Жозеф Бальзамо. Том 1

17. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛУИДОРОВ НИКОЛЬ

Тем временем, возвратясь к себе в комнату, Андреа деятельно принялась готовиться к отъезду. Николь помогала ей в этом с усердием, благодаря чему тень, легшая на их отношения из-за утренней размолвки, быстро рассеялась.

Андреа краешком глаза посматривала на Николь и улыбалась, видя, что у нее даже не будет необходимости прощать служанку.

«Она славная девушка, — думала Андреа, — преданная, благодарная. Конечно, у нее есть свои недостатки, как у всякого человека. Забудем, что было!»

Николь в свою очередь была не из тех девушек, кто не обращает внимания на выражение лица хозяйки, и заметила, что оно становится все благожелательней.

«Экая же я дура! — думала она. — Едва не поругалась с барышней из-за этого негодяя Жильбера. А ведь она берет меня с собой в Париж, где чуть ли не каждому удается разбогатеть».

Но если две симпатии устремлены друг к другу, они не могут не встретиться, а встретившись — не соприкоснуться.

Первой заговорила Андреа:

— Сложите мои кружева в картонку.

— В какую картонку, мадемуазель? — задала вопрос Николь.

— Право, не знаю. А что, ни одной нет?

— Есть та, что мадемуазель подарила мне, она у меня в комнате.

И Николь с такой готовностью побежала за картонкой, что это окончательно укрепило решение Андреа все забыть.

— Но это же твоя картонка, — сказала она вернувшейся Николь, — и она может тебе понадобиться.

— Да что там! Вам она нужней, чем мне, и потом это же все-таки ваша картонка…

— Когда собираешься замуж, лишние вещи не помешают, — заметила Андреа. — Так что картонка тебе будет нужнее, чем мне.

Николь залилась краской.

— Она тебе понадобится, — продолжала Андреа, — чтобы хранить подвенечный наряд.

— О, мадемуазель, — покачав головой, весело ответила Николь, — его хранить будет просто, и много места он не займет.

— Почему? Раз уж ты выходишь замуж, Николь, я хочу, чтобы ты была счастлива и даже богата.

— Богата!

— Да, разумеется, богата, соответственно своему положению.

— Мадемуазель, наверно, нашла мне в женихи откупщика?

— Нет, но зато я нашла тебе приданое.

— Правда, мадемуазель?

— Ты знаешь, что лежит у меня в кошельке?

— Да, мадемуазель. Двадцать пять луидоров.

— Так вот, Николь, эти двадцать пять луидоров твои.

— Двадцать пять луидоров! Да это же целое состояние! — обрадованно воскликнула Николь.

— Тем лучше, если ты серьезно так считаешь.

— Значит, вы дарите мне двадцать пять луидоров?

— Дарю.

Первым чувством Николь было изумление, затем благодарность; на глаза ей навернулись слезы, она схватила руку хозяйки и поцеловала.

— Ну что, муж твой будет доволен? — сказала мадемуазель де Таверне.

— Да, конечно, страшно доволен, — отвечала Николь. — По крайней мере я надеюсь.

И тут ей пришло в голову, что причиной отказа Жильбера была, вне всяких сомнений, боязнь нищеты, но теперь, став богатой, она, вероятнее всего, окажется куда желанней для честолюбивого юноши. Поэтому она решила немедля предложить часть своего полученного от Андреа богатства Жильберу, дабы тем самым привязать его к себе узами благодарности и не дать сбиться с пути. Такова была благородная часть плана Николь. Тем не менее неблагожелательный истолкователь ее мечтаний, возможно, сумел бы обнаружить в этих благороднейших чувствах некий росток гордыни, неосознанную потребность унизить того, кто причинил ей унижение.

Однако, отвечая подобному пессимисту, мы не замедлим заявить, что в данный момент у Николь добрые намерения, а мы в этом почти убеждены, значительно перевешивали дурные.

Глядя на задумавшуюся Николь, Андреа вздохнула:

— Бедное дитя, она так беззаботна и могла бы быть так счастлива!

Услышав эти слова, Николь вздрогнула. Ей тут же представилось Эльдорадо шелков, бриллиантов, кружев, любовных приключений, о котором Андреа, почитавшая счастьем безмятежную жизнь, даже и не думала.

И тем не менее Николь оторвала взор от пурпурно-золотого видения, мелькнувшего на горизонте.

Она устояла.

— В конце концов, мадемуазель, — сказала она, — я смогу, наверно, обрести здесь пусть небольшое, но счастье.

— Только хорошенько подумай.

— Да, я подумаю.

— Ты поступишь благоразумно. Будь счастлива по-своему, но только не делай глупостей.

— Вы правы, мадемуазель, и, раз уж мне предоставился случай, позволю себе сказать, что я действительно была глупа и очень виновата перед мадемуазель. Но вы уж простите меня: когда девушка влюблена…

— А ты действительно так влюблена в Жильбера?

— Да, мадемуазель, я… я люблю его, — ответила Николь.

— Невероятно! — с улыбкой бросила Андреа. — Что ты вообще в нем нашла? Нет, право, когда в следующий раз я увижу господина Жильбера, надо будет присмотреться к этому покорителю сердец.

Николь крайне недоверчиво глянула на хозяйку. То ли, говоря так, Андреа чудовищно лицемерила, то ли тут проявилась ее полнейшая невинность.

«Вполне возможно, Андреа и не пялилась на Жильбера, — подумала Николь, — но вот Жильбер уж точно пялился на Андреа».

Но ей хотелось быть вполне уверенной на этот счет, прежде чем приступить к задуманному предложению руки и сердца.

— А что, мадемуазель, Жильбер не едет с нами в Париж? — спросила Николь.

— А что ему там делать? — удивилась Андреа.

— Но…

— Жильбер не является нашим слугой и не может стать управителем нашего дома в Париже. В Таверне, милая Николь, празднолюбцы подобны птицам, что чирикают на ветвях в моем садике и в придорожных кустах. Земля, как бы скудна она ни была, прокормит их. Но в Париже празднолюбец обходится слишком дорого, и там мы не сможем позволить ему бездельничать.

— Но если я выйду за него… — заикнулась Николь.

— Если ты выйдешь за него, то останешься с ним в Таверне, — решительно отрезала Андреа. — Вы будете присматривать за домом, который так любила моя матушка.

Николь была буквально оглушена; никакого второго смысла в словах Андреа обнаружить было просто невозможно. Андреа отказывалась от Жильбера без всякой задней мысли и без тени сожаления; она отдавала другой того, кого еще вчера удостоила своим предпочтением; это было непонятно.

«Надо думать, все знатные барышни таковы, — мысленно решила Николь. — Вот почему в монастыре Благовещения я видела так мало глубокой душевной печали и так много интриг».

Андреа, видимо, догадалась о сомнениях Николь; возможно, она также увидела, что та мысленно колеблется между стремлением к парижским удовольствиям и радостям спокойной, мирной жизни в Таверне. Поэтому ласковым, но твердым голосом она сказала:

— Николь, решение, которое ты примешь, определит, быть может, всю твою жизнь. Подумай хорошенько: на решение у тебя есть час. Я понимаю: час — это, конечно, очень мало, но я знаю, что ты решаешь быстро. Итак, служба у меня или муж, я или Жильбер. Я не желаю иметь в горничных замужнюю женщину, мне ненавистны семейные тайны.

— Всего один час? — пролепетала Николь. — Один час?

— Да, час.

— Ну что ж, мадемуазель, вы правы: мне этого вполне хватит.

— Вот и хорошо. Собери мои платья, положи вместе с ними матушкины — ты их знаешь, — которые я храню как память, и приходи объявить мне свое решение. Каково бы оно ни было, вот тебе двадцать пять луидоров. Если ты выходишь замуж, это твое приданое, если едешь со мной, это твое жалованье за первые два года.

Николь приняла у Андреа кошелек и поцеловала ей руку.

Горничная, разумеется, не пожелала терять ни секунды из предоставленного ей хозяйкою часа, поскольку тут же выскочила из комнаты, стремительно сбежала по лестнице, пересекла двор и исчезла в подъездной аллее.

Андреа посмотрела ей вслед, прошептав:

— Бедная глупышка, ведь она могла бы найти свое счастье. Неужели она так нежно любит его?

Минут пять спустя Николь, очевидно чтобы не терять времени, стучала в окно комнатки на первом этаже, где обитал Жильбер, удостоенный Андреа благородного звания празднолюбца, а бароном — просто лоботряса.

Жильбер, стоя спиной к окошку, выходящему на подъездную аллею, что-то делал в глубине своей комнатки.

Услышав, как Николь барабанит пальцами по стеклу, он, словно вор, застигнутый на месте преступления, прервал свое занятие и стремительно, быстрее, чем если бы внутри у него сработала стальная пружина, повернулся к окну.

— А, это вы, Николь, — бросил он.

— Да, опять я, — с решительным видом, но тем не менее улыбаясь, ответила в форточку девушка.

— Что же, очень рад, — объявил Жильбер, подходя и открывая окно.

Николь, тронутая этим первым проявлением чувства, протянула руку, Жильбер пожал ее.

«Ну вот: все идет хорошо, — подумала она. — Прощай, поездка в Париж».

И тут следует совершенно искренне воздать Николь похвалу: эта мысль вызвала у нее всего один-единственный вздох.

— А вы знаете, Жильбер, что хозяева уезжают из Таверне? — спросила она, опершись локтями на окно.

— Знаю, — ответил Жильбер.

— И знаете, куда они едут?

— В Париж.

— Ну, а вам известно, что я еду с ними?

— Нет, вот этого я не знал.

— И что же?

— Что? Поздравляю вас, если это вас устраивает.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я сказал: если это вас устраивает. По-моему, я выразился совершенно ясно.

— Меня устраивает… если только… — промолвила Николь.

— А этим вы что хотите сказать?

— Хочу сказать, что от вас будет зависеть, устроит меня это или нет.

— Я вас не понимаю, — отозвался Жильбер, усаживаясь на подоконнике так, что его колени чуть касались рук Николь и они могли беседовать, наполовину скрытые вьюнками и настурциями, сплетавшимися над их головами.

Николь бросила на Жильбера нежный взгляд.

Но Жильбер передернул шеей и плечами, как бы желая показать, что он не понимает значения ни взгляда, ни слов.

— Ну, хорошо… Раз уж вам нужно все объяснять, слушайте, — начала Николь.

— Слушаю, — холодно бросил Жильбер.

— Мадемуазель предложила мне ехать с нею в Париж.

— Прекрасно, — одобрил Жильбер.

— Если только…

— Если только? — повторил Жильбер.

— Если только я не выйду здесь замуж.

— Так вы все еще собираетесь выйти замуж? — нетерпеливо задал вопрос Жильбер.

— Да, тем более после того, как я разбогатела, — сообщила Николь.

— Ах, так вы разбогатели? — произнес Жильбер с хладнокровием, повергшим Николь в некоторое сомнение.

— Да, Жильбер, теперь я очень богата.

— Действительно?

— Да.

— И как же случилось такое чудо?

— Мадемуазель дала мне приданое.

— Вам повезло, Николь, я вас поздравляю.

— Смотрите, — сказала Николь, пересыпая с руки на руку двадцать пять луидоров.

При этом она взглянула на Жильбера, надеясь уловить в его глазах выражение радости или хотя бы зависти.

Но Жильбер даже глазом не моргнул и только заметил:

— Ей-богу, недурная сумма.

— Но это еще не все, — подхватила Николь. — Господин барон вернется сюда богатым. Он мечтает отстроить Мезон-Руж и подновить Таверне.

— Прекрасное намерение.

— И тогда в замке нужен будет привратник.

— Само собой разумеется.

— Так вот, мадемуазель отдает место…

— Место привратника счастливому супругу Николь, — подхватил Жильбер с нескрываемой иронией, которая на сей раз не ускользнула от чуткого слуха Николь и несколько огорошила ее.

Тем не менее она сдержалась.

— И надо полагать, Жильбер, — продолжала она, — вы знаете, кто будет счастливым супругом Николь?

— О ком это вы, Николь?

— Право, или вы поглупели, или я вдруг разучилась говорить по-французски! — воскликнула девушка, которую эта игра начала уже раздражать.

— Да нет, я прекрасно вас понял, — успокоил ее Жильбер. — Итак вы предлагаете мне стать вашим мужем, мадемуазель Леге?

— Да, господин Жильбер.

— И, даже разбогатев, вы не изменили своих намерений относительно меня? Должен сказать, я вам крайне признателен.

— Правда?

— Чистейшая правда.

— Ну, так по рукам? — не колеблясь, воскликнула Николь.

— То есть?

— Вы согласны?

— Нет, отказываюсь.

Николь отпрянула от окна.

— Жильбер, вы злой или, во всяком случае, бездушный человек, — сказала она, — и можете мне поверить, этот ваш поступок не принесет вам счастья. Если бы я вас еще любила и если бы сделать вам это предложение меня толкнуло что-нибудь, кроме щепетильности и порядочности, вы разбили бы мне сердце. Но слава Богу, я только хотела, чтобы никто не смог сказать, будто Николь, разбогатев, презрела Жильбера и в отместку за обиду заставила его страдать. Но с этой минуты между нами все кончено.

Жильбер равнодушно пожал плечами.

— Можете не сомневаться, — продолжала Николь, — я прежде всего подумала о вас, решившись при своем свободолюбивом и столь же независимом, как ваш, — и вы это знаете — характере похоронить себя здесь, когда меня ждет Париж! Париж, который станет моей сценой, — вы это понимаете? Я решилась обречь себя ежедневно, круглый год, всю жизнь видеть эту равнодушную физиономию, за непроницаемым выражением которой кроются презренные мысли! То была жертва с моей стороны, но вы не поняли этого, и тем хуже для вас. Не стану утверждать, Жильбер, что вы еще пожалеете обо мне, скажу лишь, что вы еще ужаснетесь и покраснеете, увидев, к чему приведет меня пренебрежение, которое вы сегодня мне выказали. Я могла остаться порядочной, и мне нужна была всего лишь дружеская рука, которая удержала бы меня на краю пропасти, куда я скольжу, скатываюсь, куда вот-вот упаду. Я взывала: «Помогите! Протяните руку!» — но вы, Жильбер, в ответ толкнули меня. И я скольжу туда, падаю, я найду там свою гибель. Господь еще спросит с вас за это преступление. Прощайте, Жильбер, прощайте навсегда!

И, закончив эту речь, явив все благородство, что таилось в глубинах ее души, гордая девушка ушла без гнева и раздражения, как подобает всем избранным натурам.

Жильбер спокойно захлопнул окно и прошел в глубину своей каморки, где возобновил таинственные занятия, прерванные появлением Николь.