Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе

ЩУКА В СОБАЧЬЕЙ ШКУРЕ

И. танцевала. И все ее движения повторял, как будто привязанный к ее ногам, маленький песик на коротких ножках и с вытянутой, как у щуки, мордой. Он мне мешал. Я дал ему это понять при помощи ноги. Тогда песик озлился и вцепился зубами в мой ботинок. Я попытался стряхнуть мерзкое животное, но оно не отцеплялось. Я тряс ногой до тех пор, пока с него не свалилась собачья шкура и оно не предстало в своем истинном обличье. Это была щука.

Как поступают с рыбой, я знал. Я вынул перочинный нож и вспорол ей брюхо от жабр до хвоста. После этого я наступил на щуку свободной ногой и распластал ее, точно камбалу. Тогда она отпустила мою ногу, чтобы вцепиться в ту, которой я ее придавил, но ей никак не удавалось вывернуться. Она мотала головой из стороны в сторону, разевала зубастую пасть, но сделать ничего не могла. Я разглядывал ее розовое нутро: обнажившийся хребет, тонкие ребра и все прочее. Сейчас она устанет и затихнет, подумал я. Но ничуть не бывало. Казалось, то, что я с ней сделал, прибавило ей злости и энергии. Стало закрадываться беспокойство — не буду же я вечно вот так стоять, прижимая ее к полу. А что, если я ее отпущу? Я снял ногу и отскочил в сторону. Щука бросилась за мной. Я выбежал из комнаты и захлопнул дверь, и держал дверь за ручку, а она там скреблась и, мне почудилось, даже взвизгивала от злости. Я растерялся.

И тут я увидел свою удочку, прислоненную к стене. Я мог до нее дотянуться свободной рукой. Ха-ха! Я торжествовал. Схватив удочку и чуть-чуть приоткрыв дверь, я забросил леску. Почему-то был я уверен, что щука обязательно клюнет. И мне сразу стало легко и спокойно. И я отпустил дверь и в следующий момент уже забыл про щуку.

Про И. я тоже не вспомнил.

ФИЛОСОФ

Проезжала красная кавалерия. Кавалеристы ехали строем по нашей улице и пели какую-то новую песню — я сначала помнил слова, а теперь забыл. Бабы и дети кидались под копыта коней, приветствуя красных конников. Отдельно от всех, рядом со строем, ехал на белом коне удивительно картинный кавалерист с русым чубом. На него все обращали внимание, подталкивали друг друга, показывали пальцами. «Фильм снимают, что ли?» — подумал я. Но нигде никакой аппаратуры не было видно. Так перед закатом они проехали через нашу деревню и скрылись в облаке пыли, оставив в наших сердцах красивое воспоминание.

А вечером этого же дня со всей своей пронзительной остротой передо мною встал извечный русский вопрос: «Как дальше жить?» Ко мне зашел мой приятель, и я ему выложил свое сомнение. Ответа, конечно, он не знал, но зато знал, где живет философ...

Мы постучали. Нам открыл кавалерист с русым чубом.

БОЛЬШОЙ ТЕАТР

Совершенно случайно я оказался в одной ложе со знакомым, которого не видел много лет. Не то чтобы мне было неприятно с ним встречаться, а просто я забыл об его существовании.

Давали «Травиату». В самый патетический момент вдруг чувствую, чем-то твердым тычут мне в бок. Это, оказывается, мой знакомый сует свой бинокль.

— Посмотри, посмотри, — зашептал он так громко, что оркестра не стало слышно. — Видишь в седьмом ряду пятое кресло справа от прохода? Нашел? Это моя жена с нашим новым соседом. Но это ничего не значит, потому что истинный смысл происходящего нам неизвестен.

С тех пор я часто вспоминаю этого мудрого человека.

КОШКА СО СКОВОРОДКОЙ

Кто-то легонько куснул меня за ногу и тихо засмеялся. Я посмотрел вокруг — кроме небольшой серой кошки, никого рядом не было.

— Ты что, сбесилась? — прикрикнул я на кошку. — А ну, брысь отсюда!

Кошка отбежала на безопасное расстояние и села. На ее морде застыла ухмылка.

Вошла хозяйка. Мы возобновили разговор, и я забыл про кошку. Мы спокойно разговаривали, и вдруг — быстрый стук маленьких когтей по полу, и в следующее мгновение кошка повисла у меня на спине, вцепившись в пиджак.

— Пошла вон! — закричала хозяйка и, отцепив кошку, швырнула ее в угол.

Кошка ударилась о стену и, перевернувшись в воздухе, упала на пол.

— Ты мне сделала больно! — пожаловалась кошка плаксивым тоном.

— Если будешь приставать, выброшу из комнаты, — пригрозила хозяйка, и уже ко мне: — Извините, ради Бога.

— Пустяки. Весьма занятное животное, — сказал я с подчеркнутой любезностью, хотя, откровенно говоря, мне было немного не по себе.

Некоторое время мы могли спокойно беседовать. Я, правда, иногда озирался по сторонам, но кошки нигде не было видно.

И все-таки она как-то незаметно подкралась и снова прыгнула мне на спину. На этот раз хозяйка разозлилась не на шутку. Схватив кошку за шиворот, она выбежала из комнаты. Вернувшись, сообщила радостно:

— Я ее подбросила соседям!

Не успел я и рта раскрыть, как в комнату ворвался взъерошенный пожилой человек в пижаме и, швырнув кошку об стену, заорал:

— Я больше не намерен терпеть ваши хулиганские выходки! Я сейчас вызову милицию! Я...

И дальше в таком же духе. А кошка тем временем, быстро оправившись от удара об стену, нашла где-то тяжелую чугунную сковородку с ручкой, подкралась к человеку в пижаме и стукнула его этой сковородкой по лодыжке. Человек взвыл от боли и запрыгал на одной ноге. В следующий момент он пулей вылетел из комнаты — вероятно, и на самом деле за милицией.

Это было очень смешно — кошка со сковородкой и человек, прыгающий на одной ноге. Мы расхохотались. Кошка тоже засмеялась и, продолжая весело смеяться, закружилась по комнате, лихо размахивая сковородкой.

— Ну, хватит, хватит, — сказала ей наконец хозяйка. — Положи сковородку на место, а то опять разобьешь что-нибудь.

В ГОРОДЕ-МУЗЕЕ

Собственно, это был городок-музейчик — такой весь из себя миниатюрный, разноцветный и кудрявый. Состоял он из одной улицы, огромного парка с прудами-лебедями и дворца. Вход туда был бесплатный, а за выход брали рубль.

Захотелось и мне там побывать. Вошел я и иду по главной аллее. Гляжу, люди почему-то не гуляют, а стоят — по одному, по двое — и молчат или тихо шепчутся. Например, стоит женщина около щита с огромным плакатом и как будто спит с открытыми глазами. А на плакате изображено ее лицо с таким же точно выражением. Еще прошел мимо пары — мужчина у женщины вынул одну грудь из платья и целует, а она закрыла глаза и блаженно улыбается. Я хотел вернуться и рассмотреть поподробнее — думаю, может, показалось, но постеснялся все-таки.

Дошел я до дворца на зеленой горке. К нему вела белая каменная лестница. Посетители здесь стояли особенно густо, но никто не решался ступить на лестницу. Остановился и я — наверно, думаю, запрещено подходить к самом дворцу, потому что кирпичи с него падают.

Стоим так и смотрим. И вдруг все зашевелились, и, как ветер в сухих листьях, зашелестело: «Император!.. Император!..» Я сначала ничего не понял, а потом посмотрел туда, куда все глядели, и увидел его. Павел I вышел из-за угла дворца и теперь медленно шел вдоль его фасада. Он был весь в черном и в черных чулках, только лицо, парик и перчатки были белые. Он тяжело опирался на палку и выглядел больным. Когда дошел до лестницы, остановился, погрозил нам сверху палкой и дальше пошел. Через минуту он скрылся за другим углом...

«Вот повезло так повезло — думал я, возвращаясь по главной аллее, — такое увидеть, да еще всего за рубль!»

При выходе я протянул служителю металлический рубль.

— Пять, — твердо сказал служитель.

— Как пять, когда ведь вот написано, что рубль! — возмутился я.

— А сегодня пять, — сказал он, и в голосе его чувствовалось нетерпение.

— А за что же еще-то четыре? — спросил я.

— А Павел Первый вам что, ... собачий?

— Нет, конечно, не ... собачий, — вынужден был согласиться я и, поскорее сунув ему пятерку, ушел пристыженный.

В ПАРТИЗАНАХ

— А вы чего тут рассиживаете, когда все бегают?

Это был инструктор по бегу. Он остановился около нас, а мимо пробегали в трусах и потных майках его подопечные. Они только что преодолели крутой подъем и шумно дышали. Инструктор тоже запыхался. Похоже, мы были для него предлогом остановиться и немного передохнуть.

— А мы из другой группы, — сказал я насмешливо.

— Из какой вы группы? — спросил он строго.

— Из высшей. Как видите, мы уже сидим, а вы все еще бегаете. Он смешался. Но тут подбежал еще один инструктор и шепнул первому на ухо — так, чтобы мы услышали:

— Отойди подальше, они сидят на мине.

Слышал звон, да не знает, где он, подумал я. Но товарищ Б. запаниковал. Нервы не выдержали.

— Давайте сядем вон там, на горочке, — предложил товарищ Б. и уже начал подниматься.

— Сидите, — сказал я твердо. — Сколько времени?

Товарищ Б. посмотрел на часы:

— Без пяти двенадцать.

— Так вот, уважаемые, — сказал я, обращаясь к инструкторам, — через пять минут вы узнаете, где именно находится мина.

Они переглянулись и побежали. Ровно в двенадцать раздался страшный грохот — это взлетел на воздух железнодорожный мост. Мы с товарищем Б. разделись до трусов и, став совершенно неузнаваемыми, побежали в другую сторону.

ГАЛОШИ

В домоуправлении попросили меня навести критику на некоторых жильцов, которые при входе в подъезд не снимают галош. Поколебавшись, я согласился и попросил выписать мне красок, поскольку собирался рисовать цветные карикатуры. Мне обещали.

И вот как-то сижу я вечером дома, и раздается звонок в дверь. Открываю — и входит техник-смотритель с ведром.

— Вот краска, — говорит он, ставя ведро у порога. — Мы положили перед входом в подъезд специальный коврик, а вы поливайте его ночью краской. Если кто не снимет галош, мы его узнаем по следам.

— Помилуйте, — говорю я, — это совсем не то, о чем вы меня просили. Одно дело — искусство, а это же физическая работа!

— А вы не брезгуйте общественными поручениями. Нам ведь ничего не стоит вас выселить, хотя бы вы и снимали галоши.

Я вообще не ношу галош, я просто разуваюсь внизу. Но это детали.

— Я художник, а не маляр, — сказал я гордо, гадая в то же время, может ли он действительно меня выселить или нет.

— Ну что ж, гражданин художник, покажите в таком случае вашу сегодняшнюю прописку.

Он очень уверенно это сказал. Он уже наверняка знал, что я сегодня не ходил в милицию. То есть он не мог не знать этого, поскольку каждый вечер получал сводку о прописке всех жильцов своего участка.

— Я сегодня не успел. Закрутился, знаете ли...

— А на той неделе в среду вы тоже закрутились? И в прошлом месяце, двадцатого?.. Ну, дак как?

Это было посерьезнее галош.

— Хорошо, оставьте краску.

Я подумал, что завтра с утра схожу в милицию, повинюсь, пообещаю впредь не пропускать ни одного дня, а после этого пошлю техника-смотрителя на ... Вместе с его краской. Какое мне дело до чьих-то галош, я-то их не ношу!

ОСВАТЕНГО

— Осватенго! — крикнул грозно индеец, нацеливаясь копьем мне прямо в грудь.

— Да, да, осватенго, — поспешил согласиться я.

А вдруг все наоборот, подумал я и облился потом от страха. А что, если нужно как раз отрицать это самое «осватенго»?.. Но индеец, видимо, удовлетворился моим ответом и опустил копье.

— Прошу, — сказал он и пригласил жестом к костру.

Гологрудые женщины, сидевшие у костра, потеснились, освобождая нам место. Некоторое время мы молча ели какую-то ящерицу, запеченную на углях. Поев и вытерев об ляжку ближайшей женщины свои ладони, индеец спросил:

— Ну, как там у вас, в России?

Как там у нас, в России, я и сам не знал.

— Да все так же, — ответил я.

— Это хорошо, — сказал индеец, раскуривая трубку. — Осватенго.

Ну, и слава богу, подумал я. Как бы там ни было у нас, в России, а здесь пока мне хорошо. Осватенго.

ПАМЯТНИК

Я пошел по грибы и наткнулся в лесу на немецкого автоматчика.

— Гутен морген, — сказал я и замер.

Немец даже не пошевелился. Он держал автомат на изготовку и смотрел куда-то поверх моей головы. Я постоял-постоял и наконец понял, что это не живой человек, а памятник. Я подошел и потрогал его. Похоже, что памятник недавно покрасили. Как в парках каждый год красят статуи пионеров с горном и спортсменок с веслом. Ну и стой, подумал я и пошел дальше. А дальше уже не было грибов. Странным все это мне показалось.

В КОНЦЕ ВОЙНЫ

В отряд меня привела знакомая по университету, с которой у меня был роман на втором курсе. Командира отряда звали Матвей Борщ. Скорее всего, это был псевдоним. Потому что если бы он действительно был мадьяром, то постарался бы скрыться под русской фамилией. Познакомившись, мы поели гуляша, а потом он начал задавать вопросы.

— У вас своя фамилия или псевдоним? — спросил он, театрально ковыряя в зубах чекой от гранаты.

— Вы имеете право мне не доверять, — сказал я, немного обиженный. — Но что бы я вам ни сказал, вы ведь все равно не сможете проверить...

— Почему же, — сказал Борщ спокойно. — Мы можем поднять ваше личное дело.

— У меня своя фамилия.

— То-то же. А где вы, кстати, родились?

— Кстати или некстати, но родился я в Новгороде.

— Прекрасный город. Помню, в одна тысяча девятьсот...

И тут раздался взрыв. Когда я вышел из-под обломков блиндажа, на поляне стоял танк и, высунувшись по пояс из башни, мне махал рукой Сталин в американской полевой форме. Вот все и устроилось, подумал я.

КЛЮЧ

Я собирался в отпуск, и тут пришли какие-то люди из домоуправления — по общественной линии — и сказали, что у нас будут делать капитальный ремонт. Я сказал, что уезжаю в отпуск. А они сказали, что, если я не оставлю ключа, они взломают дверь. А я сказал, что в таком случае я ее вообще не буду запирать. А вот это не положено, сказали они, потому что милиция запрещает оставлять дверь открытой на случай грабителей, и, если дверь окажется незапертой, они вызовут слесаря, врежут новый замок, запрут, а потом взломают. Зачем же взламывать, сказал я, если у вас будет ключ от нового замка? А нам не положено иметь ключи от чужих квартир, если их не передал нам квартиронаниматель, сказали они, мы не имеем права открывать такими незаконными ключами чужие квартиры. А взламывать имеете? — спросил я. А взламывать имеем, сказали они. Тогда я вообще буду вынужден отказаться от квартиры, сказал я. А кто же вам позволит? — спросили они. Действительно, подумал я, кто? Я перебрал в памяти все известные мне учреждения и не вспомнил ни одного, дающего такие разрешения. Ну, ладно, сказал я, вот вам ключ, и до свиданья. А расписку? — спросили они. Какую расписку? — спросил я. В том, что этот ключ мы не силой у вас отняли, а вы сами его отдали, сказали они. Я написал расписку, лишь бы отвязались. Они приложили печать и наконец ушли. А когда они ушли, мне вдруг расхотелось ехать в отпуск. А кто же вам позволит не ехать? — услышал я голос из-за двери. Я бросился к двери, но дверь не открывалась. Тогда я подумал: может, через замочную скважину увижу того, кто это сказал? Но там торчал ключ, вставленный снаружи...

ПАССАЖИРЫ

По вагону шел контролер и своими хирургическими никелированными щипцами откусывал пальцы у пассажиров. Никто не вскрикивал, никто не позволил себе даже застонать.

— Ваши пальцы, — услышал я у себя над головой и еще глубже засунул руки в карманы куртки. — Вы что, заснули?

Контролер стоял рядом и нетерпеливо щелкал щипцами.

— У меня нет пальцев, — соврал я, не решаясь посмотреть вверх.

— Доездился! — злорадно заключил контролер и пошел дальше. Его, видимо, вполне удовлетворил мой ответ.

Почему же остальные не говорили ему этого — ведь так просто, оказывается, избежать увечья, подумал я, шевеля пальцами в карманах.

В ДОМЕ ПОРТНОГО

Я поселился в доме умершего человека — портного по профессии. В одном углу буфета я нашел аккуратно сложенную кучку обрезков материи, в другом — мелки и свернувшиеся гадюками сантиметры. В центре большой комнаты, как алтарь, стояла ножная швейная машина. И когда ночью стучал и трясся от ветра оторванный водосточный желоб на крыше, мне чудилось, что это стучит швейная машина, подгоняемая невидимой ногой своего хозяина. «Что он шьет?» — гадал я, лежа в темноте. Утром я с опаской заглядывал в большую комнату, но никаких следов ночной работы не обнаруживал. Это ветер, говорил я себе и спокойно шел в лес или на озеро...

Но однажды уже под вечер в дверь постучал какой-то человек. Я ему открыл. Он вошел в кухню, сел без приглашения к столу и разложил перед собой какие-то бумаги.

— Что вам нужно? — спросил я не очень дружелюбно, потому что бесцеремонность этого человека мне не понравилась.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Я налоговый инспектор, — сказал он так, как будто это было написано у него на лбу, а я не смог прочитать по неграмотности.

— Ну, и что же вам все-таки нужно от меня?

— Мы установили, что вы шьете по ночам. Вот сумма, с которой вы должны платит налог... — Он ткнул пальцем в бумагу. — А вот сумма налога.

Я посмотрел на то место, где остановился его палец. Сумма налога превышала мой заработок за год.

— Но я не шью! — закричал я. — Я не умею шить! Она сама шьет!

— А нас не интересует, кто именно шьет. Вот вам извещение, и будьте добры внести деньги в районное отделение банка в трехдневный срок. В противном случае пришлем судебного исполнителя.

Он невозмутимо собрал свои бумаги и ушел, оставив на столе маленькое извещение.

А ночью машина снова стучала, и утром снова я не обнаружил никаких следов.

АЯЧЧО

Я уже лег, когда вошел Наполеон. Посмотрев на меня, он сказал: — Какой же ты маленький, советский человек!

Я вытянулся насколько мог на своей койке и замер, весь напряженный.

— А вот это уже нечестно! — закричал он и захлопал в ладоши.

Тогда я откинул с лица простыню и встал. Император был, разумеется, ниже меня ростом, но ведь он имел в виду совсем не это. Он был просто умен. Как-то надо было защищать советскую власть.

— Сыграемте в «очко», — предложил я.

Наполеон швырнул треуголку в угол, где стояла обувь, и, заученным движением раздвинув фалды серого походного сюртука, сел за стол. Я снял со стола чайник и вытер клеенку.

— По скольку играем? — спросил я, тасуя колоду.

— Я ставлю Польшу. А вы?

Я стал перебирать в уме все советские республики, в которых побывал. Нужно было не дать больше, но и не оскорбить партнера недооценкой его ставки.

— Таджикскую ССР, — сказал я, не очень уверенный в том, что моя ставка соответствует.

Если сравнивать горы Польши и Таджикистана, то последний, конечно, не чета первой. С другой стороны, конечно, Таджикистан не имеет выхода к морю. Но зато в Польше не растет хлопок...

— Согласен...

Мы играли всю ночь, выпили три чайника чая, и в результате оказалось, что никто из нас ничего не выиграл. То есть бывали такие моменты, когда он проигрывал мне чуть ли не всю Европу, и такие, когда я оставался с одной лишь Чукоткой на руках, но ведь это только процесс, важен же результат. И вот когда уже передали последние известия по радио и началась утренняя зарядка, он, посмотрев на часы, сказал:

— Последний роббер. Я ставлю Корсику.

— Я ставлю Новгород, — сказал я, не задумываясь.

Объективно рассуждая, ставки были неравноценные. Корсика — просто остров. Новгород же — эпоха в истории России. Но ведь субъективно-то Корсика для него была не менее дорога, чем для меня Новгород.

— Целиком или по частям? — уточнил я на всякий случай.

— Как хотите. Можно и по частям. Аяччо.

— Спас-Нередица.

Спас-Нередица была восстановлена совсем недавно, то есть того, чем она была раньше ценна — знаменитых фресок, там уже не было. Он, вероятно, этого не знал. А, собственно, что такое Аяччо? Порт местного значения на Средиземном море и больше ничего...

— Хватит, — сказал он после третьей карты.

— Двадцать, — сказал я, показывая свои.

— Вечно вам, русским, помогает ваш дикий климат, — проворчал явно огорченный император.

Он поднял с пола треуголку и ушел, даже не простившись. А при чем тут климат, удивился я, ведь сейчас лето, тепло, люди купаются... А Аяччо-то теперь мой, перебил я сам себя.

Аяччо-то мой, но как туда поехать, вот в чем вопрос.

УЛИЧНЫЙ ИНЦИДЕНТ

Врач выслушал мою душу и сказал:

— Вы совершенно здоровы, я не могу вам выписать больничный.

— А тело, а тело! — выкрикнул я в отчаянье. — Ведь оно отказывается мне служить!

— Вы переоцениваете значение этого фактора, — сказал он важно. — Главное все-таки душевное здоровье.

Я понял, что ничего уже не добьюсь от медицины. И вышел из поликлиники. Нужно было как-то добираться до дома. Подошел троллейбус, но тело отказалось лезть в давку, потому что там было бы душно. Я пошел пешком, но и это не понравилось моему телу — оно очень скоро устало и даже начало прихрамывать. Мне все это надоело, и я сказал душе:

— Ты — это я. Плюнь на тело, расстанься с ним, будет значительно веселее...

С высоты мне было отлично видно, как подбежали люди, как подъехала «скорая помощь». Сколько раз я был свидетелем подобных уличных инцидентов и не понимал их смысла.

ЛЯГУШКИ И НОГИ

Не правда ли, странное положение должен был занимать я, если мог видеть только чьи-то босые ноги — несколько пар ног и множество лягушек, увертывавшихся от них? Шла игра под названием «Лягушки и ноги» — не такая уж безобидная, как может показаться на первый взгляд. По правилам этой игры ноги могут давить лягушек только в пределах площадки размером 5x5 м, и если лягушка перепрыгивает через границу площадки, она считается выбывшей из игры. Лягушки, со своей стороны, могут кусать ноги, и если какая-либо пара ног переступает границу площадки, она также считается выбывшей. Игра продолжается до тех пор, пока на площадке не останутся либо одни ноги, либо одни лягушки. Правила справедливые, но дело в том, что у лягушек от природы нет зубов и их укусы не причиняли ногам никакого вреда. Поэтому все лягушки стремились выбыть из игры, но удавалось это лишь единицам.

Мне было непередаваемо неприятно следить за этой игрой, но я ничего не мог поделать — я сам в ней участвовал в качестве зрителя, поскольку не захотел быть ни «ногами», ни «лягушкой». Я тоже подчинялся правилам, по которым зрители должны висеть вниз головой до тех пор, пока игра не кончится. А когда висишь вниз головой, глаза закрыть очень трудно.

В эту игру у нас играют с незапамятных времен.

ГЕОГРАФИЯ

— Вы тоже туда? — спросила женщина, кивнув на дверь.

А куда же еще? Других дверей там не было. Я уже полчаса ждал и злился. Когда я сдавал вступительные экзамены, все происходило значительно быстрее.

— Представляете, — заговорила она снова, как только села рядом со мной, — я знаю географию и все-таки боюсь. Больше всего на свете я боюсь экзаменов. И вот, надо же было случиться такому...

Болтовней она пыталась заглушить в себе страх. В этом смысле приемная экзаменатора ничем не отличается от приемной зубного врача.

— Недавно во время отпуска я попыталась перейти государственную границу. Вы уж извините, что я с вами так откровенна. И вот пришла я туда, где должна быть граница, спрашиваю у местных жителей, а они не знают или делают вид, что не знают, где граница. Несколько часов я проплутала по лесу, пока меня не задержали пограничники. Оказывается, я дважды перешла границу, не подозревая об этом: сначала туда, а потом обратно. Вчера я вышла первый день на работу после отпуска, и меня сразу же вызвали в отдел кадров. Дали направление на экзамен по географии. Сказали, что без знания границ СССР я не могу занимать свою должность. А вас тоже направили?

Никто меня не направлял, я сам пришел. Хотя со мной был аналогичный случай, но, слава Богу, об этом никто не узнал, поскольку, не найдя, как и она, границы, я пошел, как потом оказалось, в противоположную сторону и шел до тех пор, пока не вышел к платформе «Челюскинская».

— Нет, не направили. Я хочу сдать географию, чтобы получить надбавку к зарплате.

— Скажите, а если я сдам, мне тоже дадут надбавку? — спросила она, оживившись.

Ну и наглая же баба, подумал я и, не ответив ей, демонстративно повернулся к плакату, на котором были изображены Солнце и человек с фонарем, ползающий на карачках вокруг полосатого столба с надписью «СССР».

ТЕЛЕГРАММА

Лег я спать и жду, когда придет сон, а он все не идет и не идет. Тогда я встал и поставил чайник. Чайник уже начал закипать, когда раздался стук в дверь. Я подошел к двери и прислушался.

— Кто там? — спросил я.

— Телеграмма, — ответил из-за двери женский голос.

Я поспешно открыл дверь. У моего порога стояла женщина умопомрачительной красоты.

— Входите, — засуетился я и распахнул дверь пошире.

Она вошла в комнату и с интересом осмотрелась. Мне неудобно было стоять перед ней в халате, и я машинально спросил:

— А где же телеграмма?

— Это я, — ответила она с обезоруживающей улыбкой.

У меня уже совсем помутилось в голове — до того она мне нравилась.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласил я ее к столу, — я сейчас... вот и чайник вскипел...

Телеграмма, не раздеваясь, села. Я заварил чаю, принес чашки, сахар, хлеб, масло.

— Вы снимите плащ, — предложил я, уже наливая чай.

— Если можно, я так посижу, — извиняющимся тоном сказала Телеграмма.

Она явно засмущалась. Мы стали пить чай. И вдруг меня пронзила мысль, от которой я даже поперхнулся горячим чаем: на ней ничего нет под плащом, она там голая! Я закашлялся.

— Что с вами? — участливо спросила Телеграмма.

— Так... Ничего... Извините...

Мне уже не хотелось чаю. Да и она сделала всего один глоток из вежливости и теперь чего-то ждала от меня. Я встал и подошел к ней.

— Разрешите, я сниму с вас плащ, — сказал я, сильно волнуясь.

— Если вам так хочется...

Она тоже встала, повернулась ко мне спиной и приподняла руки, чтобы мне удобнее было раздевать ее... Под плащом на ней был гидрокостюм из толстой резины без единой застежки.

— Вот видите, — сказала она печально и взяла у меня из рук свой плащ.

— Но как же так... — бормотал я, лихорадочно пытаясь что-то придумать.

— Ничего не поделаешь, — вздохнула Телеграмма, надевая плащ. — Спасибо за чай. Спокойной ночи.

И ушла.

ДИСЦИПЛИНА И НЕРВЫ

Развернул я утром газету, как всегда, и увидел свой портрет. Что за черт! Можно было бы подумать, что просто похожий человек, если бы не подпись: «А.Г. Гаврилов, особо опасный преступник».

Я сразу же позвонил в редакцию газеты и говорю:

— Вы напечатали мой портрет, но это какое-то недоразумение...

Меня прервали:

— A-а, сами объявились. Отлично. Сидите дома и ждите, за вами скоро приедут.

И повесили трубку. После этого, конечно, глупо было уходить из дому — могли бы подумать, что скрываюсь. Так я прождал до вечера. А вечером приходит ко мне какой-то человек и говорит:

— Вы победили в конкурсе «Дисциплина и нервы». Мы ста человекам разослали газеты с их портретами, и все, кроме вас, сбежали.

После этого я вообще не читаю газет.

ДЕЛО О НАСЛЕДСТВЕ

Долгое время меня ужасно мучила мысль о наследстве: что я буду делать с огромным наследством, если вдруг в Америке скончается какой-нибудь неизвестный мне богатый родственник и меня разыщут? Я пошел посоветоваться в юридическую консультацию, а юрист мне и говорит:

— Я не вполне вас понимаю. Вы что, не хотите, чтобы вас нашли?

— Не хочу, — говорю.

— Тогда перемените фамилию и возраст.

— А как? — спрашиваю.

— Проще простого — обменяйте паспорт.

Как мне самому это в голову не пришло, удивляюсь. Я пошел туда, где обменивают паспорта.

— Мне нужен паспорт на имя Мамонта-Дальского, — говорю в окошечко, — лет этак на тридцать.

— Минуточку, — ответило окошечко женским голосом. — Имя, отчество?

Я не думал об этом.

— Иван Иваныч, — сказал я.

— Вот, пожалуйста. Иван Иванович Мамонт-Дальский, тридцать три года.

Я вышел оттуда совсем другим человеком. Только один день я и пожил спокойно, потому что на следующее утро мне пришло вдруг в голову: а что, если у Мамонта-Дальского есть богатые родственники в Америке?

СЛУЧАЙ В БРАКЕМОНТСКОМ ЗАМКЕ

В Бракемонтском замке стало неспокойно. Графиня Изабелла сбилась с ног. Каждый день прибывали эшелоны с ранеными, и каждый день проходили антивоенные демонстрации. Первые дни раненые не расставались со справками о ранениях, но потом присоединялись к демонстрантам.

В то утро графиня, пробудившись от беспокойного сна, первым делом подошла в одной рубашке к окну и прочитала появившийся за ночь лозунг на стене рядом с главными воротами: «Долой грязную войну!» Владетельная графиня де Круа заплакала от бессилья.

Тем временем к замку подъехал рыцарь Бромлей и уже стучался в ворота.

— Откройте! — крикнула из окна графиня.

Рыцарь Бромлей вошел в спальню графини в запыленных доспехах. Его боевой двуручный меч волочился за ним по паркету.

— Что нового, Бромлей? — спросила нетерпеливо графиня.

— Этот презренный шут Дьен Бьен Фу снова просит подкрепления.

— А пошли они все на ...! — в сердцах выругалась графиня. Рыцарь Бромлей не поверил своим ушам.

— Простите, что вы сказали?

— И вы туда же идите. Ну, чего стоите как столб? Идите. Народ сложил песни о доблестной графине Изабелле. И это несмотря на то, что она вела непопулярную в народе войну.

В ТО УТРО

Когда в то утро я вышел из дома, предо мной предстала удивительная картина: все куда-то бежали с мешками и веревками.

— Что происходит? — спросил я у человека, который замешкался, потому что у него свалился ботинок с ноги.

— Массовый отлов социал-демократов!

— Оппортунистов, что ли? — попробовал я уточнить.

— Да нет, всяких! Пятнадцать рублей за шкурку дают! — крикнул он уже на бегу.

Я подумал, а как они их отличают? На всякий случай я снял очки и вернулся домой.

О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

Нашел наконец я место в одной редакции. Положили мне оклад содержания 160 рублей в месяц. Когда я пришел в первый день и немного осмотрелся, меня удивило, что все мужчины, независимо от возраста, там были лысые — как будто их специально подбирали, как, скажем, раньше на флот брали только высоких. Но я-то не лысый, подумал я, значит, не специально, просто такое совпадение. Мало ли какие бывают совпадения. Вот, например, когда я сдавал приемный экзамен по истории СССР в университет, экзаменатор и ассистент оба были одноглазые.

Я уже неделю осваивался, когда мне сказали, что со мной хочет познакомиться главный редактор. Я вошел в кабинет и вместо главного редактора увидел моего бывшего одноклассника, которого не любил за подлый характер. Но я сделал вид, что не узнал. Вообще-то, действительно было трудно его узнать — он был совершенно лысый.

— Садитесь, — сказал он и показал на низкое кресло перед столом.

Я сел. Он зашел сзади и погладил меня по голове.

— Сделал вид, что не узнал, да? А ведь узнал, узнал, шельма, по глазам вижу, узнал, — говорил он ласково, гладя меня по голове.

Как он может видеть по глазам, стоя за моей спиной? — подумал я. Но и повернуться к нему лицом я тоже не мог, не вставая. А встать я не мог, потому что он давил рукой на мою голову. Двадцать лет назад попробовал бы он надавить. Как быстро летит время!

— Узнал ведь? — продолжал он все так же ласково. — И я тебя узнал, хоть ты и изменился. Вот и волосы у тебя поредели. Не те уже волосы. Нет, не те. Но ведь и эти придется вырвать.

С последними словами он не очень сильно потянул меня за волосы — просто чтобы показать, как их будут вырывать.

— Не надо, — сказал я, невольно приподымаясь.

— Почему же не надо? Все лысые, а ты что же, один хочешь ходить белой вороной?

— Нет, конечно, я не хочу белой вороной, — сказал я, пытаясь как-нибудь высвободиться, — но зачем же выдергивать, я могу регулярно брить голову.

— Э-э нет, дорогой, таковы уж условия нашей работы. — Он оставил наконец в покое мою голову и уже сидел за столом, возвышаясь надо мной. — Даже если бы я и сделал тебе поблажку в память нашей дружбы, коллектив был бы против. А у нас очень крепкий коллектив. Ты в этом убедишься, когда вольешься в него. Здоровый коллектив. Считай, что мы договорились. Ведь если бы мы с тобой не договорились, что же бы тогда было вообще? Анархия. Ну, иди пока, работай...

Я шел по коридору, и разные соображения приходили мне в голову. В конце концов я решил, что раньше или позже все равно облысею. А время летит так быстро, что, может, и не успею порадоваться своим волосам, как они выпадут самостоятельно.

Это произошло через неделю, в день получки. Первая моя зарплата, после многих месяцев безденежья, выполняла роль анестезирующего средства. Операцию провел сам главный при закрытых дверях. Пользовался он пинцетом для выщипывания бровей. К его чести нужно сказать, что он не позволил себе никаких шуток или намеков, чего я больше всего боялся. Он с уважением отнесся к моему чувству собственного достоинства.

КАМУШКИ

Наш поезд остановился у занесенной снегом платформы. Пассажиры оживились, начали доставать кружки и заспешили куда-то в конец вагона. Я, как все, достал кружку и тоже пошел в конец вагона. Там стояла очередь. Первые уже шли назад и осторожно, чтобы не расплескать, несли перед собой кружки. Я спросил:

— Что это?

— Сухое вино.

Боже, я тысячу лет не брал в рот вина! И мне вдруг так захотелось выпить, что я бы, наверно, умер, если бы мне не досталось.

Когда подошла моя очередь, я увидел, что окно вагона открыто, а рядом с окном на платформе стоит вохровец в ватнике с красными погонами и наливает в протянутые кружки вино из чайника.

Я протянул свою кружку. Вохровец посмотрел на меня, как на полоумного.

— Пятьдесят копеек, — подсказал мне человек, стоявший за мной в очереди.

У меня не было ни копейки. В кошельке лежали только три коктебельских камешка. Я взял их с собой на память о той поре, когда был молод и ездил каждое лето в Крым. Осколок агата, найденный на горе, обкатанный морем прозрачный халцедон и окаменевшее семечко какого-то растения. Все это не представляло ни малейшей ценности. Но я, видимо, на что-то надеялся, потому что протянул их на ладони вохровцу. Тот воровато зыркнул глазом вдоль платформы, и камушки вдруг исчезли с моей ладони. В следующий момент он уже лил в мою кружку вино.

С непривычки я захмелел и расчувствовался. В вагоне пели и плясали, а я лег на свою полку и плакал, пока не заснул.

Ночью сквозь сон я слышал какой-то шум. Кто-то кричал, отдавая команды, потом послышался топот многих ног за окном.

Когда я проснулся, поезд все еще стоял около той же занесенной снегом платформы.

— Что за шум был ночью? — спросил я у соседей.

— Вохровец, который наливал нам вино, сбежал.

— Куда?

— В Амстердам.

Я усмехнулся про себя: хоть на что-то мои камушки пригодились.