Жозеф Бальзамо. Том 2

148. ОТКРОВЕНИЕ

Затворив за собой дверь и войдя в комнату в тот миг, когда Филипп с ужасом, но и не без любопытства разглядывал сестру, Бальзамо спросил:

— Вы готовы, шевалье?

— Да, сударь, — вздрогнув всем телом, пробормотал Филипп.

— Значит, можно начинать задавать вашей сестре вопросы?

— Прошу вас, — ответил Филипп, глубоко дыша, чтобы избавиться от стеснения в груди.

— Но прежде всего взгляните на сестру, — попросил Бальзамо.

— Я вижу ее, сударь.

— Вы уверены, что она спит, не так ли?

— Уверен.

— И значит, не сознает того, что тут происходит?

Филипп не ответил, лишь с сомнением покачал головой.

Тогда Бальзамо подошел к очагу, зажег свечу и провел ею перед глазами Андреа: зрачки девушки не сузились.

— Да, да, она спит, это ясно, — проговорил Филипп. — Но Господи, что за странный сон!

— Тогда я приступаю к вопросам, — продолжал Бальзамо. — Или нет, вы высказывали опасения, что я могу задать ей нескромный вопрос, так что спрашивайте лучше сами, шевалье.

— Да ведь я только что пробовал с нею заговорить, коснулся ее, но она ничего не слышала, ничего не чувствовала.

— Это потому, что у вас не было с нею контакта. Сейчас я вам помогу.

Взяв Филиппа за руку, он вложил ее в ладонь Андреа.

Девушка улыбнулась и прошептала:

— Ах, это ты, брат?

— Видите, она вас узнала, — сказал Бальзамо.

— Да. Как странно!

— Спрашивайте, она ответит.

— Но если она ничего не помнит, когда бодрствует, то как же ей удастся вспомнить во сне?

— Это одна из тайн науки.

И, вздохнув, Бальзамо уселся в стоявшее в углу кресло.

Филипп стоял неподвижно; рука его все также покоилась в ладони Андреа. Как приступить к расспросам, в результате которых он обретет уверенность в своем бесчестье и узнает имя преступника, возможно, недосягаемого для его мести?

Что же до Андреа, она была совершенно спокойна, и спокойствие это граничило с трансом; лицо ее было безмятежно — и только.

Дрожа, молодой человек подчинился Бальзамо, который повелительным взглядом приказал ему приготовиться.

Но как только Филипп подумал о своем несчастье, как только лицо его начало мрачнеть, Андреа тоже помрачнела и сама обратилась к брату:

— Да, ты прав, это большое несчастье для нашей семьи.

Девушка просто-напросто произнесла вслух мысль, прочитанную ею в мозгу у брата.

Такого начала Филипп никак не ожидал и вздрогнул.

— Что за несчастье? — спросил он, сам толком не понимая, что говорит.

— Ах, да ты же сам знаешь, брат.

— Заставьте ее рассказать, она послушается, — посоветовал Бальзамо.

— Как я могу ее заставить?

— Пожелайте, чтобы она говорила, вот и все.

Филипп посмотрел на сестру, мысленно веля ей говорить.

Андреа зарделась.

— Ах, Филипп, — воскликнула она, — как дурно с твоей стороны думать, что я тебя обманываю.

— Значит, ты никого не любишь? — спросил Филипп.

— Никого.

— Выходит, я должен покарать не сообщника, а преступника?

— Я не понимаю вас, брат.

Филипп взглянул на графа, как бы спрашивая у того совета.

— Будьте понастойчивей, — бросил тот.

— Настойчивей?

— Да, смелее задавайте вопросы.

— Это значит не уважать стыдливость юной девушки.

— О, не волнуйтесь, проснувшись, она ничего не будет помнить.

— Но сейчас она сможет мне ответить?

— Вы хорошо видите? — спросил Бальзамо у Андреа.

Услышав его голос, девушка вздрогнула и обратила безжизненный взгляд в сторону графа.

— Хуже, чем когда спрашиваете вы, но все-таки вижу, — ответила она.

— Ну что ж, — проговорил Филипп, — раз ты, сестра, видишь, расскажи мне подробно о той ночи, когда ты лишилась чувств.

— Разве вы не хотите начать с ночи тридцать первого мая, сударь? Истоки ваших подозрений именно там, как мне кажется. Пора выяснить все сразу.

— Нет, сударь, — отозвался молодой человек, — это бессмысленно, я верю вашему слову. Человек, обладающий вашим могуществом, не станет использовать его для достижения низких целей. Сестра, — повторил Филипп, — расскажите обо всем, что произошло в ночь, когда вы лишились чувств.

— Я не помню, — ответила Андреа.

— Граф, слышите?

— Нужно, чтобы она вспомнила и заговорила. Прикажите ей.

— Но ведь она тогда спала…

— Ее душа бодрствовала.

Бальзамо встал, простер к Андреа руку и, нахмурив брови, что свидетельствовало об огромном напряжении воли, приказал:

— Вспоминайте, я так хочу.

— Я вспоминаю, — отозвалась Андреа.

Филипп вытер со лба выступивший пот.

— Что вы желаете знать?

— Все!

— Начиная с какой минуты?

— С той, как вы легли в постель.

— Вы видите себя? — осведомился Бальзамо.

— Да вижу: я держу в руках стакан, поданный мне Николь… О Боже!

— Что такое?

— О, негодяйка!

— Говори же, сестра, говори.

— В воду что-то подмешано: если я ее выпью, я погибла.

— Подмешано? — воскликнул Филипп. — Но зачем?

— Постой, постой!

— Говори сперва о питье.

— Сейчас я поднесу его к губам, но… в этот миг…

— Ну, ну?

— Меня зовет граф.

— Какой граф?

— Вот он, — сказала Андреа, указывая на Бальзамо.

— А потом?

— Потом я отставляю стакан и засыпаю.

— Дальше, дальше!

— Я встаю и иду к нему.

— А где граф?

— Под липами, напротив моего окна.

— Граф так и не вошел в вашу комнату?

— Нет.

Бальзамо бросил на Филиппа взгляд, который явственно говорил: «Вот видите, сударь, я вас не обманул».

— Итак, вы пошли к графу, — продолжал Филипп.

— Да, когда он меня зовет, я подчиняюсь.

— Что нужно было от вас графу?

Андреа заколебалась.

— Говорите, говорите, — воскликнул Бальзамо, — я не буду слушать.

И, упав в кресло, он закрыл уши ладонями, чтобы не слышать слов Андреа.

— Скажите же, что хотел от вас граф?

— Он спросил об одной особе…

Андреа опять запнулась; можно было подумать, что она боится причинить графу боль.

— Продолжайте, сестра, продолжайте, — повторил Филипп.

— Об особе, которая бежала из его дома и, — Андреа понизила голос, — потом умерла.

Хотя Андреа проговорила это очень тихо, Бальзамо, услышав или угадав смысл, издал глухой стон.

Филипп прекратил расспросы, наступила тишина.

— Продолжайте же, — заговорил Бальзамо, — ваш брат желает знать все — пусть так и будет. Что сделал граф, когда узнал все, что хотел?

— Он исчез.

— И оставил вас в саду? — спросил Филипп.

— Да.

— А что тогда сделали вы?

— Когда он ушел, исчезла и сила, благодаря которой я держалась на ногах, и я упала.

— Вы потеряли сознание?

— Нет, я спала, но очень глубоким сном.

— Вы можете вспомнить, что случилось с вами, пока вы спали?

— Попробую.

— Ну так что же?

— Из кустов вышел человек, взял меня на руки и понес.

— Куда?

— Сюда, ко мне в комнату.

— Скажите, вы видите этого человека?

— Погодите-ка… Да… Вижу… Ах! — с недовольством и отвращением воскликнула Андреа. — Да это же опять Жильбер!

— Жильбер?

— Да.

— Что он сделал?

— Положил меня на кушетку.

— Дальше?

— Подождите.

— Смотрите, смотрите, — приказал Бальзамо, — я хочу, чтобы вы видели.

— Он прислушивается… идет в соседнюю комнату… отпрянул, — словно испугался чего-то… спрятался в каморку Николь… О, Боже! Боже!

— В чем дело?

— Появляется другой человек, а я не могу встать, защитить себя, закричать, я сплю!

— Кто этот человек?

— Нет, брат, я не смею…

Сильнейшее страдание исказило лицо Андреа.

— Говорите, кто этот человек, — приказал Бальзамо, — я так хочу!

— Король, — прошептала Андреа, — это король.

Филипп вздрогнул.

— Вот как, — пробормотал Бальзамо. — Этого-то я и опасался.

— Он подходит ко мне, — продолжала Андреа, — заговаривает со мною, обнимает, целует. О Боже, брат!

На глаза Филиппа навернулись слезы, а его ладонь крепко сжала эфес шпаги, подаренной Бальзамо.

— Говорите! Говорите же! — повелительно приказал граф.

— О, какое счастье! Он отчего-то растерялся… замер… смотрит на меня… он испугался… бежал! Андреа спасена!

Прерывисто дыша, Филипп внимал каждому слову сестры.

— Спасена… Андреа спасена… — машинально повторил он.

— Погоди, брат, погоди!

И словно для того, чтобы не упасть, девушка оперлась на руку брата.

— Дальше! Что было дальше? — продолжал спрашивать Филипп.

— Я забыла.

— Что?

— А, нет… Вон он, вон там, в каморке Николь, с ножом в руке.

— С ножом в руке?

— Я вижу его, он бледен, точно смерть.

— Кто — он?

— Жильбер.

Филипп задержал дыхание.

— Как только король ушел, он заходит в комнату, — продолжала рассказывать Андреа, — затворяет за собою дверь, затаптывает свечу, от которой уже затлел ковер, подходит ко мне. Ах!

Девушка вскочила, хотя Филипп ее и удерживал. Тело ее напряглось.

— О, негодяй! — наконец выдохнула она и упала на кушетку.

— Господи! — не смея прервать сестру, прошептал Филипп.

— Это он, он! — пролепетала Андреа.

Затем, приблизив губы к уху брата и сверкнув глазами, она спросила прерывающимся голосом:

— Ты его убьешь, Филипп?

— О, да! — вскинулся молодой человек.

Он вскочил, наткнулся на столик, уставленный фарфором, и опрокинул его.

Раздался звон бьющейся посуды.

Одновременно с этим раздался глухой удар, перегородка вздрогнула, и все остальные звуки заглушил крик Андреа.

— Что это? — удивился Бальзамо. — Дверь открыта?

— Нас подслушивали! — схватив шпагу, вскричал Филипп.

— Это он, — проговорила Андреа, — снова он.

— Кто?

— Жильбер, опять Жильбер. Филипп, ты убьешь его, убьешь?

— Да, да, да! — возопил молодой человек.

Со шпагой в руке он бросился в прихожую, а Андреа вновь упала на кушетку.

Бальзамо кинулся за Филиппом и схватил его за руку.

— Осторожней, сударь, — предупредил он, — смотрите, как бы тайна не вышла наружу. Уже день, а эхо в королевских дворцах разносится далеко.

— Ах, Жильбер, Жильбер, — бормотал Филипп, — он ведь прятался здесь, рядом, он все слышал, и я мог его убить. Будь он проклят, мерзавец!

— Все так, только тише, ради Бога. Вы его найдете, а сейчас нужно заняться вашей сестрой. Видите, она крайне утомлена переживаниями.

— О, да, я понимаю, как она страдает, потому что сам страдаю не меньше. Какое ужасное, непоправимое горе! О сударь, сударь, я этого не переживу!

— Напротив, шевалье, вы будете жить ради сестры. Она в вас нуждается, у нее никого, кроме вас, нет, так любите же ее, жалейте, заботьтесь о ней. А теперь, — помолчав несколько секунд, добавил он, — я, видимо, вам более не нужен?

— Нет, сударь. Простите меня за то, что я вас подозревал, за то, что оскорбил вас. И тем не менее все зло — от вас, сударь.

— Я не стану извиняться, шевалье, но неужели вы забыли о том, что рассказала ваша сестра?

— А что она рассказала? Я совсем потерял голову.

— Если бы я не пришел, она выпила бы приготовленное Николь питье, и тогда в дело оказался бы замешанным король. А уж хуже этого ничего быть не может.

— Да, я вижу, что так или иначе, несчастья нам было не миновать. Разбудите, сударь, сестру.

— Но если она меня увидит, то, возможно, поймет, что произошло. Лучше я разбужу ее так же, как усыпил, — издали.

— Благодарю вас, сударь.

— В таком случае прощайте, шевалье.

— Еще одно слово, граф. Вы, надеюсь, человек чести?

— Вы имеете в виду вашу тайну?

— Граф…

— Ваш намек ни к чему, сударь. Во-первых, я — человек чести; во-вторых, я решил удалиться от света и скоро забуду людей вместе с их тайнами. Однако, если я в состоянии быть чем-либо вам полезен, можете на меня рассчитывать. Впрочем, какая теперь от меня польза, я уже ничего не стою. Прощайте, сударь.

Поклонившись Филиппу, Бальзамо еще раз взглянул на Андреа, которая лежала, откинув назад голову, с выражением муки и усталости на лице.

— О, наука! — прошептал граф. — Какие жертвы и сколь ничтожный результат!

И Бальзамо исчез.

По мере того как он удалялся, Андреа приходила в себя; она подняла тяжелую, словно налитую свинцом, голову и удивленно воззрилась на брата:

— Филипп, что здесь произошло?

Сдерживая душившие его рыдания и героически изобразив улыбку, Филипп ответил:

— Ничего, сестричка.

— Ничего?

— Совершенно ничего.

— А мне кажется, что я была не в себе и видела сон.

— Сон? Что же тебе снилось, милая Андреа?

— Мне снился доктор Луи!

— Андреа! — сжав руку сестры, вскричал Филипп. — Ты чиста, как первый утренний луч, но все здесь складывается против тебя, ты можешь быть обесчещена; на нашу с тобой долю выпало хранить страшную тайну. Я пойду к доктору Луи, чтобы он передал ее высочеству дофине: ты так тоскуешь по родному дому, что можешь поправиться, только живя в Таверне. И мы уедем, быть может, в Таверне, быть может, куда-нибудь еще, и будем жить вдали от всех, любя и утешая друг друга.

— Но, Филипп, — возразила Андреа, — разве я в самом деле так чиста, как ты говоришь?

— Милая Андреа, я тебе все объясню, а покамест приготовься к отъезду.

— А как же отец?

— Отец, — мрачно ответил Филипп, — это уж моя забота, я его подготовлю.

— Он поедет с нами?

— Нет, это невозможно. Повторяю: только мы с тобою, Андреа, только мы.

— Друг мой, мне страшно, ты меня пугаешь. Ах, Филипп, как я страдаю!

— С нами Господь, Андреа, — проговорил молодой человек, — смелее. Я отправлюсь за доктором, а ты не забудь: ты плохо чувствуешь себя вдали от Таверне, но скрывала это от ее высочества дофины. Держись, сестричка, держись, дело идет о нашей с тобой чести.

И не в силах более сдерживать свои чувства, Филипп горячо расцеловал сестру.

Затем он поднял шпагу, вложил ее в ножны и выбежал на лестницу.

Четверть часа спустя он уже стучался в дверь доктора Луи, который жил в Версале даже тогда, когда двор переезжал в Трианон.