Жозеф Бальзамо. Том 2

120. ЯСНОВИДЕНИЕ

Оставшись одна, Андреа потихоньку вышла из охватившего ее душевного оцепенения и, когда Николь уже скакала позади г-на де Босира на крупе его коня, она опустилась на колени и принялась пылко молиться за Филиппа, единственного человека, к которому питала искреннюю и глубокую любовь.

Андреа молилась, исполненная безграничной веры в Бога.

Ее молитвы не были привычной чередой слов, идущих одно за другим, нет, то был божественный экстаз, в котором душа возносится к Господу и сливается с ним.

В этих пламенных молениях духа, освободившегося от пут материи, не было ничего эгоистического. Андреа словно отрешилась от самой себя, подобно потерпевшему кораблекрушение, который, утратив всякую надежду, молит уже не о собственном спасении, а о жене и детях, обреченных стать сиротами.

После отъезда Филиппа в душе Андреа родилась боль, но в этой боли как бы сливались две струи: так же, как в молитве, в ней сочетались два различных элемента, причем один из них не был понятен самой девушке.

То было смутное предчувствие надвигающейся близкой беды, ощущение, похожее на ноющую боль от зарубцевавшейся раны. Непрестанная мука прекратилась, но память о ней осталась, предупреждая о том, что боль может вернуться, как это иногда бывает у раненых.

Андреа даже не пыталась разобраться в своих чувствах; целиком поглощенная воспоминаниями о Филиппе, она связывала только с ним всю эту гамму переживаний, которые ее так одолевали.

Встав с колен, она выбрала в своей скромной библиотеке книгу, поставила рядом с постелью свечу и легла.

Книга, которую она выбрала или, верней сказать, случайно взяла, оказалась ботаническим лексиконом. Само собой разумеется, подобная книга не принадлежит к тем, что способны полностью захватить внимание, напротив, она даже притупила его. Вскоре перед глазами Андреа возникло облачко — поначалу оно было прозрачным, но быстро стало сгущаться. Девушка с минуту пробовала бороться со сном, пыталась поймать ускользающую мысль, но та не давалась; тогда Андреа приподнялась, чтобы задуть свечу, и, увидев приготовленное Николь питье, протянула руку, взяла его, размешала нерастаявший сахар и уже почти в полусне поднесла стакан ко рту.

Вдруг, когда ее губы почти коснулись питья, странное волнение заставило ее руку вздрогнуть, а мозг заволокло влажным и в то же время жгучим туманом; по флюидам, которые бежали по ее нервам, Андреа с ужасом распознала наплыв необъяснимых ощущений, какие уже неоднократно торжествовали над ее волей и сокрушали разум.

Она все же успела поставить стакан на блюдце и почти сразу же лишилась дара слова, зрения, способности мыслить и, словно пораженная громом, упала на постель, погрузившись в смертельное оцепенение.

Но это подобное смерти бесчувствие было всего лишь временным переходом между двумя существованиями.

Андреа лежала как мертвая, веки ее, казалось, смежились навсегда, но вдруг она села, открыла глаза, ужасавшие своей застылостью, спустилась с кровати — так, наверное, сходила бы с надгробия мраморная статуя.

Да, никакого сомнения, Андреа вновь погрузилась в чудесный сон, какой уже много раз овладевал ею.

Непреклонной скованной походкой ожившей мраморной статуи она пересекла комнату и прошла по коридору.

Достигнув лестницы, не колеблясь, но без поспешности она спустилась по ней и вышла на крыльцо.

Когда Андреа ставила ногу на верхнюю ступеньку крыльца, чтобы сойти с него, Жильбер поставил ногу на нижнюю — чтобы подняться.

Жильбер увидел белую фигуру, которая величественно спускалась по ступеням, как бы надвигаясь на него.

Жильбер отступил назад и так пятился до самой грабовой аллеи.

Он вспомнил: точно такой же он видел Андреа однажды в Таверне.

Она, не видя Жильбера, прошла рядом с ним, даже задела, но не обратила на него внимания.

Молодому человеку стало страшно; потрясенный, испуганный, он опустился на землю — у него подкосились ноги.

Не понимая, чем вызвано это странное появление Андреа, он следил за ней взглядом, но мысли его путались, в висках бешенно стучала кровь, и он был скорее близок к помешательству, нежели спокоен и сосредоточен, каким необходимо быть соглядатаю.

И вдруг тайна неожиданного появления Андреа разъяснилась: она вовсе не сошла с ума, как он было подумал. Ровным безжизненным шагом Андреа шла на свидание.

Молния разорвала небо.

В ее синеватом свете Жильбер увидел мужчину, скрывающегося в темной липовой аллее, и, хотя вспышка небесного света была мгновенна, юноша все же успел различить в черноте ночи его бледное лицо, заметил, что одежда его в беспорядке.

Андреа направлялась к этому мужчине, который стоял, вытянув руку, как бы притягивая девушку к себе.

Сердце Жильбера пронзило словно раскаленным железом, и он поднялся с колен, чтобы получше видеть.

В этот миг вспыхнула вторая молния.

Жильбер узнал покрытого потом и пылью Бальзамо, который каким-то таинственным способом проник в Трианон и притягивал себе Андреа столь же властно и неодолимо, как змея птицу.

Андреа остановилась в двух шагах от Бальзамо.

Он взял ее за руку, и она вздрогнула всем телом.

— Вы видите? — спросил он.

— Да, — отвечала Андреа. — Но когда вы меня позвали, я чуть не умерла.

— Простите меня, простите, — воскликнул Бальзамо. — Но это все оттого, что я потерял голову, больше не принадлежу себе, схожу с ума, гибну.

— Да, вы страдаете, — подтвердила Андреа, которая почувствовала это благодаря тому, что он держал ее за руку.

— Да, страдаю, и пришел к вам найти утешение. Вы одна можете меня спасти.

— Спрашивайте.

— Так вы видите?

— О, прекрасно.

— Вы хотите, можете последовать за мной?

— Могу, если вы мысленно поведете меня.

— Тогда в путь.

— Мы в Париже, — начала Андреа, — идем по бульвару, сворачиваем на улицу, освещенную одним-единственным фонарем.

— Все верно. Входим.

— Мы в передней. Справа лестница, но вы меня подводите к стене, стена раздвигается, там видны ступени…

— Поднимайтесь! Поднимайтесь! — воскликнул Бальзамо. — Нам туда.

— Мы в комнате. Львиная шкура, оружие. Ах, каминная плита отворилась.

— Идемте туда. Где вы?

— В какой-то странной комнате, где нет дверей, а окна зарешечены. Боже, в каком тут все беспорядке!

— В комнате кто-нибудь есть?

— Никого.

— А вы можете видеть ту, которая здесь была?

— Да, если мне дадут что-нибудь, что относится к ней, касалось ее или принадлежало ей.

— Вот прядь ее волос.

Андреа взяла прядь и поднесла к лицу.

— Я узнаю ее, — сказала она, — я уже видела эту женщину, когда она скакала в Париж.

— Да, верно. Вы можете мне сказать, что она делала последние два часа и как она сумела бежать.

— Да, да, сейчас. Она лежит на софе, на ее полуобнаженной груди рана.

— Дальше, Андреа, дальше! Не теряйте ее из виду.

— Она спала, но вот пробудилась, оглянулась вокруг, берет платок, становится на стул, привязывает платок к оконной решетке. О боже!

— Она вправду хочет покончить с собой?

— Да, она решилась. Но такая смерть ужасает ее. Она оставляет платок на решетке, спускается… Ах, несчастная!

— Что такое?

— Как она плачет, как страдает, как ломает руки! Вот она ищет какой-нибудь выступ, чтобы разбить о него голову.

— Господи! Господи! — пробормотал Бальзамо.

— Она подходит к камину. На камине две мраморные фигуры львов. Она собирается разбить голову о льва.

— Дальше, дальше, Андреа!

— Она останавливается.

Бальзамо с облегчением вздохнул.

— Разглядывает.

— Что разглядывает?

— На глазу у одного льва она заметила кровь.

— Господи! — снова прошептал Бальзамо.

— Да, кровь. Но она не потрясена этим. Ах, как странно! Это не ее кровь, а ваша.

— Моя? — в полном недоумении воскликнул Бальзамо.

— Да, ваша. Вы порезались ножом, верней, кинжалом, а потом кровоточащим пальцем нажали на глаз льва. Я все это вижу.

— Да, верно. Но как же она бежала?

— Погодите, погодите. Я вижу, как она рассматривает кровь. Задумывается. Прикладывает палец, куда нажимали вы. Львиный глаз сдается, действует пружина. Каминная плита отходит.

— Какая неосторожность! Несчастный безумец, я сам себя выдал! — вскричал Бальзамо и, обращаясь к Андреа, спросил: — Она вышла и бежала?

— Эту бедную женщину следует простить: она была очень несчастна.

— Где она? Куда пошла? Следуйте за ней, Андреа!

— На миг она останавливается в комнате со шкурами и оружием. Шкаф открыт. На столе стоит шкатулка, которая обычно заперта в этом шкафу. Она узнает шкатулку и берет ее.

— Что в этой шкатулке?

— Ваши бумаги.

— Как она выглядит?

— Обита голубым бархатом с серебряными гвоздиками, запор и замок тоже серебряные.

— Вот как! — произнес Бальзамо, гневно топнув ногой. — Значит, она взяла эту шкатулку?

— Да, взяла. Она спускается по лестнице, ведущей в переднюю, выходит туда, снимает цепочку, запирающую входную дверь, выходит.

— Который тогда был час?

— Должно быть, поздно, уже стемнело.

— Прекрасно. Значит, она ушла совсем недавно, и у меня, возможно, будет время настигнуть ее. Следуйте за ней, Андреа.

— Выйдя из дома, она понеслась как безумная и выбежала на бульвар… Бежит… Бежит, ни разу не остановилась…

— В каком направлении?

— В сторону Бастилии.

— Вы видите ее?

— Да. Она как сумасшедшая. Натыкается на прохожих… Вот наконец остановилась, ищет, у кого бы спросить, где она находится… Спрашивает…

— О чем спрашивает? Слушайте, Андреа, слушайте! Небом заклинаю вас, не упускайте ни одного ее слова. Значит, она спрашивает?

— Да, у человека, одетого в черное.

— И что же спрашивает?

— Адрес начальника полиции.

— Так выходит, это не была пустая угроза. Прохожий сказал ей адрес?

— Да.

— Куда она направляется?

— Возвращается назад, сворачивает на улицу, идущую наискосок, выходит на большую площадь.

— На Королевскую площадь, это по дороге. Вы понимаете, что она собирается делать?

— Скорее, скорее догоните ее! Она хочет на вас донести. Если вы ее не догоните и она свидится с господином де Сартином, вы погибли.

Бальзамо испустил ужасный вопль, бросился в заросли, проскользнул в небольшую калитку, которую распахнула перед ним, а потом захлопнула какая-то тень, и вскочил на своего верного Джерида, который переступал с ноги на ногу за калиткой.

Конь, подгоняемый одновременно голосом и шпорами, стрелой помчался в направлении Парижа, и вскоре только топот копыт по мостовой замер вдалеке.

Андреа осталась стоять на том же месте, холодная, безмолвная и бледная. Все ее жизненные силы увез с собой Бальзамо, поэтому вскоре она без чувств осела на землю. Бальзамо так спешил в погоню за Лоренцей, что забыл разбудить Андреа.