Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе

ИСКУШЕНИЕ

Я распахнул балконную дверь. Плотный морозный воздух надвинулся на меня и окутал с головы до ног. Я хотел было отступить назад, но заметил человека, пролетавшего на уровне балкона, метрах в трех от меня, в сторону парка. Лицо человека было сосредоточенным, а глаза слезились — видимо, от ветра. Одет он был не по сезону.

— Полетаем! — позвал он меня.

— Холодно, — сказал я и поежился, чтобы показать ему, что мне и вправду холодно.

— Оденьтесь, — сказал он. — Я подожду.

— Я не умею летать, — признался я.

— А вы пробовали? — спросил человек, делая плавный поворот влево. Он, по всей видимости, наслаждался полетом.

— Нет, не пробовал. Но мне кажется, что я не умею.

Человек покачал головой. Его тело при этом также покачивалось.

— Мне не хочется вас убеждать, — сказал он. — Маршрут у меня сегодня легкий. Могли бы попробовать. Вы не представляете, как это хорошо!

— Представляю, — ответил я. — Это, наверное, полезно?

— Нет ничего более бесполезного! — заявил человек.

Кажется, он рассердился и, чтобы успокоиться, сделал кувырок вперед.

— Ну так что?

Я колебался. Лететь в рубашке было действительно холодно, а в пальто попросту неприлично. Кто же летает в пальто?

— Значит, не хотите? — человек сложил руки над головой и взмыл метров на пять выше. — Вы, право, чудак!

— Закрой балкон! — раздался из кухни голос жены. — Дует!

Я закрыл балкон и долго наблюдал за человеком, прижавшись лбом к стеклу. Человек летел медленно, с наклоном вперед, и ничто ему не мешало. Ноги были вытянуты в струнку, как у гимнаста, а руками он подруливал. Должно быть, хороший человек. Не знаю, нашел ли он попутчика. Стекло запотело, и я больше его не видел.

ДОМ

Я проснулся от непонятного звука. Где-то внизу раздавалось прерывистое шуршание, будто резали капусту. Я выглянул в окно и увидел двух человек, которые пилили наш девятиэтажный точечный дом у самого фундамента. Пила легонько звенела и поблескивала при свете фонаря.

— Эй! К чему это? — крикнул я.

— Не беспокойся! — ответил один. — Спи! Неувязка с проектом. Поставили точечный, а должен быть протяженный.

— К утру все сделаем, — пообещал второй.

— Не волнуйся, — сказал я жене. — У них неувязка с проектом. К утру все будет хорошо.

И мы снова заснули под ритмичные звуки пилы. За ночь дом поставили на бок, и мы проснулись на стене. Я побежал к соседям выяснить, что они собираются делать. Соседи уже перенесли мебель на бывшую стену и срочно оклеивали обоями бывший потолок.

— Нет! — сказал я жене, возвратясь. — Будем жить, как жили. Кто его знает, вдруг поставят вверх ногами? Снова придется менять интерьер.

И мы продолжаем жить, как жили, правда, теперь уже горизонтально. К сожалению, выходя на улицу, приходится принимать вертикальное положение, чтобы удобнее было ездить в трамвае.

КАПЛИ

Навстречу мне шел мальчик и катил перед собою каплю никотина величиной с футбольный мяч. Капля была приплюснута и по виду напоминала ртуть.

— Она только что убила лошадь, — сообщил мальчик гордо.

И мне представилась эта лошадь, которую капля ударила в бок, а потом прокатилась по спине, не оставляя живого места. В этот момент капля угрожающе двинулась на меня, не обращая внимания на крики мальчика.

Я побежал, преследуемый каплей, и бежал, пока не достиг дома моих приятелей. Там был какой-то праздник. Опасаясь капли, я остался переночевать. Утром я увидел в углу целую батарею капель никотина, сложенных как пушечные ядра. А над моей головой выстроились капли алкоголя, похожие на двухпудовые гири с ручкой.

Когда я обратил на это внимание приятелей, они сказали, что капли здесь уже давно, но пока никого не трогали. Кроме того, они украшают комнату. Что же касается их агрессивности по отношению к лошадям, то не нужно быть лошадью.

ДЕРЕВО

На дереве росли деньги. На нижних ветках — рубли, выше зеленели трешки, потом — пятерки, а верх был нежного сиреневого цвета. Там росли двадцатипятирублевки.

Я оборвал рубль и побежал в магазин за пельменями. Потом вернулся и, подпрыгнув, сорвал трешку, которую был должен приятелю.

На следующий день я пришел взять рубль на обед. Все нижние ветки были уже оборваны, а наверху, в густой листве двадцатипятирублевок, сидел человек в приличном костюме и аккуратно срезал ассигнации ножницами. При этом он не забывал смотреть каждую на свет. Образовавшиеся пачки он перевязывал запасенной ленточкой и складывал в рюкзак, висевший за спиной.

Судя по количеству денег, работы ему должно было хватить на всю жизнь.

КАТАСТРОФА

Высоко в небе летел самолет и по какой-то причине раскололся надвое. И пассажиры из него высыпались.

До земли было далеко, и они опускались, как чаинки на дно стакана. Можно было поговорить и кое-что вспомнить.

Погода была хорошая, безоблачная. Все материки и океаны лежали как на ладони.

— Посмотрите, — сказал один. — Это Крым. Я там отдыхал в прошлом году.

— В каком санатории? — спросил другой. Спросил просто так, от нечего делать.

— В санатории «Чайка».

— Там плохо кормят, — сказал тот. — На редкость плохо.

— Ну не скажите! — вмешалась женщина. Она была тяжелее других и опускалась быстрее. Поэтому она торопилась высказаться. — Конечно, кто привык к острым блюдам, тому плохо. А для язвенников стол в «Чайке» превосходный. Творог, сметана, кефир...

И она полетела дальше.

— Удивительный народ эти женщины, — проворчал первый. — не знают, а говорят. Язвенники тут ни при чем. Они в «Прибое» лечатся.

— Красиво, — сказал второй, обозревая ландшафт. — Интересно, какая температура воды?

— Градусов двадцать пять, не меньше.

— Комнату снять, наверное, ужасно трудно...

— Какая уж там комната? Рубль койка.

Больше говорить было не о чем. Они вздохнули и полетели молча, приближаясь к земле со скоростью курьерского поезда.

ТАКСИСТ

— Шпиль Адмиралтейства, — сказал я, садясь в такси.

— На самый верх? — спросил таксист.

— Да, желательно.

— Три рубля сверх счетчика, — подумав, сказал таксист.

— Много что-то. Я же не холодильник везу, — сказал я.

— Частник пятерку возьмет, — предупредил таксист.

— А они туда ездят?

— Вообще-то, не ездят, — признался таксист. — Милиции боятся.

— Нету у меня трех рублей. Рубль у меня, — сказал я.

— А чего ж ты? Шпиль Адмиралтейства! Шпиль Адмиралтейства! — закричал таксист. — Да я туда никогда и не ездил, скидку тебе делаю.

— Не нужно мне скидки. Или честно поедем, или я выхожу.

— Черт с тобой! — сказал таксист. Он захлопнул дверцу, и мы поехали. На самый верх шпиля Адмиралтейства, к кораблику.

СОБАКА

Маленькая собака, больше похожая на крысу, бежала за мной от трамвайной остановки. Когда я оборачивался, собака прятала глаза, чтобы не смущать меня своей назойливостью. Мне никак не удавалось встретиться с ней взглядом.

Тогда я схитрил. Я достал небольшое зеркальце и посмотрел в него на собаку. Она бежала, мелко перебирая лапами и подняв голову, а глаза у нее были голубые.

Как только собака заметила, что я обманул ее, она заплакала, перешла на шаг и стала постепенно отставать. Долго еще, путаясь в чужих ногах, она шла за мной, а потом от нее остались только глаза, которые робко напоминали о себе, когда я оглядывался.

ДЕВОЧКА

Девочка с белым бантом на макушке, похожая на маленький вертолет, бежала по улице. Она бежала и плакала — маленький плачущий вертолет, управляемый по радио.

Было видно невооруженным глазом, что вертолет перегружен обидой, которая не позволяет ему взлететь. Когда девочка поравнялась со мной, я отобрал обиду. Я скомкал ее, перевязал шпагатом и засунул поглубже в свой портфель. Там их было много. Одна лишняя обида ничего не решает.

Самое удивительное то, что девочка неохотно рассталась с обидой. Она еще немного поплакала по причине прощания с нею, но потом все-таки махнула бантом и взлетела, обдав меня тугим и горячим воздухом из-под винта.

А я пошел дальше с ее обидой, наблюдая, как девочка покачивается в небе, похожая уже на ромашку с бесшумно вращающимся венчиком.

ПЕШЕХОД

По трамвайным проводам, заложив руки за спину, медленно шел человек в черном пальто. Трамваи проезжали под ним, чиркая, точно спичкой, дугами по его подошвам, отчего из-под ног человека брызгало искрами электричество.

Но он не обращал на это внимания, а шел, задумчиво опустив голову.

Прохожие реагировали на человека, как всегда, по-разному. Некоторые аплодировали, стараясь показать, что они понимают толк в деле. Другие возмущались поведением человека, но большинство не поднимало глаз, занятое мелкими лужами на асфальте.

Когда человека все-таки сняли пожарные, приехавшие на повизгивающей красной машине, он не смог дать путного объяснения, а сказал, что задумался и не заметил, как переменил дорогу.

Впрочем, он извинился за причиненное беспокойство и пошел дальше аккуратнее, каждый раз приподнимая ноги, когда под ним проезжал трамвай.

ЛЕНТЯЙ

Его всегда можно было видеть в коридоре, где он курил, подпирая стену плечом. В его позе было безмятежное спокойствие, что, конечно, не нравилось сослуживцам, пробегавшим мимо.

Он стоял и курил, а его взгляд скользил вдоль стены в бесконечность. Плечо его пиджака вечно было в мелу благодаря той же стене.

Наконец его уволили, а через день стена упала.

ОЧКИ

Мне подарили необычные очки. Одно стекло в них увеличивающее, а другое уменьшающее. Если смотреть обоими глазами вместе, картина получается странная.

Вот ко мне подходит большой, а потому красивый человек, на животе которого, как галстук, болтается малюсенький он же сам — с мелкими чертами пигмея и повадками обезьяны.

Большой человек растопыривает толстые руки и идет мне навстречу с широкой улыбкой, но я-то вижу, что маленький, копируя его жесты, нелепо дергает ручками и растягивает ротик в кислой улыбке.

Большой человек хлопает меня по плечу и хохочет, в то время как маленький бьет меня под ложечку и хихикает.

Большой человек смотрит мне прямо в лицо, а маленький — не поймешь, куда смотрит.

Можно, конечно, прикрыть один глаз. Но какой?

СЕРЬГА

Когда я встретил школьного приятеля, выяснилось, что я постарел. Я был все такой же, а он нет. На нем была дубленка, импортные меховые башмаки и янтарный перстень. Под мышкой он нес японские слаломные лыжи. Стоимостью в мою годовую зарплату.

В правом ухе у него болталась маленькая серьга. Мне это показалось излишним.

— Как жизнь? — спросил я, хотя и так все было ясно.

— Жизнь прекрасна и удивительна! А ты как? — сказал он и дотронулся до серьги.

— Одни неприятности! — сказал я и принялся перечислять неприятности. Он улыбался и кивал.

— Рад, что у тебя все в порядке, — сказал он, когда я кончил, и снова дотронулся до серьги. — Ну, я пошел. Бывай!

И он удалился, помахивая серьгой, похожей на кнопочный выключатель торшера.

Гораздо позже, просматривая какой-то журнал, я узнал, что это и был выключатель. Он рекламировался как средство сохранения нервной системы. Это был выключатель ушей.