Жозеф Бальзамо. Том 1

30. ВИЦЕ-КАНАЛЬЯ

Направляясь к г-ну де Мопу, старая графиня дрожала всем телом.

Однако по дороге на ум ей пришло соображение, несколько ее успокоившее. По всей видимости, г-н де Мопу не примет ее, поскольку час уже довольно поздний; поэтому она сможет ограничиться предупреждением швейцару о скором новом визите.

В самом деле, было уже, наверно, около семи вечера; правда, еще не стемнело, но обычай обедать в четыре часа, распространившийся среди знати, прерывал все дела до утра следующего дня.

Графине Беарнской при всем ее пламенном желании повидать вице-канцлера стало легче при мысли, что она его не застанет. Вот оно, одно из распространенных противоречий человеческого разума, которые всем понятны, но не поддаются никакому объяснению.

Итак, графиня ехала представиться, готовая к тому, что получит от ворот поворот. Она припасла монету в три ливра, чтобы умаслить цербера и убедить его вписать ее имя в список тех, кто испрашивает аудиенции.

Подъехав к особняку, она увидела, что швейцар беседует с канцеляристом, который, похоже, отдает ему какое-то распоряжение. Она скромно ждала поодаль, опасаясь, как бы ее присутствие не помешало собеседникам; однако, завидев графиню, сидевшую в наемной карете, канцелярист удалился.

Швейцар же подошел к карете и осведомился об имени просительницы.

— О, я знаю, что, вероятней всего, не буду иметь чести повидать его превосходительство, — сказала графиня.

— Тем не менее, сударыня, — отвечал швейцар, — не откажите в любезности сообщить ваше имя.

— Графиня Беарнская, — произнесла она.

— Его превосходительство у себя, — раздалось в ответ.

— Как! — воскликнула графиня, не помня себя от изумления.

— Его превосходительство у себя, — повторил швейцар.

— Но, разумеется, не принимает?

— Он примет ваше сиятельство, — был ответ.

Графиня Беарнская вышла из кареты, сомневаясь, уж не сон ли все это. Швейцар дернул за шнурок, дважды звякнул колокольчик. На крыльце появился канцелярист, и швейцар жестом предложил графине войти.

— Вам угодно видеть его превосходство, сударыня? — спросил канцелярист.

— Сударь, я хотела просить о такой милости, но не смела на нее надеяться.

— Благоволите следовать за мной, сударыня.

«И об этом судейском отзываются так дурно, — думала графиня, идя за канцеляристом. — Между тем вице-канцлер доступен в любое время, а это огромное достоинство. Как странно!..»

Она трепетала, воображая, что встретит человека неуступчивого, нелюбезного — ведь он обременен столькими обязанностями и делами, что иначе и быть не может. Г-н де Мопу, в необъятном парике, в черном бархатном кафтане, работал в кабинете, двери которого были отворены.

Входя, графиня быстро огляделась по сторонам и с удивлением обнаружила, что она единственная посетительница и в зеркалах не отражается ни одного лица, кроме ее собственного да тощей, желтой, озабоченной физиономии канцлера.

Канцелярист доложил о ее сиятельстве графине Беарнской.

Г-н де Мопу поднялся, не сгибая корпуса, и, прямой как жердь, прислонился к камину.

Графиня Беарнская трижды, как положено, сделала ему реверанс. Затем, запинаясь, пролепетала несколько благодарственных слов. Дескать, она не надеялась на честь… Не предполагала, что министр, столь обремененный делами, пожелает пожертвовать часами своего досуга…

Г-н де Мопу возразил, что время драгоценно не только для министров, но и для подданных его величества; к тому же следует отличать людей, которых приводят к нему срочные дела, — для таких он всегда готов на всевозможные снисхождения.

Графиня Беарнская снова заприседала в реверансах, после чего установилось принужденное молчание: обмен любезностями кончился, пора было переходить к просьбам.

Г-н де Мопу ждал, поглаживая подбородок.

— Ваше превосходительство, — начала просительница, — я осмелилась предстать перед вами, дабы смиренно поведать о важном деле, от которого зависит все мое состояние.

Г-н де Мопу слегка кивнул головой, что должно было означать: «Продолжайте».

— Да будет вам известно, ваше превосходительство, — начала она, — что все мое состояние, вернее, состояние моего сына зависит от исхода тяжбы, которую я веду против семейства Салюс.

Вице-канцлер по-прежнему поглаживал подбородок.

— Но я настолько наслышана о справедливости вашего превосходительства, что, зная об отношениях и даже дружбе, которая связывает вас с противной стороной, я ни минуты не колебалась в решении явиться к вам с мольбой выслушать меня.

Слыша похвалы своей справедливости, г-н де Мопу не удержался от улыбки: уж больно это было похоже на то, как полвека назад все превозносили евангельские добродетели Дюбуа[90].

— Вы правы, графиня, — отвечал он, — я состою в дружбе с семейством Салюс; но вы правы и в том, что, приняв на себя обязанности вице-канцлера, я перестал руководствоваться соображениями дружбы. Поэтому я буду отвечать вам, отринув всякую предвзятость, как и подобает верховному блюстителю правосудия.

— Да благословит небо ваше превосходительство! — вскричала старая графиня.

— Я рассмотрю ваше дело как обычный слуга закона, — продолжал канцлер.

— За что я вам буду безмерно признательна: ведь вы, ваше превосходительство, столь искушены в подобных вопросах.

— По-моему, ваше дело вскоре будет слушаться?

— На будущей неделе, ваше превосходительство.

— Чего же вы желаете?

— Чтобы ваше превосходительство ознакомились с документами.

— Я с ними уже знаком.

— И что же? — трепеща осведомилась старая графиня. — Какое вы составили мнение, ваше превосходительство?

— О вашем деле?

— Да.

— По-моему, тут нет ни малейшего повода для сомнений.

— Сомнений в чем? В том, что я выиграю?

— Нет, в том, что проиграете.

— Вы полагаете, ваше превосходительство, я проиграю тяжбу?

— Бесспорно, проиграете. Могу дать вам совет.

— Какой? — с последней надеждой спросила графиня.

— Поскольку вам предстоят некоторые выплаты по окончании тяжбы и объявлении решения…

— Ну? Ну?

— Вам следует приготовить надлежащую сумму.

— Но, ваше превосходительство, тогда мы будем разорены.

— Ваше сиятельство, вы же понимаете, правосудие не может принимать во внимание подобные доводы.

— Однако, ваше превосходительство, на свете есть, помимо правосудия, и милосердие.

— Именно по этой причине, графиня, правосудие слепо.

— И все-таки, ваше превосходительство, не откажите дать мне один совет.

— О, разумеется, спрашивайте! О чем бы вы хотели со мной посоветоваться?

— Нет ли какого-нибудь способа все уладить, добиться решения помягче?

— Вы не знакомы ни с кем из судей, рассматривающих ваше дело? — поинтересовался вице-канцлер.

— Ни с кем.

— Досадно. А вот господа де Салюс в добрых отношениях с тремя четвертями парламента!

Графиня содрогнулась.

— Имейте в виду, — продолжал вице-канцлер, — что, по сути дела, это ничего не меняет: судьи не поддаются посторонним влияниям.

Это так же соответствовало истине, как справедливость канцлера и хваленые апостольские добродетели Дюбуа. Графиня была близка к обмороку.

— В конце концов, — продолжал вице-канцлер, — при всей честности и неподкупности судья больше расположен к своему другу, чем к незнакомому человеку, особенно если право на стороне друга, а поскольку по всей справедливости ваше дело, сударыня, обречено на проигрыш, вы можете ждать для себя самых неприятных последствий.

— Ваше превосходительство, вы говорите мне ужасные вещи!

— Что до меня, сударыня, — продолжал г-н де Мопу, — можете верить, я воздержусь от вмешательства в дело; мне нечего посоветовать судьям, сам я не участвую в процессе, а посему могу говорить на эту тему.

— Увы, ваше превосходительство, я и прежде кое о чем догадывалась.

Вице-канцлер впился в просительницу маленькими серыми глазками.

— Господа де Салюс живут в Париже, господа де Салюс водят знакомство со всеми судьями, а значит, нет предела их могуществу.

— Прежде всего потому, что право на их стороне.

— Какая мука слышать подобные слова от столь безупречного человека, как ваше превосходительство!

— Да, приходится вам это говорить, и тем не менее, — с притворным добродушием возразил г-н де Мопу, — клянусь, я рад был бы оказаться вам полезен.

Графиня вздрогнула; в словах или, во всяком случае, в глазах вице-канцлера ей почудилось нечто непонятное; она подумала, что надо попытаться рассеять эту неясность, за которой, возможно, откроются какие-нибудь благоприятные обстоятельства.

— Вдобавок, — говорил тем временем г-н де Мопу, — вы носите одно из знатнейших имен во Франции, и уже одно это служит для меня наилучшей рекомендацией.

— Но это не помешает мне проиграть тяжбу, ваше превосходительство.

— Что поделаешь, здесь я бессилен.

— Ах, ваше превосходительство, — качая головой, вздохнула графиня, — до чего мы дожили!

— Вы как будто хотите сказать, сударыня, — улыбаясь заметил г-н де Мопу, — что в доброе старое время было лучше.

— Увы, так оно и есть, ваше превосходительство, или по крайней мере так мне кажется, и я с упоением вспоминаю время, когда вы, простой королевский адвокат, произносили в парламенте великолепные речи, а я, в ту пору еще совсем молодая, с восторгом им аплодировала. Какой пыл! Какое красноречие! Какая добродетель! Ах, господин канцлер, в те времена не было ни происков, ни покровительства, — тогда я выиграла бы свою тяжбу.

— Однако и тогда у нас была госпожа де Фаларис[91], которая, стоило регенту закрыть глаза, в тот же миг пыталась взять в руки бразды правления; была и Сури,[92] которая всюду совала нос в надежде чем-нибудь поживиться.

— Ах, ваше превосходительство, госпожа де Фаларис была настоящая высокородная дама, а Сури — славная девушка.

— Но им ни в чем нельзя было отказать.

— Вернее, они сами ни в чем не отказывали.

— Ах, ваше сиятельство, — сказал канцелярист со смехом, звучавшим так искренне, так непритворно, что старая сутяжница только удивлялась, — не мучайте меня, не говорите больше со мной о вверенных мне делах, хотя бы из любви к моим молодым годам.

— Однако вы, ваше превосходительство, не можете мне помешать оплакивать мое погибшее состояние, мой безвозвратно рухнувший дом.

— Вот что значит не поспевать за временем, графиня! Приносите жертвы нынешним идолам.

— Увы, ваше превосходительство, идолы равнодушны к тем, кто приходит поклоняться им с пустыми руками.

— Что вы об этом знаете?

— Я?

— Но ведь вы, по-моему, и не пытались?

— Ах, сударь, вы так добры, говоря со мной по-дружески…

— Да ведь мы с вами сверстники, графиня.

— Почему мне не двадцать лет, ваше превосходительство, и зачем вы не простой адвокат, каким были прежде! Вы защищали бы мое дело в суде, и никакие Салюсы не выстояли бы против вас.

— К сожалению, нам уже не по двадцать, сударыня, — с галантным вздохом отозвался вице-канцлер, — а значит, следует воззвать к тем, кто сегодня в этом возрасте, потому что, как вы сами признали, наибольшим влиянием пользуются именно двадцатилетние… Но неужто вы и впрямь никого не знаете при дворе?

— Только старых вельмож, ушедших от дел; ныне они краснели бы за свою старинную приятельницу… потому что она обеднела. Впрочем, ваше превосходительство, у меня есть право доступа в Версаль, и я могла бы туда отправиться, но к чему это? Ах, если бы я вернула свои двести тысяч ливров, люди стали бы вновь искать моего общества. Сотворите это чудо, ваше превосходительство.

Канцлер притворился, будто не слышал последних слов.

— На вашем месте, — сказал он, — я забыл бы про стариков, как они сами вас забыли, и обратился бы к молодым, которые вербуют себе сторонников. Вы хоть немного знакомы с принцессами?

— Они меня забыли.

— Да они и не могут ничего. А с дофином знакомы?

— Нет.

— Впрочем, — продолжал г-н де Мопу, — он слишком занят эрцгерцогиней, которая вот-вот прибудет, и не способен думать о другом; что ж, поищем среди фаворитов.

— Я уже даже не знаю их имен.

— Как насчет господина д'Эгийона?

— Это тот ветрогон, о котором рассказывают такие некрасивые истории? Который прятался на мельнице, покуда другие сражались? Фу!

— Полно! — заметил канцлер. — Мало ли что говорят, не всему можно верить. Поищем других.

— Поищите, ваше превосходительство, поищите.

— А почему бы и нет? Да… Нет… Нашел!

— Говорите, монсеньер, говорите!

— А не обратиться ли вам прямо к графине?

— К госпоже Дюбарри? — спросила посетительница, раскрывая веер.

— Да, у нее доброе сердце.

— Возможно, возможно…

— А главное, она любит оказывать услуги.

— Я ей не понравлюсь, ваше превосходительство, я слишком древнего рода.

— Что вы, графиня! Я полагаю, вы заблуждаетесь: она ищет сближения со знатными семействами.

— В самом деле? — обронила старая графиня, заколебавшись.

— Вы с ней знакомы?

— Боже мой, конечно, нет.

— Вот это нехорошо. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что она пользуется влиянием?

— Да, уж она-то особа влиятельная, но я ее никогда не видела.

— А ее сестру Шон?

— Тоже нет.

— А ее сестру Биши?

— Нет.

— А ее брата Жана?

— Нет.

— А негритенка Самора?

— Но при чем тут негритенок?

— Но ее негритенок — это же сила!

— Тот самый уродец, разряженный мопс, чьи портреты продаются на Новом мосту?[93]

— Да, да, он самый.

— Откуда же мне знать этого черномазого, ваше превосходительство! — воскликнула графиня, чье достоинство было задето. — Да и с какой мне стати водить с ним знакомство?

— Ну, графиня, вижу, вам не хочется сохранить ваши земли.

— Почему же?

— Потому что вы презираете Самора.

— Но чем мне может помочь ваш Самор?

— Он может сделать так, что вы выиграете тяжбу, вот и все.

— Это исчадие Мозамбика может мне помочь? И я выиграю тяжбу? Но каким образом, скажите на милость?

— Ему достаточно сказать своей хозяйке, что он будет рад, если вы ее выиграете. Вы же понимаете, что значит пользоваться влиянием. Он добивается от своей госпожи всего, чего хочет, а его госпожа добивается, чего ей угодно, от короля.

— Выходит, Францией правит Самор?

— Гм! — обронил г-н де Мопу, качая головой. — Самор очень могуществен, и я предпочел бы поссориться… скажем, с дофиной, чем с ним.

— Боже правый! — вскричала графиня Беарнская. — Если бы я услышала это не от столь достойной особы, как ваше превосходительство…

— О Господи, да не только я, любой вам скажет то же самое. Спросите герцогов и пэров, не берут ли они с собой, собираясь в Марли или в Люсьенну, драже, чтобы угостить Самора, или жемчужные серьги для его ушей. Да я сам, я, канцлер или почти канцлер Франции, — так вот, знаете, чем я занимался, когда вы вошли? Выправлял ему патент на должность губернатора.

— Губернатора?

— Да, господин Самор назначается губернатором замка Люсьенна.

— Такою же должностью вознаградили графа Беарнского за двадцатилетнюю службу!

— Да-да, верно, его назначили губернатором замка Блуа.

— О Господи, какое падение! — возопила старая графиня. — Значит, монархия погибла?

— Во всяком случае, она тяжело больна, графиня, и как вы знаете, каждый старается вытянуть у умирающего все, что можно.

— Разумеется, разумеется, но для этого надо иметь возможность приблизиться к больному.

— Знаете, что вам надобно, чтобы найти у госпожи Дюбарри хороший прием?

— Что же?

— Хорошо бы, если бы вы привезли ей этот патент для ее негритенка…

Да, недурной первый шаг!

— Неужели, ваше превосходительство? — спросила удрученная графиня.

— Я в этом убежден, но…

— Но… — повторила графиня Беарнская.

— Вы не знакомы ни с кем из ее окружения?

— Я-то нет, но вы, ваше превосходительство?

— Я?

— Да, вы.

— Боюсь, здесь я ничем не могу вам помочь.

— Ну, значит, судьба решительно от меня отвернулась, — вымолвила несчастная старуха, сраженная всеми этими трудностями. — Хоть ваше превосходительство и принимает меня так, как никто и никогда не принимал, а ведь я даже не надеялась удостоиться чести повидать вас, да что толку! На пути моем все равно встают неодолимые препятствия: мало того, что я, графиня Беарнская, готова угождать госпоже Дюбарри, чтобы заручиться ее благосклонностью, готова взять на себя роль посыльного к этому ужасному негритенку, которого, повстречайся он мне на улице, не удостоила бы и пинка в зад, но я даже не могу пробиться к этому уроду…

Г-н де Мопу снова принялся поглаживать подбородок; казалось, он размышлял, как помочь графине, но тут канцелярист доложил:

— Виконт Жан Дюбарри.

Услышав это, канцлер всплеснул руками, изображая изумление, а графиня, близкая к обмороку, упала в кресло.

— А вы еще утверждали, будто судьба от вас отступилась, сударыня! — воскликнул канцлер. — Ах, графиня, графиня, на самом деле небеса пекутся о вас.

После этого он повернулся к канцеляристу и, не давая бедной старухе опомниться от потрясения, приказал:

— Просите.

Канцелярист удалился; миг спустя он ввел знакомого нам Жана Дюбарри; нога у виконта не сгибалась в колене, рука висела на перевязи.

Последовал обычный обмен приветствиями; графиня, вся дрожа, нерешительно попыталась встать, чтобы откланяться; канцлер уже попрощался было с ней легким кивком головы, давая понять, что аудиенция окончена, как вдруг вмешался виконт:

— Простите, ваше превосходительство, простите, сударыня, я вам помешал, примите мои извинения. Сударыня, прошу вас, останьтесь… Мне нужно сказать его превосходительству всего два слова, если, конечно, он согласится меня выслушать.

Не заставляя себя уговаривать, графиня снова уселась, сердце ее переполнилось радостью и трепетало от нетерпения.

— Но быть может, я, сударь, помешаю вам? — пролепетала она.

— Нисколько, Богом клянусь. Мне нужно сказать его превосходительству только два слова, отнять лишь десять минут его драгоценного посвященного трудам времени. Я просто хочу подать жалобу.

— Жалобу? — переспросил канцлер.

— Меня хотели убить, ваше превосходительство, да, убить! Сами понимаете, я не могу оставить это без последствий. Пускай нас поносят, пускай поют обидные куплеты, пусть смешивают с грязью — все это можно пережить, но я не желаю, чтобы нам перерезали горло. Нет, черт побери, я не желаю преждевременно умирать!

— Но в чем дело, сударь? — с притворным испугом осведомился канцлер.

— Сейчас узнаете. Однако же, видит Бог, я прерываю аудиенцию госпожи…

— Ее сиятельства графини Беарнской, — представил канцлер старую даму виконту Жану Дюбарри.

Дюбарри грациозно отступил, дабы отвесить полагающийся поклон, графиня, также отступив, присела в реверансе — оба приветствовали друг друга с той же церемонностью, как если бы встреча происходила при дворе.

— После вас, господин виконт, — произнесла графиня.

— Ваше сиятельство, я не смею совершить такое преступление против правил учтивости.

— О, нет, сударь, прошу вас! В моем деле речь идет всего лишь о деньгах, а в вашем — о чести, так что вам, безусловно, принадлежит первенство.

— Тогда, сударыня, — ответствовал виконт, — я воспользуюсь вашей любезной предупредительностью.

И он изложил канцлеру свое дело, которое тот слушал с весьма озабоченным видом.

После минутного молчания г-н де Мопу изрек:

— Вам нужны свидетели.

— Ба! — воскликнул Дюбарри. — Узнаю неподкупного судью, который доступен только голосу неопровержимой истины. Но что ж, свидетелей мы найдем…

— Ваше превосходительство, — вступила в разговор графиня, — одного свидетеля даже искать не нужно.

— Кто же этот свидетель? — в один голос спросили виконт и г-н де Мопу.

— Я, — ответила графиня.

— Вы, сударыня? — удивился канцлер.

— Простите, сударь, все это случилось в деревне Ла-Шоссе, не так ли?

— Да, сударыня.

— На почтовой станции?

— Да.

— Ну, вот я и буду вашим свидетелем. Я проезжала там, где совершилось покушение на вашу жизнь, спустя два часа после происшествия.

— Вот как, сударыня? — произнес канцлер.

— О, вы, право, очень любезны! — отозвался виконт.

— Вся деревня бурлила, обсуждая случившееся, — продолжала графиня.

— Берегитесь! — воскликнул виконт. — Берегитесь! Если вы согласитесь принять мою сторону в этом деле, Шуазели, вероятней всего, найдут способ сквитаться с вами.

— И это, — заметил канцлер, — будет им совсем нетрудно: графиня сейчас ведет тяжбу, исход которой представляется мне весьма сомнительным.

— Ах, ваше превосходительство, — пролепетала старая дама, хватаясь за голову, — я все глубже и глубже погружаюсь в бездны отчаяния.

— Обопритесь на виконта, — вполголоса посоветовал канцлер, — у него надежная рука.

— Я могу предложить вам только одну руку, — жеманясь, подхватил Дюбарри, — но я знаю одну особу, у которой обе руки здоровы и притом весьма длинные; она с удовольствием протянет их вам.

— Ах, виконт! — воскликнула старая дама. — Всерьез ли вы делаете мне это предложение?

— Еще бы! Услуга за услугу, сударыня: я принимаю ваше предложение, а вы примите мое. Согласны?

— Согласна ли я!.. Да я просто несказанно счастлива.

— Сударыня, отсюда я еду с визитом к сестре. Не соблаговолите ли занять место в моей карете?

— Но у меня нет повода, я совсем не готова… Нет, сударь, я просто не смею…

— Повод у вас есть, сударыня, — возразил канцлер, передавая графине патент Самора.

— Господин канцлер, — вскричала графиня, — вы мой добрый гений! Виконт, вы — перл французского дворянства.

— К вашим услугам, — снова заверил виконт, указывая дорогу вспорхнувшей как птичка графине.

— Благодарю вас за сестру, — шепнул Жан г-ну де Мопу, — благодарю, кузен. Ну, каково я справился с ролью?

— Превосходно, — одобрил г-н де Мопу. — И расскажите там, как я сыграл свою. Но только будьте настороже: старуха очень хитра.

В этот миг графиня обернулась.

Двое мужчин склонились в церемонном поклоне.

У крыльца поджидала великолепная карета с лакеями в королевских ливреях. Графиня расположилась в карете, вся пыжась от гордости. Жан подал знак, и они тронулись.

После того как король удалился от г-жи Дюбарри, и дал недолгую, но как сам он и предупреждал придворных, неприятную аудиенцию, графиня наконец осталась с Шон и братом, который не показывался, пока не ушли посторонние, чтобы не дать им заметить, что на самом деле рана у него довольно легкая.

После семейного совета графиня поехала вовсе не в Люсьенну, как говорила королю незадолго до того, а в Париж. Там, на улице Валуа, графине принадлежал небольшой особняк, служивший для всей семьи, члены коей постоянно рыскали по белу свету, временным пристанищем в тех случаях, когда дела или развлечения удерживали их в Париже.

Графиня устроилась у себя в покоях, взяла книгу и стала ждать.

Виконт тем временем принимал меры.

Однако, проезжая по Парижу, фаворитка не удержалась и несколько раз выглянула из кареты. У красивых женщин есть своего рода инстинкт, повелевающий им выставлять себя напоказ, так как они чувствуют, что смотреть на них приятно. Вот графиня и показалась в окне кареты, а слух о ее приезде мигом облетел весь Париж; поэтому с двух до шести она приняла десятка два визитов. Для бедняжки графини, которая умерла бы со скуки, останься она в одиночестве, это было сущим благодеянием; посетители ее развлекли, и, покуда она злословила, царила, кокетничала, время незаметно прошло.

Когда виконт, везущий к сестре графиню Беарнскую, проезжал мимо церкви св. Евстафия, большие часы на ее колокольне показывали половину восьмого.

Беседа, которую они вели в карете, окончательно рассеяла сомнения графини, воспользоваться ли ей удачей, можно сказать, плывшей прямо в руки.

Что до виконта, он с преувеличенным достоинством играл роль покровителя и не переставал восхищаться счастливым случаем, позволившим старой графине свести знакомство с г-жой Дюбарри.

Графиня Беарнская со своей стороны рассыпалась в похвалах любезности и обходительности вице-канцлера.

Пока они изощрялись во взаимной лжи, лошади резво бежали, и без нескольких минут восемь виконт и старая дама приехали к графине Дюбарри.

— Сударыня, — обратился виконт к своей спутнице, оставляя ее в приемной, — позвольте мне предупредить госпожу Дюбарри о чести, которая ее ожидает.

— Ах, сударь, — ответствовала старая дама, — я ни в коем случае не хотела бы тревожить графиню.

Жан подошел к Самору, который из окна вестибюля заметил подъехавшую карету, и тихо отдал ему какое-то приказание.

— Какой прелестный негритенок! — воскликнула старая графиня. — Он служит вашей сестре?

— Да, сударыня, он один из ее любимцев, — сказал виконт.

— Ее можно поздравить с таким выбором.

Едва ли не в тот же миг распахнулись обе створки дверей, выходивших в переднюю, и ливрейный лакей проводил графиню Беарнскую в большую гостиную, где г-жа Дюбарри обычно принимала визитеров.

Покуда старая сутяжница, вздыхая, разглядывала эту роскошную обитель, Жан Дюбарри отправился на поиски сестры.

— Привез? — спросила графиня Дюбарри.

— Разумеется.

— Она ни о чем не догадывается?

— Ни в коей мере.

— А что вице-каналья?

— Прекрасно. Все обстоятельства за нас, дорогая сестрица.

— Тогда скорее пойдем к ней, чтобы она ничего не заподозрила.

— Вы правы: она, по-моему, тонкая штучка. Где Шон?

— В Версале, вы же знаете.

— Пускай ни в коем случае не показывается ей на глаза.

— Я ее строго-настрого предупредила.

— Ну что ж, государыня, выходите на аудиенцию.

Г-жа Дюбарри распахнула дверь будуара и вошла в гостиную.

Обе дамы, горевшие желанием понравиться друг другу, тщательнейшим образом исполнили все церемонии, предусмотренные для подобных случаев этикетом эпохи, к которой относится наше повествование.

Г-жа Дюбарри заговорила первая.

— Я уже поблагодарила брата, сударыня, — сказала она, — которому обязана честью принимать вас, теперь же позвольте поблагодарить вас за то, что вы оказали мне эту честь.

— Сударыня, — отвечала очарованная сутяжница, — мне недостает слов, чтобы выразить вам всю свою признательность за столь любезный прием, какой вы мне оказали.

— Сударыня, — возразила в свою очередь г-жа Дюбарри с почтительным реверансом, — долг по отношению к особе такого ранга, как ваш, велит мне отдать себя в полное ваше распоряжение, если я могу быть вам чем-нибудь полезна.

После того как обе стороны обменялись положенными реверансами, г-жа Дюбарри предложила графине Беарнской кресло, а сама села в другое.