил о нем при мне с моим кузеном господином де Мопу.

— Его величество! — вскричала старая дама. — Его величество говорил о моей тяжбе?

— Да, сударыня.

— И что же он говорил?

— Увы! — в свою очередь воскликнула г-жа Дюбарри, качая головой. — Я вам очень сочувствую!

— Выходит, дело мое проиграно? — с тревогой пролепетала гостья.

— По правде сказать, сударыня, боюсь, что так оно и есть.

— Так сказал его величество?

— Его величество не выражался так напрямую, поскольку крайне осторожен и деликатен в выражениях, однако, судя по всему, его величество считает, что все эти земли уже как бы принадлежат семейству де Салюс.

— Ах, Боже мой, Боже мой, если бы его величеству была известна суть дела! Если бы король знал, что земли были переданы в возмещение долга, который уже был уплачен!.. Да, сударыня, уплачен! Двести тысяч франков были получены ими. У меня, разумеется, нет расписок, но есть доказательства морального свойства, и, если бы я могла сама защищать свое дело в суде, я доказала бы путем логических умозаключений…

— Путем логических умозаключений? — перебила г-жа Дюбарри, решительно ничего не понимая в том, о чем толковала графиня Беарнская, но изо всех сил притворяясь, будто прилежно следит за ее рассуждениями.

— Да, сударыня, путем логических умозаключений.

— Доказательства путем логических умозаключений принимаются в суде, — заметил Жан.

— Это правда, виконт? — воскликнула старуха.

— Именно так, — с неколебимой уверенностью отвечал виконт.

— В таком случае путем логических умозаключений я доказала бы, что этот долг в двести тысяч ливров, которые вместе с накопившимися процентами составляют сегодня капитал более чем в миллион, так вот, я доказала бы, что долг этот, сделанный в тысяча четыреста шестом году, был уплачен Ги Гастоном Четвертым графом Беарнским на смертном одре в тысяча четыреста семнадцатом году, поскольку в завещании он собственной рукой написал: «Находясь на одре смерти, свободен от долгов перед людьми и готов предстать перед Богом».

— Что же из этого следует? — спросила г-жа Дюбарри.

— Что следует? Но ведь ясно же, что раз он свободен от долгов перед людьми, то, значит, он расквитался с Салюсами. Иначе он написал бы: «Имея двести тысяч ливров долгу», а ведь он выразился: «Свободен от долгов».

— Бесспорно, он так и написал бы, — поддержал ее Жан.

— А других доказательств у вас нет?

— Нет, сударыня, кроме признания Гастона Четвертого, ничего нет, но ведь у него было прозвище Безупречный.

— А между тем ваши противники могут предъявить долговое обязательство.

— Да, знаю, — согласилась старуха, — это-то и затемняет суть дела.

Уместней, пожалуй, было бы сказать, что это проясняет суть дела, но графиня Беарнская смотрела на события со своей точки зрения.

— Итак, вы, сударыня, убеждены, что семейству Салюс было уплачено? — спросил Жан.

— Да, господин виконт! — пылко воскликнула графиня Беарнская. — Я в этом совершенно убеждена.

— Ну что ж, — вступила в разговор графиня Дюбарри, с проницательным видом повернувшись к брату. — Послушайте, Жан, а ведь этот путь логических умозаключений, как выразилась графиня Беарнская, убийственным образом меняет все дело.

— Именно убийственным образом, сударыня, — подтвердил Жан.

— Убийственным для моих противников, — подхватила графиня Беарнская. — Гастон Четвертый выразился недвусмысленно: «Свободен от долгов перед людьми».

— Это ясно, более того, это логично, — изрек Жан. — Он свободен от долгов перед людьми, следовательно, выплатил им все, что был должен.

— Следовательно, выплатил все, — повторила графиня Дюбарри.

— Ах, сударыня, почему не вы мой судья? — воскликнула старая графиня.

— В былые времена, — заметил виконт Жан, — в подобном случае к судьям не пришлось бы даже обращаться: все решил бы Божий суд[94]. Что до меня, я совершенно уверен в правоте графини, и клянусь, что, сохранись обычай Божьего суда до наших дней, я сам выступил бы как боец на ее стороне.

— Ах, сударь!

— Уверяю вас. Впрочем, я лишь сделал бы то же, что сделал мой предок Барримур, находившийся в свойстве с королевской фамилией Стюартов,[95] который выступил на ристалище в защиту юной и прекрасной Эдит Скарборо и вынудил противника признаться, что он гнусно оклеветал ее. Но к несчастью, — продолжал виконт с презрительным вздохом, — те славные времена миновали, и теперь дворяне, защищающие свои права, вынуждены представлять дело на суд крючкотворов, которые неспособны понять даже столь ясных слов: «Свободен от долгов перед людьми».

— Но позвольте, любезный брат, с тех пор как эти слова были написаны, минуло триста лет, — рискнула заметить г-жа Дюбарри, — и надобно принять в расчет то, что в суде, по-моему, называется сроком давности.

— Пустое, пустое, — отвечал Жан, — я убежден, если бы его величество выслушал графиню, и она изложила бы ему свое дело так, как сейчас изложила его нам…

— О, я убедила бы его, не правда ли, сударь? Уж я-то не сомневаюсь!

— Я тоже.

— Да, но как сделать, чтобы он меня выслушал?

— Для этого вам придется оказать мне честь и как-нибудь посетить замок Люсьенна: его величество так милостив, что навещает меня там довольно часто…

— Да, дорогая сестра, несомненно, но все зависит от воли случая.

— Виконт, — возразила г-жа Дюбарри с обольстительной улыбкой, — вы знаете, я всегда полагаюсь на случай и ни разу не раскаялась в этом.

— И все-таки может случиться, что графиня не встретится с его величеством и неделю, и две, и три.

— Пожалуй.

— Между тем разбирательство назначено то ли на понедельник, то ли на вторник.

— На вторник, сударь, — вставила старая графиня.

— А сегодня вечер пятницы.

— Ну, тогда нечего и надеяться, — с убитым видом заключила г-жа Дюбарри.

— Что бы придумать? — произнес виконт, делая вид, будто напряженно размышляет. — Черт возьми, что такое придумать?

— Испросить в Версале аудиенцию? — робко спросила графиня Беарнская.

— Нет, вы ее не получите.

— А если вы, сударыня, за меня походатайствуете?

— Мое ходатайство вам не поможет. Его величество питает отвращение к официальным занятиям, к тому же сейчас его заботит одно-единственное дело.

— Дело парламентов?

— Нет, мое представление ко двору.

— А! — отозвалась старая сутяжница.

— Вы, быть может, знаете, сударыня, что, несмотря на противодействие господина де Шуазеля, несмотря на интриги господина де Пралена и козни госпожи де Граммон, король решил, что я должна быть представлена ко двору.

— Нет, сударыня, этого я не знала, — сообщила графиня Беарнская.

— Теперь, слава Богу, это решено, — заметил Жан.

— И когда же состоится представление, сударыня?

— Очень скоро.

— Понимаете, король хочет, чтобы все произошло до прибытия дофины: тогда он сможет взять сестру на празднества в Компьене, — пояснил Жан.

— Конечно, понимаю. Значит, графиня вскоре будет представляться ко двору? — робко переспросила графиня Беарнская.

— Да, видит Бог. Вы знакомы с баронессой д'Алоньи?

— Нет, сударь. Увы, я теперь никого не знаю: от двора я удалилась двадцать лет назад.

— Так вот, представлять мою сестру, ее «крестной» будет баронесса д'Алоньи. Король осыпает милейшую баронессу милостями: муж у ней теперь камергер, сын вступил в гвардию, и первый же патент лейтенанта обещан ему; из баронов их возводят в графское достоинство; ордера на получение денег из личных средств короля обмениваются на акции города,[96] а вечером после представления баронесса получит двадцать тысяч экю наличными. А она все просит еще и еще.

— Да, понимаю, — с тонкой улыбкой отвечала графиня Беарнская.

— Вот ведь как получилось! — вскричал Жан.

— О чем вы? — поинтересовалась г-жа Дюбарри.

— Экая незадача! — продолжал виконт, подскочив в кресле. — Как жаль, что я не встретился с госпожой графиней у нашего кузена вице-канцлера неделю тому назад!

— А что бы это изменило?

— Да ведь тогда у нас еще не было уговора с баронессой д'Алоньи.

— Дорогой брат, — заметила г-жа Дюбарри, — вы изъясняетесь, как сфинкс, и я вас не понимаю.

— Не понимаете?

— Нет.

— Бьюсь об заклад, что госпожа графиня поняла.

— Простите, сударь, пытаюсь, но тщетно.

— Неделю назад у вас ведь еще не было «крестной»?

— Разумеется.

— Вот именно, и графиня… Но может быть, мне не стоит говорить?

— Нисколько, сударь, продолжайте.

— И представить вас могла бы графиня, а король сделал бы для нее то же, что и для баронессы д'Алоньи.

Старая сутяжница остолбенела от изумления.

— Увы… — простонала она.

— Ах, если бы вы знали, — продолжал Жан, — с какой охотой его величество осыпал ее всяческими милостями. Его даже просить не приходилось, он предупреждал любые желания. Едва узнав, что баронесса д'Алоньи вызвалась стать «крестной» госпожи Дюбарри, он сказал: «В добрый час, я устал от всех этих кривляк, которые, по-моему, важничают куда больше, чем я сам. Надеюсь, графиня, вы представите мне эту даму? Быть может, она ведет какую-нибудь тяжбу, быть может, у нее долги или ей грозит разорение?»

От изумления глаза у старой графини раскрывались все шире.

— «Меня огорчает только одно обстоятельство», — добавил король.

— Чем же был огорчен его величество?

— «Только одно, — продолжал король. — Одно-единственное обстоятельство: мне бы хотелось, чтобы дама, представляющая госпожу Дюбарри, носила более славное имя». Произнеся это, его величество взглянул на портрет Карла Первого кисти Ван Дейка.

— Ага, понимаю, — проговорила старая сутяжница. — Его величество, вероятно, имел в виду свойство Барримуров со Стюартами, о котором вы недавно упомянули.

— Несомненно.

— Право же, — сказала графиня Беарнская, сама смутно понимая, зачем она это говорит, — я никогда не слыхивала об этих д'Алоньи.

— Нет, это вполне достойный род, — возразила г-жа Дюбарри, — проявивший себя, ну, во всяком случае, в достаточной мере.

— Бог ты мой! — внезапно вскричал Жан, вскочив с кресла.

— Да что это с вами? — осведомилась г-жа Дюбарри, из последних сил сдерживая смех, при виде гримасы брата.

— Уж не укололись ли вы, сударь? — заботливо осведомилась старая сутяжница.

— Нет, — отвечал Жан, снова плюхаясь в кресло, — просто мне в голову пришла одна мысль.

— Вот так мысль! — рассмеялась графиня Дюбарри. — Она вас прямо-таки потрясла.

— Должно быть, удачная мысль, — вставила графиня Беарнская.

— Превосходная!

— Поведайте же ее нам.

— В ней только один изъян.

— Какой?

— Ее невозможно осуществить.

— Все равно скажите.

— Боюсь, она сможет стать причиной чьих-нибудь сожалений.

— Что поделаешь, виконт, говорите.

— Я подумал, а не передать ли вам баронессе д'Алоньи, что сказал король, глядя на портрет Карла Первого?

— О, это было бы не слишком-то любезно, виконт.

— Согласен.

— Что ж, не будем больше об этом говорить.

Старая дама вздохнула.

— Обидно, — произнес виконт, как бы рассуждая сам с собой. — А ведь как было бы хорошо, если бы графиня, обладательница громкого имени и незаурядного ума, предложила свои услуги вместо баронессы д'Алоньи. Она выиграла бы тяжбу, сын ее, граф Беарнский, стал бы лейтенантом, а поскольку графиня понесла огромные расходы из-за связанных с тяжбой поездок в Париж, ей их возместили бы. Увы, такие счастливые случаи не повторяются!

— Увы, не повторяются, — не сдержавшись, поддакнула графиня Беарнская, которую оглушил этот непредвиденный удар.

По правде сказать, на месте бедной старухи любой сказал бы то же самое, любой почувствовал бы себя раздавленным бременем разочарования.

— Вот видите, брат, — заметила г-жа Дюбарри с выражением глубокого сострадания, — видите, вы огорчили мою гостью. Разве мало ей было моих слов, что я ни о чем не могу просить короля, пока не представлюсь ко двору?

— Ах, если бы я могла отложить разбирательство в суде.

— Всего-то на неделю, — подсказал Жан Дюбарри.

— На одну неделю! — подхватила графиня Беарнская. — Ведь через неделю графиня уже будет представлена ко двору.

— Да, но король через неделю будет в Компьене. Он будет принимать участие в непрерывных празднествах: к этому времени прибудет дофина.

— Это все верно, — изрек Жан, — все верно, однако…

— Что?

— Погодите, у меня возникла еще одна мысль.

— Какая, сударь, какая? — воскликнула старая графиня.

— Мне кажется… Да… Нет… Да, да!

Графиня Беарнская тревожно вторила односложным восклицаниям Жана.

— Вы сказали «да», виконт, — произнесла она.

— По-моему, я нащупал верный путь.

— Говорите.

— Вот послушайте.

— Мы слушаем.

— Ваше представление, сестра, покуда держится в секрете, не правда ли?

— Разумеется, никто, кроме графини…

— На меня-то вы можете положиться! — воскликнула графиня Беарнская.

— Итак, ваше представление для всех еще тайна. О том, что у вас уже есть «крестная», никто не знает.

— Разумеется. Король хочет, чтобы эта новость всех ошеломила.

— Тогда я, кажется, нашел выход.

— Это правда, виконт? — спросила графиня Беарнская.

— Нашел, нашел, — подтвердил Жан.

Обе дамы навострили уши и впились глазами в виконта. Жан вместе с креслом придвинулся поближе к ним.

Графиня Беарнская так же, как и все остальные, не знала, что вы будете представляться ко двору и уже нашли «крестную».

— Конечно, — вставила графиня Беарнская, — откуда бы я узнала, если бы вы сами не сказали.

— Сделаем вид, будто вы с нами не виделись. Следовательно, вы ничего не знаете. Вы испрашиваете у короля аудиенцию.

— Но госпожа Дюбарри утверждает, что король мне откажет.

— Вы испрашиваете у короля аудиенцию, дабы предложить себя в качестве «крестной» графини Дюбарри. Понимаете? Вы же не знаете, что у нее уже есть баронесса д'Алоньи. Вы испрашиваете у короля аудиенцию, предлагая представить мою сестру ко двору. Король будет тронут таким предложением от особы вашего ранга. Его величество примет вас, поблагодарит, спросит, чем может быть вам полезен. Вы наведете разговор на вашу тяжбу, изложите ему ваши умозаключения. Его величество все поймет, распорядится, и процесс, который вы считаете безнадежным, решится в вашу пользу.

Г-жа Дюбарри пожирала графиню пламенным взглядом. Та, по-видимому, почувствовала какой-то подвох.

— Я бедна, — поспешно возразила она, — и даже подумать не смею, что его величество…

— Мне кажется, в таком деле достаточно будет, если вы обнаружите свою добрую волю, — возразил Жан.

— Ну, если речь идет только о моей доброй воле… — нерешительно протянула старая графиня.

— Мысль и впрямь недурна, — улыбаясь, заметила г-жа Дюбарри. — Но, быть может, графине претят подобные уловки, пусть даже от них зависит результат тяжбы?

— Да причем здесь уловки! — возмутился Жан. — И потом, скажите на милость, кто будет знать об этих уловках?

— Графиня права, — вмешалась старая дама, надеясь хоть так увильнуть от предложения, — и я предпочла бы оказать ей подлинную услугу, чтобы действительно снискать ее дружбу.

— О, вы просто безмерно великодушны, — произнесла г-жа Дюбарри со скрытой иронией, которая, однако, не ускользнула от графини Беарнской.

— Ну что ж! Есть еще один способ, — заявил Жан.

— Еще один?

— Да.

— Оказать подлинную услугу?

— Ах, виконт, — воскликнула г-жа Дюбарри, — осторожней! Вы становитесь поэтом: даже у господина Бомарше не рождается в воображении столько замыслов, сколько у вас.

Старая графиня с тревогой ждала, когда будет назван этот способ.

— Шутки в сторону, — изрек Жан. — Ну-ка, сестричка, вы ведь в достаточно хороших отношениях с госпожой д'Алоньи, не так ли?

— Разумеется. Да вы и сами это знаете.

— Она обидится, если не ей придется представлять?

— Вполне возможно.

— Разумеется, вы не станете без подготовки, с налету пересказывать ей слова короля, что она, дескать, недостаточно для этого родовита. Нет, вы женщина умная, и объясните ей по-другому.

— Как же? — спросила Жанна.

— Скажете, что просите ее уступить госпоже графине Беарнской возможность оказать вам услугу и исправить свои дела.

Старуха затрепетала. Это уже была прямая атака. Дать уклончивый ответ было невозможно.

И все-таки она нашлась.

— Мне не хотелось бы причинять обиду этой даме, — сказала она. — Знатные особы обязаны блюсти приличия.

Г-жа Дюбарри не сумела укрыть досады, но брат знаком успокоил ее.

— Заметьте, сударыня, — обратился он к старой графине, — я ведь ничего вам не предлагаю. Вы ведете тяжбу, такое со всяким может случиться; вы желаете ее выиграть, что вполне естественно. Дело ваше по всем обстоятельствам проигрышное, это приводит вас в отчаяние; я случайно встречаюсь с вами, когда вы предаетесь отчаянию, проникаюсь к вам симпатией, ваше несчастье меня трогает; я решаюсь принять участие в этом деле, до меня не касающемся, ищу способа, как бы придать ему благоприятный оборот, хотя оно уже на три четверти проиграно. Но я ошибся, так что не будем более к этому возвращаться.

И Жан встал.

— О, сударь! — вскричала старуха, дрожа при мысли, что теперь брат и сестра Дюбарри, прежде равнодушные к ее тяжбе, превратятся в ее врагов. — Сударь, напротив, я очень рада, я принимаю ваше благодеяние!

— Мне-то, как вы понимаете, все равно, — с хорошо разыгранным безразличием произнес Жан, — кто будет представлять мою сестру: госпожа д'Алоньи, госпожа де Поластрон или графиня Беарнская.

— Ну, конечно, сударь.

— Просто мне, прямо скажем, было обидно, что благодеяния короля изливаются на недостойную особу, которая из низменной корысти склонилась перед нашим могуществом, поняв, что не может его поколебать.

— Да, так оно, по всей видимости, и будет, — заметила г-жа Дюбарри.

— А вот графиня, — продолжал Жан, — которую мы ни о чем не просили, с которой едва знакомы и которая предлагает нам свои услуги от чистого сердца, кажется мне в высшей степени достойной воспользоваться выгодами создавшегося положения.

Старая сутяжница могла бы возразить, что вовсе не имела чести предлагать от чистого сердца свои услуги, но г-жа Дюбарри не дала ей и рта раскрыть.

— Главное, — вмешалась она, — король будет от этого в восторге и ни в чем не откажет даме, сделавшей подобное предложение.

— Так вы полагаете, что король не откажет ни в чем?

— Он будет рад предвосхитить ваши желания, сударыня. Вы сами, собственными ушами, услышите, как он скажет вице-канцлеру: «Господин де Мопу, я желаю, чтобы вы всячески способствовали графине Беарнской». Но мне кажется, графиня, вы видите какие-то препятствия такому обороту дела. Ну что ж. Надеюсь все же, — с поклоном добавил виконт, — что ваше сиятельство не усомнится в моих благих намерениях.

— Да что вы, виконт, я бесконечно вам благодарна! — вскричала старуха.

— Право, не стоит, — отозвался галантный виконт.

— Но… — продолжала старая графиня.

— Да, сударыня?

— Но ведь госпожа д'Алоньи не захочет уступить свои права, — предположила графиня Беарнская.

— Тогда вернемся к первоначальному плану: вы, графиня, только предложите свои услуги, а король будет вам признателен точно так же, как если бы они были приняты.

— Допустим, что госпожа д'Алоньи согласится, — сказала графиня Беарнская, предполагая худшее, чтобы яснее представить себе суть дела. — Но ведь нельзя же будет отнять у нее то, что она получила.

— Ну, милость ко мне его величества неистощима, — возразила фаворитка.

— Эх, — вскричал Дюбарри, — а какая это будет плюха Салюсам, которых я терпеть не могу!

— Если я и предложу свои услуги госпоже Дюбарри, — сказала старая графиня, все более склоняясь к согласию, к которому подталкивали ее и ожидаемые выгоды, и комедия, которую перед ней разыграли, — то не потому, что надеюсь выиграть тяжбу: если уж сегодня все заранее считают ее проигранной, то завтра едва ли мне удастся добиться благоприятного решения.

— Да лишь бы король этого захотел! — воскликнул виконт, спеша рассеять новые сомнения.

— Виконт, а ведь, пожалуй, графиня права, я совершенно с ней согласна, — возразила фаворитка.

— Вы полагаете? — изумился виконт.

— Я полагаю, что для столь высокородной особы, как графиня Беарнская, было бы куда благороднее предоставить тяжбе идти своим чередом. С другой стороны, никто не властен перечить воле короля или ограничивать его всемогущество. А что, если король не захочет вмешиваться в ход разбирательства, тем более что сейчас он не в лучших отношениях с парламентами, а просто предложит графине возмещение убытков?

— Да, пожалуй, так оно было бы благороднее, — поспешно согласился виконт. — Сестричка, я совершенно с вами согласен.

— Да чем же можно возместить такой убыток, как проигранная тяжба и потеря двухсот тысяч ливров? — горестно простонала сутяжница.

— Ну, прежде всего, — отвечала г-жа Дюбарри, — пожалованием от короля, скажем, ста тысяч ливров.

Оба заговорщика так и впились глазами в жертву.

— У меня есть сын, — сообщила та.

— Тем лучше, еще один слуга государства, еще один дворянин, преданный королю.

— Значит, вы полагаете, сударыня, и сына моего не обойдут?

— За это я вам ручаюсь, — заявил Жан. — Патент лейтенанта тяжелой кавалерии — самое меньшее, на что он может надеяться.

— У вас есть, наверно, и другие родственники? — осведомилась фаворитка.

— Племянник.

— Что ж, и для племянника что-нибудь найдется, — сказал Жан.

— Мы поручим это вам, виконт, благо вы только что доказали нам свою изобретательность, — со смехом добавила фаворитка.

— Итак, сударыня, если король окажет вам все эти благодеяния, — произнес виконт, который, следуя наставлениям Горация[97], вел дело к развязке, — сочтете ли вы, что его величество проявил к вам справедливость?

— Я сочту, что он великодушен сверх всякой меры, а всю признательность обращу к госпоже Дюбарри, уверенная, что всеми этими щедротами обязана ей.

— Итак, сударыня, — спросила фаворитка, — всерьез ли вы отнеслись к нашей беседе?

— Да, сударыня, как нельзя более всерьез, — заверила старая графиня, бледнея при мысли об обязательствах, которые берет на себя.

— И разрешите мне переговорить с его величеством?

— Буду польщена и благодарна, — со вздохом отвечала графиня Беарнская.

— Все будет сделано, сударыня, не позже, чем нынче вечером, — сказала фаворитка, снимая осаду, — а теперь, позвольте выразить надежду на то, что я завоевала вашу дружбу.

— Ах, сударыня, ваша дружба для меня столь драгоценна, — отвечала старая дама, приступая к прощальным реверансам, — что мне кажется, будто я сплю.

— Итак, подведем итог, — сказал Жан, желая покрепче вбить в голову графине, какие выгоды ее ожидают, если она доведет дело до конца. — Значит, прежде всего, сто тысяч ливров для вас в качестве возмещения убытков от тяжбы, расходов на поездки и на адвокатов и тому подобное.

— Да, сударь.

— Чин лейтенанта для молодого графа.

— Ах, для него это было бы началом блестящей карьеры!

— И что-нибудь для племянника, не так ли?

— Да.

— Подыщем. Это я, как уже сказал, беру на себя.

— А когда, графиня, я буду иметь честь увидеть вас снова? — поинтересовалась старая сутяжница.

— Завтра утром моя карета будет у ваших дверей, сударыня, она отвезет вас в Люсьенну, там будет король. Завтра в десять утра я исполню свое обещание; король будет предупрежден, и ждать вам не придется.

— Разрешите мне проводить вас, — подхватил Жан, предлагая графине руку.

— Не стоит беспокойства, виконт, — запротестовала старая дама. — Прошу вас, останьтесь.

— Хотя бы до лестницы.

— Ну, если вы настаиваете…

И она оперлась на руку виконта.

— Самор! — позвала графиня Дюбарри.

Прибежал Самор.

— Распорядись, чтобы графине посветили, и вели подать к крыльцу карету моего брата.

Самор стремглав бросился исполнять приказание.

— Право, вы слишком добры, — сказала графиня Беарнская.

Обе дамы обменялись последними реверансами.

Проводив графиню до лестницы, виконт Жан вернулся к сестре, меж тем как старая сутяжница величественно спускалась по ступеням.

Впереди шел Самор, за ним два лакея с подсвечниками, далее графиня, а за ней третий лакей, который нес ее шлейф, правда, несколько коротковатый.

Брат и сестра смотрели из окна, провожая глазами до самой кареты драгоценную «крестную», которую они столь старательно искали и с таким трудом нашли.

В тот самый миг, когда графиня Беарнская спустилась с крыльца, во двор внесли портшез, из которого выпорхнула молодая женщина.

— А, хозяйка Шон! — завопил Самор, растянув свои толстые губы в невероятно широкой улыбке. — Добрый вечер, хозяйка Шон!

Графиня Беарнская так и замерла: в новоприбывшей гостье она узнала свою недавнюю посетительницу, отрекомендовавшуюся дочкой мэтра Флажо.

Дюбарри рывком распахнул окно и принялся подавать сестре сигнал опасности, но она его не видела.

— Наш чудак Жильбер здесь? — не обращая внимания на графиню, спросила Шон у лакеев.

— Нет, сударыня, я его не видел, — ответил один из них.

И тут, подняв глаза, Шон обнаружила, что Жан делает ей знаки, незаметно указывая на графиню Беарнскую. Узнав ее, Шон ахнула, опустила голову и ринулась в прихожую.

Сделав вид, будто она ничего не заметила, графиня Беарнская села в карету и сказала кучеру свой адрес.