Жозеф Бальзамо. Том 2

149. САДИК ДОКТОРА ЛУИ

Доктор Луи, у дверей которого мы только что оставили Филиппа, прогуливался в крохотном саду, окруженном высокими стенами и составлявшем часть угодий бывшего монастыря урсулинок, который преобразовали в склад фуража для королевского драгунского полка.

Прогуливаясь, доктор Луи читал корректурные оттиски своей новой работы, которая вскоре должна была увидеть свет; время от времени он нагибался и срывал на дорожке или на расположенных по обеим ее сторонам клумбах какой-нибудь сорняк, претивший ему как человеку, любящему симметрию и порядок.

Домом доктора занималась единственная служанка, немного ворчливая, как это всегда свойственно прислуге у людей занятых и не любящих, чтобы их беспокоили.

Когда Филипп постучал бронзовым молотком в ворота, она подошла и приоткрыла их.

Однако молодой человек, вместо того чтобы вступить со служанкой в переговоры, оттолкнул ее и вошел. Взору его открылся сад, где разгуливал доктор.

Не обращая внимания на недовольство бдительной стражницы, он двинулся вперед.

Услыхав его шаги, доктор поднял голову.

— А, это вы, — промолвил он.

— Прошу извинить меня, господин доктор, за то, что я ворвался к вам и нарушил ваше уединение, но предсказанное вами случилось: вы мне нужны, и я пришел просить вашей помощи.

— Я обещал вам ее, сударь, и готов оказать, — ответил доктор.

Филипп поклонился; он был слишком смущен, чтобы самому начать разговор.

Доктор Луи понял его нерешительность.

— Как чувствует себя больная? — поинтересовался он, встревоженный бледностью Филиппа и опасаясь, что драма могла закончиться катастрофой.

— Очень хорошо, доктор, благодарю вас. Сестра моя — девушка столь достойная и порядочная, что Господь был бы несправедлив, если бы обрек ее на страдания и опасности.

Врач вопросительно посмотрел на Филиппа: ему показалось, что молодой человек продолжает, как и прежде, все отрицать.

— Значит, она оказалась жертвой чьего-либо обмана, чьих-то козней? — спросил он.

— Да, — доктор, она — жертва неслыханного обмана, жертва гнусных козней.

Врач всплеснул руками и возвел очи горе.

— Увы! — воскликнул он. — Мы живем в ужасные времена; я полагаю, что теперь появилась настоятельная необходимость во врачевателях для целых народов, как в свое время потребовались лекари для отдельных людей.

— Да, — согласился Филипп, — пусть такие врачи поскорее появятся, я больше всех на свете буду рад их приходу. Но пока…

И Филипп сделал угрожающий жест.

— Ах, сударь, — отозвался доктор, — я смотрю, вы из тех, кто видит возмездие за преступление в насилии и убийстве.

— Да, — невозмутимо согласился Филипп, — я — из тех.

— Дуэль, — вздохнул доктор. — Но она ведь не вернет честь вашей сестре, если вы убьете виновного, и повергнет ее в отчаяние, если убьют вас. Сударь, я полагал, что вы — человек здравомыслящий и рассудительный, и мне помнится, вы выражали желание, чтобы все осталось в тайне.

Филипп тронул врача за рукав.

— Сударь, — ответил он, — вы заблуждаетесь на мой счет. От своего я не отступлюсь, мое решение основано на твердых убеждениях и незапятнанной совести, я вовсе не желаю обречь сестру на несчастья и гибель, дав себя убить; я желаю отомстить за нее, убив негодяя.

— И вы, дворянин, способны лишить человека жизни, готовы совершить убийство?

— Сударь, если бы за десять минут до несчастья я увидел, что этот мерзавец, словно вор, проскользнул в комнату к сестре, куда не имел права и ногой ступить, будучи жалким простолюдином, — если бы я это увидел и убил его тогда, любой сказал бы, что я поступил правильно. Почему же я не могу сделать этого сейчас? Разве преступление сделало негодяя неприкосновенным?

— Значит, это кровавое решение вы приняли и умом, и сердцем?

— Да, умом и сердцем! Где бы он ни прятался, придет день, когда я его найду, и в этот день, верьте мне, сударь, убью — безжалостно, не испытывая угрызений совести, убью, как собаку!

— И совершите преступление, — перебил доктор Луи, — равное тому, что совершил он, а быть может, еще более отвратительное. Ведь брошенное женщиной нескромное слово или кокетливый жест может в любую минуту возбудить в мужчине желание, которому он поддастся. А вы говорите об убийстве! Разве нет другого выхода, — брак например…

Филипп поднял голову.

— Должно быть, вам неизвестно, сударь, что Таверне де Мезон-Руж ведут свой род со времен крестовых походов и что моя сестра не менее знатна, чем любая инфанта или эрцгерцогиня.

— Понимаю, а ваш враг незнатен, он деревенщина, мужлан, как любят выражаться люди вашей породы. Да, конечно, — с горькой улыбкой продолжал доктор, — одних людей Господь создал из скверной глины, для того чтобы их убивали другие люди, слепленные из глины высшей пробы. Разумеется, вы правы; что ж, убивайте, сударь, убивайте.

С этими словами врач повернулся к Филиппу спиной и принялся выпалывать сорняки.

Филипп скрестил руки на груди.

— Послушайте меня, доктор, — проговорил он, — речь идет не о соблазнителе, которого поощряли кокетством, не о человеке, в котором разожгли вожделение, как предположили вы. Речь идет о негодяе, воспитанном в нашем доме и евшем наш хлеб, который мы давали ему из сострадания; воспользовавшись тем, что сестра была искусственно погружена в сон и находилась в беспамятстве, чуть ли не в обмороке, он трусливо и предательски обесчестил, осквернил чистую и святую женщину, на которую при свете дня не осмеливался даже поднять глаз. Любой суд, несомненно, приговорил бы его к смерти. Что ж! Я сам буду его судить, столь же беспристрастно, как судьи, и сам казню его. Теперь скажите, доктор: готовы ли вы, представлявшийся мне таким благородным и сильным, оказать мне услугу за деньги или будете ставить свои условия? Не уподобитесь ли вы людям, что угождают другим только для того, чтобы угодить себе? Коли так, то вы вовсе не столь мудры, как мне казалось; в таком случае вы — самый заурядный человек, и, несмотря на презрение, которое вы только что мне выказали, я выше вас, потому что без колебаний доверил вам свою тайну.

— Вы говорите, — задумчиво проговорил доктор, — что виновник скрылся?

— Да, доктор, он явно понял, что все открылось. Услышав, что на него возлагают вину, он тут же сбежал.

— Ясно. Так чего же вы хотите от меня, сударь? — осведомился врач.

— Помощи, чтобы забрать сестру из Версаля и как можно глубже и надежнее скрыть ужасную тайну, которая всех нас обесчестит, если выйдет наружу.

— Я задам вам лишь один вопрос, — сказал доктор.

Филипп возмутился и хотел было что-то возразить, но доктор удержал его.

— Послушайте меня, — промолвил он. — Как философ и христианин, коего вы только что взяли себе в исповедники, я обязан поставить вам условие, но не в обмен за мои услуги, а по праву совести. Человечность — это долг каждого, а отнюдь не доблесть; вы говорите, что намерены убить человека, я же обязан вам воспрепятствовать, как воспрепятствовал бы всеми имеющимися в моем распоряжении средствами и даже силой преступлению, жертвой которого стала ваша сестра. Поэтому, сударь, я умоляю вас дать мне клятву.

— Никогда! Этому не бывать!

— Нет, сударь, — пылко воскликнул доктор, — вы мне поклянетесь, горячая вы голова! Нужно во всем видеть руку Господню, а не подменять ее своей. Вы сказали, что преступник был почти у вас в руках?

— Вот именно, доктор. Догадайся я, что он поблизости, я бы распахнул дверь и оказался с ним лицом к лицу.

— Итак, он бежал, он дрожит, он мучается. А, вы улыбаетесь, кара Господня кажется вам слишком слабой, угрызения совести кажутся вам безделицей! Но погодите, погодите! Вы останетесь подле вашей сестры и пообещаете мне отказаться от преследования преступника. Разумеется, если вы его повстречаете, если сам Бог предаст его в ваши руки… Что ж, я ведь тоже человек… Словом, тогда вы сами решите, как поступить.

— Сударь, это смехотворно! Негодяй убежит, и я никогда его не увижу.

— Как знать… А потом, не забудьте: убийца убегает, ищет, где бы спрятаться, убийца страшится плахи, и тем не менее меч правосудия притягивает его, словно магнит, и в конце концов он покорно склоняет перед ним голову. Да и разве вам хочется разрушить все то, что вы уже сделали с таким трудом? Ведь, убив человека, вы доставите радость свету, которому не сумеете доказать, что ваша сестра ни в чем не виновата; вы сделаете это на радость любопытным бездельникам, которые потешатся дважды: во-первых, когда вы предадите огласке покушение на сестру, а во-вторых, когда покараете насильника. Нет-нет, послушайте моего совета и молчите, скрывайте свое несчастье.

— Но если я убью этого мерзавца, кто будет знать, что я сделал это из-за сестры?

— Если вы его убьете, вам придется правдоподобно объяснить причину его смерти.

— Ладно, доктор, согласен, я не стану преследовать преступника, но Господь справедлив: он использует безнаказанность как приманку и предаст мне негодяя.

— Если так, это будет Божий приговор. Дайте вашу руку, сударь.

— Вот она.

— Скажите, что нужно сделать для мадемуазель де Таверне?

— Нужно, дорогой доктор, найти предлог, под которым она могла бы на некоторое время удалиться от ее высочества дофины: тоска по дому, свежий воздух, образ жизни…

— Это несложно.

— Да, это ваша область, я надеюсь на вас. Тогда я увезу сестру в какой-нибудь глухой уголок Франции, в Таверне к примеру, подальше от чужих глаз, подальше от подозрений.

— Нет, сударь, это невозможно: бедное дитя нуждается в постоянном уходе и утешении; ей понадобится помощь науки. Позвольте лучше мне подыскать для нее неподалеку, в округе, которую я хорошо знаю, убежище, где она будет во сто раз безопаснее и спокойнее, нежели в каком-нибудь безлюдном месте, куда вы собираетесь ее забрать.

— Вы думаете, доктор?

— Да, и не без оснований. Подозрения всегда расходятся от центра, подобно кругам на воде от брошенного камня; при этом камень остается на месте, и, когда волнение успокоится, ничей взор не ищет причины рядом, так как она скрыта под толщей воды.

— Тогда, доктор, за дело.

— Нынче же приступлю, сударь.

— Предупредите ее высочество дофину.

— Сегодня утром.

— А остальное?

— В течение суток вы будете знать мой ответ.

— О, сударь, благодарю, вы — мой спаситель.

— Что ж, молодой человек, теперь, когда мы с вами обо всем условились, займитесь своим делом: ступайте к сестре, утешайте ее, служите ей защитой.

— Прощайте, доктор!

Проводив Филиппа взглядом, пока тот не исчез из виду, доктор вернулся к своим занятиям: прогулке, корректурным оттискам и сорнякам в своем садике.