Жозеф Бальзамо. Том 2

92. ЛОКОН КОРОЛЕВЫ

Король довел м-ль де Таверне до самой лестницы и только на площадке, выпустив ее руку, отвесил девушке такой учтивый и долгий поклон, что Ришелье еще успел увидеть этот поклон, восхититься его изяществом и задуматься над тем, какой же счастливой смертной выпала такая милость.

Он не долго оставался в неведении. Людовик XV взял руку дофины, видевшей всю эту сцену и прекрасно узнавшей Андреа.

— Дочь моя, — произнес король, — я запросто заглянул к вам отужинать. Я прошелся через весь парк и по дороге встретил мадемуазель де Таверне; я попросил ее составить мне компанию.

— Мадемуазель де Таверне! — прошептал Ришелье, не в силах оправиться от неожиданности. — Ей-богу, мне чересчур везет!

— О, теперь я не только не стану бранить мадемуазель за опоздание, — любезно отвечала дофина, — но поблагодарю ее за то, что она привела к нам ваше величество.

Андреа, пунцовая, как прекрасные вишни, красовавшиеся среди цветов в вазе на столе, молча поклонилась.

— Черт побери! И впрямь красотка, — сказал себе Ришелье, — этот старый шут Таверне нисколько не преувеличил ее достоинства.

Дофин приветствовал короля, после чего его величество уселся за стол. Наделенный, подобно своему предку, отменным аппетитом, монарх воздал должное импровизированному угощению, которое словно по волшебству преподнес ему метрдотель.

Однако, угощаясь, король, сидевший спиной к двери, словно искал глазами что-то или, верней, кого-то.

В самом деле, м-ль де Таверне, не обладавшая никакими привилегиями, поскольку ее положение при дофине еще не было хорошенько определено, не вошла в столовую; присев в глубоком реверансе в ответ на поклон короля, она удалилась в спальню дофины, которая нередко просила ее читать вслух, когда сама уже лежала в постели.

Дофина догадалась, что король ищет глазами свою прелестную спутницу.

— Господин де Куаньи, — обратилась она к молодому гвардейскому офицеру, стоявшему за спиной у короля, — будьте любезны, пригласите сюда мадемуазель де Таверне. С позволения госпожи де Ноайль сегодня мы отступим от этикета.

Г-н де Куаньи вышел и минуту спустя вернулся, ведя Андреа, которая трепетала, не понимая, почему на нее обрушилось столько милостей.

— Садитесь здесь, мадемуазель, — сказала дофина, — рядом с герцогиней.

Андреа робко поднялась на возвышение; она была в таком смятении, что села на расстоянии не более фута от статс-дамы, что было с ее стороны несколько смело.

Герцогиня смерила ее таким испепеляющим взглядом, что бедняжка отскочила фуга на четыре, словно прикоснувшись к сильно заряженной лейденской банке.

Король Людовик XV смотрел на нее с улыбкой.

«Вот оно что! — сказал себе герцог де Ришелье. — Да мне почти нет нужды вмешиваться, все идет само собой».

Тут король обернулся и заметил маршала, который был готов выдержать его взгляд.

— Добрый день, герцог, — обратился к нему Людовик XV. — Хорошо ли вы ладите с герцогиней де Ноайль?

— Государь, — отвечал маршал, — герцогиня всегда оказывает мне честь, обходясь со мною, как с вертопрахом.

— Вы также ездили на дорогу, ведущую в Шантелу, герцог?

— Честью клянусь, государь, не ездил: я слишком взыскан милостями вашего величества к моему дому.

Король не ожидал этого удара; он собирался позубоскалить, однако его опередили.

— Что же я такого для вас сделал, герцог?

— Ваше величество, вы назначили герцога д'Эгийона командиром легкой конницы.

— Да, герцог, верно.

— Для этого вашему величеству понадобилось проявить изрядную энергию и немалое искусство: такой жест — почти государственный переворот.

Трапеза уже завершилась: король немного помедлил и встал из-за стола.

Разговор, должно быть, его тяготил, но Ришелье не намерен был упускать свою жертву. И едва король пустился болтать с г-жой де Ноайль, дофиной и м-ль де Таверне, Ришелье предпринял столь искусный маневр, что вклинился в разговор и повел его, куда считал нужным.

— Государь, — сказал он, — как известно вашему величеству, успех действует ободряюще.

— Вы хотите сказать, герцог, что вы бодры?

— Я хочу попросить у вашего величества еще одной милости после той, какую король уже соблаговолил мне оказать; у одного моего доброго друга, давнего слуги вашего величества, есть сын, который служит в тяжелой кавалерии. Это весьма достойный молодой человек, но он беден. От августейшей принцессы он получил патент капитана, но получить роту не может.

— Эта принцесса — моя дочь? — осведомился король, обернувшись к дофине.

— Да, государь, — ответствовал Ришелье, — а отец молодого человека зовется бароном де Таверне.

— Мой отец! — невольно вскрикнула Андреа. — Филипп! Вы просите роту для Филиппа, ваша светлость?

И в ужасе от того, что нарушила этикет, Андреа отступила на шаг, покраснев от стыда, и молитвенно соединила руки.

Король обернулся, любуясь румянцем и смущением девушки; затем он устремил на Ришелье благосклонный взор, открывший старому царедворцу, как кстати пришлась его просьба, представлявшая его величеству столь удобный случай.

— В самом деле, — заметила дофина, — этот молодой человек очарователен, и я просто обязана способствовать его продвижению. Как несчастны принцы! Бог, наделяя их доброй волей, отнимает у них память или разумение; как же я не подумала, что этот юноша беден, что пожаловать ему эполеты недостаточно, что следовало еще дать ему роту!

— Ах, откуда вашему высочеству было знать?

— О, я знала, — поспешно подхватила дофина с жестом, напомнившим Андреа такой скудный, бедный и все-таки такой любимый дом ее детства, — да, я знала, но решила, что сделала все, что требуется, пожаловав господину Филиппу де Таверне чин. Не правда ли, мадемуазель, ведь его зовут Филиппом?

— Да, сударыня.

Король обвел взглядом все эти лица, такие благородные, такие открытые; потом взгляд его задержался на лице Ришелье, которое также осветилось великодушием, передавшимся ему, несомненно, от его августейшей соседки.

— Ах, герцог, — вполголоса сказал король, — я, кажется, поссорюсь с Люсьенной.

И тут же прибавил, обращаясь к Андреа:

— Скажите, мадемуазель, вас это порадует?

— О, государь, — пролепетала Андреа, молитвенно сложив руки, — умоляю вас!

— В таком случае дело слажено, — изрек Людовик XV. — Герцог, выберите роту получше для этого бедного юноши, а я, если патент еще не оплачен и пост вакантен, внесу деньги.

Этот великодушный поступок обрадовал всех присутствующих; королю он подарил небесную улыбку Андреа, герцогу Ришелье — благодарность из ее прелестных уст, от которых, будь он помоложе, он потребовал бы и большего, потому что был скуп и честолюбив.

Один за другим появлялись гости; среди прочих пожаловал кардинал де Роган, усердно посещавший дофину с тех пор, как она поселилась в Трианоне.

Но король весь вечер осыпал милостями и благосклонными словами только Ришелье. Он даже позволил маршалу сопровождать его, когда простился с дофиной, собираясь возвращаться в свой Трианон. Старый царедворец последовал за королем, дрожа от радости.

Покуда его величество с герцогом и двумя офицерами возвращался темными аллеями к себе во дворец, дофина отпустила Андреа.

— Вам нужно написать в Париж об этой доброй новости, — сказала ей принцесса, — можете идти, мадемуазель.

И девушка вслед за лакеем, несшим фонарь, пересекла эспланаду, отделявшую службы от Трианона.

Чуть впереди нее от куста к кусту скользила в листве тень, горящими глазами ловившая каждое движение девушки: то был Жильбер.

Когда Андреа добралась до крыльца и начала подниматься по каменным ступеням, лакей вернулся в передние Трианона.

Тогда Жильбер в свой черед проник в вестибюль, прокрался во двор, где находились конюшни, и по маленькой лесенке, напоминавшей приставную, вскарабкался к себе в угловую мансарду, расположенную напротив окон спальни Андреа.

Оттуда ему было видно, как Андреа кликнула горничную г-жи де Ноайль. Но едва девушка, чья комната выходила в тот же коридор, вошла в спальню Андреа, как между вожделеющим взором Жильбера и предметом его желаний, подобно непроницаемой пелене, опустилась штора.

Во дворце остался только кардинал де Роган, который с удвоенным пылом рассыпал перед дофиной любезности, на которые она отвечала довольно холодно.

Наконец прелат испугался, не слишком ли он назойлив, тем более что дофин удалился к себе. Поэтому он откланялся, уверив ее королевское высочество в своем глубочайшем и нежнейшем почтении.

Когда он уже садился в карету, к нему подошла горничная дофины и просунулась в глубь экипажа.

— Вот, — сказала она.

И протянула ему шелковистую бумажку, от прикосновения к которой кардинал вздрогнул.

— Вот, — повторил он поспешно, вкладывая в руку женщины увесистый кошелек, в котором, судя по всему, содержалась приличная сумма.

Кардинал, не теряя времени, велел кучеру гнать в Париж, а на заставе, мол, он скажет, куда ехать дальше.

Всю дорогу он в темноте кареты ощупывал то, что было завернуто в бумажку, и целовал ее, словно упоенный любовник. На заставе он приказал:

— На улицу Сен-Клод.

Вскоре он уже шел по таинственному двору и входил в небольшую гостиную, где ждал Фриц, молчаливый страж и посредник.

Бальзамо заставил себя ждать четверть часа. Наконец он появился и в оправдание сослался на поздний час: он, дескать, уже не рассчитывал на посетителей.

В самом деле, время близилось к одиннадцати вечера.

— Вы правы, господин барон, — сказал кардинал, — и я приношу вам свои извинения за беспокойство. Но помните, вы сами сказали мне когда-то, что, мол, если мы желаем проникнуть в некие тайны…

— То для этого требуются волосы особы, о которой мы тогда толковали, — перебил Бальзамо, успевший заметить бумажку в руках у простодушного прелата.

— Вот именно, барон.

— И вы принесли мне ее волосы, сударь. Превосходно.

— Вот они. Как вы думаете, смогу я получить их обратно после опыта?

— Если не понадобится их сжечь. А в этом случае…

— Конечно, конечно, — подхватил кардинал. — Но в конце концов, я сумею раздобыть другие. Вы скажете мне свое суждение?

— Сегодня?

— Вы же знаете, я нетерпелив.

— Сударь, сперва надо попробовать.

Бальзамо взял прядку и стремительно поднялся в комнату к Лоренце.

«Итак, сейчас я узнаю тайну этой монархии, — говорил он себе по дороге, — сейчас я проникну в скрытый замысел Господа».

И прежде чем отворить таинственную дверь, он прямо через стену погрузил Лоренцу в сон. Поэтому молодая женщина встретила его нежным поцелуем. Бальзамо с трудом высвободился из ее объятий. Трудно сказать, причиняло несчастному барону горшие муки — упреки, которыми осыпала его красавица итальянка, когда бодрствовала, или ее ласки, когда она спала.

Наконец ему удалось расцепить прекрасные руки, обвившиеся округ его шеи.

— Любимая моя Лоренца, — сказал он, вкладывая ей в руку бумажку, — ты можешь мне сказать, чьи это волосы?

Лоренца взяла локон и прижала к груди, потом ко лбу; хотя оба ее глаза были открыты, во сне она все видела умом и сердцем.

— О! Их похитили со славной головы, — сказала она.

— Вот как? Счастлива ли та, которой они принадлежат?

— Может быть…

— Подумай хорошенько, Лоренца.

— Она может быть счастлива: жизнь ее еще ничем не омрачена.

— Однако она замужем?

— О! — с нежным вздохом воскликнула Лоренца.

— Ну же, что такое? Что ты хочешь сказать, моя Лоренца?

— Она замужем, дорогой Бальзамо, — добавила молодая женщина, — однако…

— Однако?

— Однако…

Лоренца снова улыбнулась.

— Я ведь тоже замужем, — сказала она.

— Разумеется.

— Однако…

Бальзамо изумленно смотрел на Лоренцу; несмотря на то, что молодая женщина была погружена в сон, лицо ее залилось целомудренным румянцем.

— Однако? — повторил Бальзамо. — Говори же.

Она снова обвила руками шею возлюбленного и, спрятав лицо у него на груди, сказала:

— Однако я девственница.

— Значит, эта женщина, принцесса, королева, — вскричал Бальзамо, — притом что она замужем…

— Эта женщина, принцесса, королева, — повторила Лоренца, — такая же невинная девственница, как я; она даже еще чище, еще невинней, потому что не любит никого так, как люблю я.

— Это судьба! — прошептал Бальзамо. — Благодарю тебя, Лоренца, я узнал все, что хотел.

Он поцеловал ее и бережно сунул в карман локон; срезав у Лоренцы прядку ее черных волос, он сжег их на свечке и собрал пепел в ту бумажку, в которую был завернут локон дофины.

Затем он спустился; идя по лестнице, он разбудил молодую женщину.

Прелат нетерпеливо ждал, снедаемый сомнениями.

— Ну что, господин граф? — спросил он.

— Прекрасно, монсеньор!

— Что сказал оракул?

— Что вы можете надеяться.

— Он так сказал? — вне себя от волнения воскликнул кардинал.

— Судите сами, монсеньор, как сочтете нужным: оракул утверждает, что эта женщина не любит своего мужа.

— О! — вырвалось у Рогана в порыве радости.

— А волосы пришлось сжечь, — сказал Бальзамо, — чтобы по дыму определить истину; вот пепел, я весь его собрал с огромным тщанием, словно каждая крупинка стоит миллион.

— Благодарю вас, сударь, благодарю, я ваш вечный должник.

— Не стоит об этом говорить, сударь; позвольте дать вам только один совет: не глотайте этот пепел вместе с вином, как подчас делают влюбленные, это влечет за собой столь опасную тягу к предмету вашей любви, что страсть ваша станет неизлечима, между тем как сердце возлюбленной, напротив, охладеет.

— Вот как! Хорошо, я остерегусь, — отвечал потрясенный прелат. — Прощайте, граф, прощайте.

Спустя двадцать минут карета его высокопреосвященства встретилась на углу улицы Пти-Шан с экипажем герцога де Ришелье и едва не опрокинула его в одну из огромных ям, вырытых на месте, где строился какой-то дом.

Двое вельмож узнали друг друга.

— Это вы, принц! — с улыбкой сказал Ришелье.

— Это вы, герцог! — отозвался г-н Луи де Роган и приложил палец к губам.

И оба разъехались в разные стороны.